Две жизни. Том I. Части I-II

– Вы очень ошибаетесь, – воскликнул Иллофиллион каким-то особенным голосом. – Разве вы не помните юную русскую девушку, которая полюбила вас до самозабвенья? Талантливую скрипачку, которую звали Лизой?

Капитан остановился как громом поражённый.

– Лиза?! Лизе было четырнадцать лет. Было бы наивно думать, что это было серьёзно. У неё была тётка, которая преследовала меня своей любовью. Мне была смешна эта старая фея, а маленькая ревнивица меня забавляла. Но я никогда не позволял себе играть её чувствами и замыкался в самую ледяную броню вежливости и воспитанности. Но не спорю: будь обстоятельства более счастливыми – я мог бы увлечься этим существом.

– А это существо не расстаётся с вашим портретом и ищет всех возможностей встретить вас. Не по её вине, а по вине своей семейной трагедии она не едет сейчас на вашем пароходе и именно в этой каюте.

– Не может этого быть, фамилия Лизы была другой. А эта каюта была снята графиней Р. из Гурзуфа, – сказал капитан.

– Да, но вы встретили Лизу на курорте под фамилией её тётки. И вы можете мне поверить, что графиня Р. – не кто иной, как Лиза. И если вы на самом деле считаете, что могли бы полюбить эту девушку, поезжайте в Гурзуф и повидайтесь с Лизой. Это ценная жизнь, которую надо спасти, и тут вам предоставляется случай, не забывая о себе, помочь человеку пройти свой жизненный путь в большом счастье. Среди людей есть однолюбы; Лиза – как раз из их числа. И ничто – ни её богатство, ни её талант – не сможет дать ей счастья, если её любовь останется безответной. Не будьте жестоки или легкомысленны, капитан. Вы ведь играли чувствами девушки, думая, что её любовь к вам мимолётна. А на деле оказалось, что её сердце разбито. И если вы не поспешите, её здоровье может пошатнуться.

Моему изумлению не было границ. А я-то раздумывал, мог бы я полюбить Лизу и как она относится ко мне. Теперь мне припомнились некоторые незначительные подробности в поведении Лизы и её прощальный пристальный взгляд, которым она провожала Иллофиллиона при расставании. Очевидно, она доверила ему тайну своего сердца.

Капитан долго молчал. И никто из нас не нарушал этого молчания.

– Странно, как всё странно, – наконец вздохнув, сказал он. – Как удивительно, что в нашей жизни всё делается так внезапно, вдруг! Ещё час тому назад мне казалось, что без Лёвушки жизнь моя будет пуста. Несколько минут тому назад, когда он отказался от моего предложения, я пережил горечь разочарования. А сейчас я точно начинаю прозревать. Я вам верил с самого начала, доктор Иллофиллион, я как-то особенно выделил вас из всех людей, которых повстречал в жизни. Но сейчас ваши слова точно сняли завесу с моего разума и сердца, и я начинаю надеяться на лучшую жизнь. Но – какой я эгоист! Я развернул ковёр-самолёт своих мечтаний и забыл о том, что сказал мне Лёвушка. Нет, пока я не помогу вам в вашем деле, я не начну строить для себя новую жизнь.

– У каждого свой путь, и пройти хотя бы каплю чужого пути – невозможно, – сказал Иллофиллион. – Если вы послушаетесь истинного голоса своего сердца, мы встретимся с вами и вашей будущей женой ещё не раз. И вы не раз ещё сможете оказать нам дружественную услугу. Сейчас же временно наши пути разойдутся. Предоставьте жизни вести нас так, как она ведёт. Мы будем поддерживать с вами связь по почте. И если разрешите, я обращусь к вам сейчас с очень большой просьбой. Пожалуйста, помогите нам устроить несчастного князя с его женой в каком-нибудь уединённом доме в Константинополе. Вы ведь знаете людское любопытство, и можете себе представить, как тяжело будет и без того несчастному мужу переносить насмешки людей над его руиноподобной женой.

– Устроить это легче лёгкого, – ответил капитан. – В одной из кают едет греческая семья; да вы их знаете, во время бури вы их лечили. У них есть небольшой дом с садом, который они сдают в аренду. Мальчик мне говорил, что сейчас этот дом свободен. Если это так, то я дам вам людей, и они ночью перенесут старуху на носилках в этот дом. Я всё это выясню и пришлю человека, чтобы сообщить вам. А сейчас я должен идти.

И, пожав нам руки, капитан ушёл.

Мне не хотелось говорить. Иллофиллион подошёл к моей постели, присел на стул и взял мою руку, считая пульс.

Он давно уже и пульс сосчитал, и убедился в том, что сердце моё перестало биться ураганно, а всё же сидел, держа меня за руку.

– Мой мальчик! – тихо сказал он. – Мы только начинаем наш путь испытаний, а тебе кажется, что ты страдаешь уже целый век. Неужели тебе кажется, что всё, что так неожиданно свалилось на тебя, приносит тебе лишь горе, заботы и страдания? Представь себе, что у тебя всё было бы благополучно, ты был бы счастлив с братом и всё шло как обычно в твоей жизни. Разве ты встретил бы тогда Али, Флорентийца и сэра Уоми? Разве ты узнал бы, что на свете есть не только обыватели, ищущие для себя одних земных благ, но и люди, воплощающие в себе духовное начало, проявляющееся в огне творчества сердца, в вечном несении любви и мира на общее благо? Взгляни в своё сердце сейчас и посмотри, как расширились его границы по сравнению с прошлым! А если бы ты мог заглянуть в сердце Флорентийца, какую мощь красоты ты увидел бы! Каким светом и очарованием наполнился бы твой летящий день в его присутствии! Всё счастье человека зависит от силы его души, от той высоты духа, которой он может достичь. Если в тебе проявляется жажда чувственных, плотских желаний, твои мечты не превзойдут мира физических тел, прекрасных и желанных. Но если твоя мысль увлекает тебя в пределы духовной любви, ты слышишь звучание сердца другого человека, и созвучие твоё с ним складывается по силе тех вибраций, которые излучает мощь твоего творящего сердца. Устремись мыслью к Флорентийцу. И если ты сможешь постичь всё величие его мысли и духа, то его любовь сможет ответить и твоей любви, и запросам твоей мысли, и творчеству твоего сердца. И чем естественнее ты будешь устремляться своими мыслями к слиянию с его высоким умением жить каждый день в простой доброте, чем ты спокойнее будешь при всех обстоятельствах жизни, в том числе её опасностях, тем легче ему будет объединяться с тобой.

Я понимал не всё из того, о чём говорил мне Иллофиллион. Многое казалось мне неясным или невозможным; но спрашивать я ни о чём не хотел.

Распоряжению Иллофиллиона – лежать на палубе – я охотно подчинился, потому что мне не хотелось видеть никого, а книги брата привлекали меня. Верзила устроил меня на палубе великолепно. Иллофиллион сел подле меня писать письма, я обложился книгами и… заснул вместо наслаждения ими.

Путь до Константинополя мы прошли без всяких приключений. Прощание с капитаном было очень трогательным и расстроило меня до слёз. Он подарил мне свой портрет в чудной рамке, оставил свой лондонский адрес и сказал, что утром зайдёт к нам в отель, чтобы побыть со мною, пока Иллофиллион будет занят делами. Мы горячо обнялись, и с помощью верзилы и Иллофиллиона я стал спускаться по трапу одним из последних.

Глава 16. В Константинополе

Поздний вечер в Константинополе произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Необычный говор, суета, мелькание фесок и гортанные выкрики, пристающие со всех сторон представители отелей, шум невиданных мною чудных фиакров[5 - Фиакр – лёгкий наёмный экипаж, запряжённый лошадьми; использовался в Западной Европе. – Прим. ред.] – от всего этого я просто одурел и, наверное, потерялся бы, если бы моё внимание не привлекла Жанна с детьми в сопровождении доктора и двух итальянок, которых встречали их сановитые родственники, – и все они ждали нас на берегу.

Жанна поспешила мне навстречу, ласково прося Иллофиллиона разрешить ей ухаживать за мной, пока я болен, и хотя бы этой ничтожной услугой отплатить нам за всё наше внимание к ней.

Я рассмеялся, ответив ей, что я совершенно здоров и только из любви и уважения к Иллофиллиону подчиняюсь его распоряжениям, разыгрывая из себя больного.

Тут итальянки познакомили нас со своими родственниками, и важный посол предложил Иллофиллиону поместить меня в его тихом доме. Но Иллофиллион категорически отказался, уверив всех, что мне даже полезен шум, только не следует двигаться.

Высказав сожаление, что я не поеду с ними, итальянки простились с нами, обещая завтра навестить нас в отеле, и уехали.

Мы пошли к отелю все вместе, с Жанной и детьми; шли пешком, очень медленно и недолго. Турки уже поджидали нас у подъезда отеля, где заказали нам и Жанне комнаты на одном этаже.

Только когда мы поднялись на свой этаж, я заметил, как осунулась и изменилась Жанна. На мой вопрос, что её печалит, она прошептала:

– Я пережила такой страх, такой страх, когда вы были больны, что теперь не могу ещё опомниться и часто целыми часами плачу и дрожу.

– Вот видите, как пагубно действует страх, – сказал ей Иллофиллион. – Я ведь несколько раз говорил вам, что Лёвушка выздоровеет. Теперь он здоров, а вас придётся сначала полечить, прежде чем найти вам работу.

– Нет, уверяю вас, нет! Я могу завтра же начать работать. Только бы мне знать, что Лёвушка здоров и весел, – ответила Жанна.

Мы разошлись по своим комнатам. Я сердечно поблагодарил матроса-верзилу за его заботы. Иллофиллион хотел щедро наградить его, но благородный парень не взял никаких денег. Он успел привязаться к нам за время нашего плавания и просил разрешения навещать нас, пока пароход будет ремонтироваться.

Как я ни хотел считать себя вполне здоровым, но разделся я с трудом, и снова всё плыло перед моими глазами.

Долго ли спал – не знаю, но проснулся я от голосов в соседней комнате. Взглянув на часы, я убедился, что уже проспал раннее утро, было без малого десять часов. Стараясь бесшумно одеться, я неловко задел стул, и на раздавшийся стук Иллофиллион открыл свою дверь, спрашивая, не упал ли я.

Убедившись, что со мной всё в порядке, он предложил мне выпить кофе на балконе моей комнаты в компании капитана, который уже пришёл, а затем позавтракать в обществе Жанны, молодого турка и капитана, пока он, Иллофиллион, будет со старшим турком обсуждать дела Жанны.

Я понял, что Иллофиллион не хочет говорить в присутствии капитана о наших делах, ради которых мы, собственно, и приехали сюда. Но что он пошёл узнавать о моём брате, я не сомневался.

Оставшись вдвоём с капитаном, я ещё больше имел возможность убедиться в разносторонности и образованности этого человека. Мало того, что он повидал весь мир, совершив кругосветное плавание несколько раз, – он ещё и знал характерные стороны жизни каждого народа и говорил почти на всех языках. Необыкновенная наблюдательность, а также бдительность и внимательность настоящего моряка, привыкшего ожидать сюрпризы вероломного моря, приучили его к почти безошибочному пониманию людей. Я был поражён тем, как метко и тонко он охарактеризовал Иллофиллиона и как угадал некоторые черты моего характера. О Жанне он сказал, что, по его мнению, она была сейчас на грани психического заболевания от перенесённого потрясения.

– Женщина, – сказал он мне, – в минуты величайшего горя редко может оставаться одна. Она, сама того не сознавая, тянется к человеку, оказавшему ей внимание, чтобы хотя бы немного приглушить боль горя от потери любимого. И мужчине, честному джентльмену, надо быть очень осторожным и внимательным в своих словах и поступках, чтобы не создать себе и ей ложного положения. Не раз в жизни я видел, как утешавший в горе женщину мужчина попадал в безвыходное положение. Женщина обрушивалась на него всей тяжестью своего страдания и привязывалась к нему так сильно, что ему приходилось или жениться, или бежать, причинив ей новое страдание.

Эти слова причинили мне боль. То же или почти то же самое говорил мне Иллофиллион. Я невольно примолк и задумался, как трудно мне ещё разбираться в глубинах человеческих чувств, где мне всё кажется простым, а на самом деле таит в себе шипы и занозы.

Речь перешла на Жанну, которая должна была завтракать с нами. Капитан вызвал метрдотеля, заказав ему в моей комнате изысканный французский завтрак на три персоны, более похожий на обед, и велев украсить стол розами, а я просил принести только красных и белых.

К часу дня стол был сервирован, я написал Жанне записку, прося пожаловать ко мне завтракать. Через несколько минут раздался стук в дверь, и тонкая фигурка Жанны в белом платье обрисовалась на фоне тёмного коридора.

Я встретил мою гостью у самого порога и, поцеловав ей руку, пригласил её к столу. Я ещё не видел Жанну такой сияющей, свежей и весёлой. Она сразу забросала меня вопросами и о моём здоровье, и об Иллофиллионе, и о том, как долго мы будем в Константинополе – я не знал, на какой из вопросов отвечать.

– Я так рада, так рада, что проведу с вами сейчас время. Мне надо о тысяче дел вам рассказать и ещё о тысяче у вас спросить. И никак не находилось возможности это сделать.

– Позвольте вас познакомить с моим другом, которого вы знаете как капитана, но не знаете как удивительного собеседника и очаровательного кавалера, – сказал я ей, воспользовавшись паузой в её речи.

Жанна так безотрывно смотрела на меня, что не заметила капитана, стоявшего в стороне, у стола. Капитан, улыбаясь, подошёл к ней и подал ей белую и красную розы. Наклоняясь к её руке, он приветствовал её, как герцогиню, и, предложив руку, провёл к столу.

Когда мы сели за стол, я не узнал Жанны. Лицо её было сухо, сурово; я даже не знал, что оно может быть таким.

Я растерянно посмотрел на капитана, чувствуя себя совсем расстроенным. Но на лице капитана я не прочёл ровно ничего. Это было тоже новое для меня лицо воспитанного, вежливого человека, выполняющего все светские обязанности за столом. Лицо капитана улыбалось, его жёлто-золотые кошачьи глаза смотрели добродушно, но я чувствовал, что Жанна скована бронёй его светскости и не может выйти из рамок, заданных им.

Все её надежды повидаться со мной наедине и сердечно поделиться мыслями о новой жизни разлетелись от присутствия чужого человека, да ещё такого важного, в ореоле мощи и власти, которым окружён всякий капитан в море.

Недостаток воспитания Жанны, её односложные ответы и нахмуренный вид превратили бы всякий завтрак в похоронный обед. Но выдержка капитана и его умение вести беседу заставили меня смеяться до слёз. Жанна туго поддавалась силе юмора, но всё же к концу завтрака она стала проще и веселее. Капитан, извиняясь перед нами, вышел заказать какой-то особенный кофе, который мы должны были пить на балконе в специальных чашках.

Воспользовавшись минутой, Жанна сказала мне, что вечером у неё состоится свидание с другом турка, который предоставит ей магазин с приличной квартирой на одной из главных улиц, чтобы открыть шляпное дело. Она снова и снова говорила, что приходит в ужас от одиночества и страха за свою и детей судьбу.

Я успел только сказать ей, что Иллофиллион никогда её не оставит, что я и он – её друзья всегда, где бы мы ни были. Но я мало преуспел в том, чтобы её утешить, поскольку боялся сказать какое-либо неловкое слово.

Вернувшийся капитан принёс нам чудесных апельсинов, вскоре принесли и знаменитый кофе. Но Жанна сидела как в воду опущенная и, уходя, отказалась от фруктов. Я упросил её отнести детям по апельсину, а предложенные ей капитаном цветы она оставила на столе. Капитан с поклоном проводил её до дверей.