Две жизни. Часть IV

– Разве вы не понимаете языка пустыни? Если я стал поперек дороги, караван должен остановиться.

Голос незнакомца был груб и резок. Теперь я видел и его фигуру, и его лицо совершенно отчетливо. Он был молод и довольно красив. И при всей своей сравнительной красоте он был отвратителен наглостью и вызывающей дерзостью, которые лежали на всем его облике. У меня мелькнула мысль, что это разбойник, хотя его внешность была скорее элегантной, чем небрежной.

И. все так же двигался вперед, а всадник все так же держал свою руку вытянутой по направлению к нему. Вот-вот, казалось мне, должна была произойти стычка животных. Не доезжая шагов пяти, И. слегка поднял правую руку и сделал едва заметное легкое движение, как бы стряхивая что-то с кончиков пальцев, по направлению к коню и всаднику. Рука всадника мгновенно упала, как плеть, на шею его коня, конь, точно бешеный, взвился на дыбы, закружился, вмиг вынес всадника прочь с нашей дороги, и довольно долгое время всадник не мог справиться с взволнованным животным.

Я вспомнил приказ Флорентийца, усердно призывал Его имя, строя защитную сеть вокруг всего нашего каравана и особенно вокруг Андреевой и себя. Она, очевидно, почувствовала мое духовное напряжение, отвела глаза от всадника и очень тихо сказала мне:

– Спасибо, Левушка. Когда Али несколько минут приказал мне быть под вашим покровительством не только в пути, но и во все время пребывания в Общине, у меня был момент почти протеста и негодования. Ваша любовная забота тронула меня. Я поняла, что вы именно та сила самообладания, которая может быть тушителем моей раздражительности. Спасибо, мой верный рыцарь, я совершенно спокойна. Этот человек только и рассчитывал на возможность вызвать в ком-либо из нас страсть и воспользоваться ею, чтобы найти брешь в нашей воле. Но он не знал, что И. ему не соперник. Будьте, друг мой, и дальше так же внимательны и защищайте весь караван своею сетью. Я буду вам помогать слева, Вы защищайте правую сторону, спереди И. – непроницаем, а сзади Ясса – защита верная.

Всадник успел наконец справиться со своим конем и резко закричал:

– Что такое? Почему вы не остановили караван и перепугали моего коня, не привыкшего к такому невежливому обращению? Ведь вы не дикарь и не дикарей ведете за собой? Мне надо с вами говорить, потому я и остановил ваш караван.

В голосе незнакомца меня удивила гамма очень разнообразных оттенков. Начал он дерзостным выкриком, а последние его слова были сказаны несколько извиняющимся, примирительным тоном.

– Вы не остановили моего каравана, – ответил ему своим обычным тоном И. – И если бы вам вздумалось повторить ваш дерзостный маневр, он стоил бы вам жизни.

– Вот как вы разговариваете в пустыне, где я являюсь владыкой, – снова дерзостно закричал незнакомец, однако резко дернул своего коня и отъехал от нас подальше.

Это меня так рассмешило, что я не в силах был удержать смеха. Но тут же был очень наказан за свою смешливость. Всадник поднялся на стременах, пронзил меня своим взглядом – глаза его были черные и выпуклые – и в бешенстве закричал:

– Щенята вашего каравана оскорбляют меня, а вы молчите!

– Перестаньте кривляться, несчастный человек, и говорите, что вам нужно? О чем вы просите? – ответил И.

– Я ни о чем не намерен вас просить, я при… при… я напомнить вам хотел, что въезд в эту Общину охраняю я и я никого туда не пропущу. Вы можете отдохнуть в моем доме, если хотите. В моем саду хватит места для всех вас, но вы обязаны вернуться назад, – говорил всадник, точно он чем-то давился и с трудом выговаривал слова.

– К вашему сведению, должен заметить, что охранник въезда вы плохой, так как наиболее многочисленная группа моего каравана уже в Общине, а вы даже не видели ее, несмотря на всю вашу воображаемую власть над этой частью пустыни. Я уже сказал вам, что еще одна попытка остановить мой караван будет стоить вам жизни. Постарайтесь собрать свое самообладание хоть сколько-нибудь и просите о том, о чем давно обращаетесь с просьбами к Али.

– Али – это Али, а вы… пф… Вас я не знаю и с вами разговаривать о важнейших для меня вещах, да еще в присутствии ваших спутников, и не подумаю. Али в древнем долгу у меня, и он должен меня выслушать.

– Али уже много раз выслушивал вас именно потому, что вы обращались к нему, упоминая этот старый кармический долг. К сожалению, Али выплатил вам свой долг десятерицею, и больше он не имеет права ни спасать вас, ни даже слушать. Мера его вещей относительно вас исчерпана. Если хотите обратиться лично ко мне, Милосердие открывает для вас эту новую возможность. Но помните, дважды она не повторится.

– Это мне нравится! Да на каком основании вы вмешиваетесь в мои дела с Али? Али был когда-то мне Учителем, естественно, что в трудную минуту я обращаюсь к нему. В посредниках я не нуждаюсь.

– Я уже сказал вам, что всякая возможность для вас быть выслушанным Али кончена. Я запрещаю вам двигаться дальше. Вы свили себе гнездо среди этого сада, уверяя всех, что Али дал вам на это свое разрешение. Но сами вы лучше всех знаете, несчастный человек, что Али не давал вам его. Сегодня для вас последняя возможность быть защищенным мною и спасенным в тайной Общине, так как в этой дальней Общине вам, сознательному злодею, места нет. Сегодня вы еще можете быть спасены Светлой силой. Но завтра будет уже поздно. Много раз обманутые вами ваши соратники темных сил завтра настигнут вас. И спасения вам от них, милосердия, которого вы в жизни своей не проявили ни к кому, вам от них не ждать.

Во внешности и манерах дерзкого всадника произошла разительная перемена. По мере того как И. говорил, вся его фигура, лицо, глаза становились олицетворением не только страха, но ужаса. Все же он старался овладеть собой, заставить свои зубы перестать стучать и придать своему голосу подобие сарказма и дерзости.

– Вы воображаете, что можете запугать меня? О каких таких моих врагах вы говорите? Я понимаю, что Али мог бы меня кое в чем упрекнуть, так как он предупреждал меня. В последний раз даже поставил кое-какие условия. Я дал ему слово, что их выполню, и не сдержал. Но при чем здесь вы? Быть может, вы скрываете, что Али послал вас ко мне? – с некоторого рода подозрительностью и в то же время с затаенной надеждой закончил свою речь всадник.

– Если бы Али имел все возможности спасти вас, лживый и лицемерный человек, то и тогда он не остановил бы приближающейся к вам руки возмездия. Ибо эта рука соткана вами и может быть отведена тоже только вами. Кроме того, я уже сказал вам: Али не имеет ни одной возможности приблизить вас к себе, так как единственную узенькую тропку старинного кармического долга вы густо засеяли ложью, воровством и обманом. Через эти выросшие выше вашего роста стены вам не пробиться к Али никогда. Еще раз – и последний – я предлагаю вам свою помощь. Соглашайтесь немедленно отправиться в тайную Общину. Где она и что она, вы отлично знаете. Вы дали слово Али, что сами отправитесь туда, и вместо этого поселились в этом саду, считая себя защищенным от прежних своих друзей, которых вы обманули и ограбили. Вы выдали их тайны и тем превратили их в своих смертельных врагов. Я сказал – завтра они настигнут вас, и вы точно знаете, какого рода муки и невообразимые пытки ожидают вас.

– А разве в тайной Общине, где день и ночь надо трудиться, где нет никакого простора собственной воле, где все только и делают, что стараются очистить с себя пятна грехов, где царит скучища, не такая же мученическая жизнь? Где там разгуляться на просторе смелой воле человека? Где там научиться подчинять себе волю людей и делать их своими рабами и слугами? Хорошенькое предложение вы мне делаете! Уж лучше…

Всадник не договорил. Очевидно, мелькнувшее в его уме представление о реальной встрече со своими врагами заставило его опять пережить неописуемый ужас, отражением которого снова стала вся его внешность.

И. спокойно сидел на своем огромном мехари и с высоты его смотрел на всадника, который корчился под его взглядом. Изо рта его забила пена, шею сводила судорога, глаза выражали бешеную злобу. Он силился поднять руку, но вместо этого ударил ею по шее своего коня, который взбесился и пытался сбросить своего жестокого господина.

– Я был бы согласен спрятаться там, так как знаю, что туда враги мои проникнуть не могут.

Всадник вдруг вскрикнул и на некоторое время замолчал, точно сердечная спазма не дала ему договорить фразы, и только через несколько минут продолжал:

– А вдруг вы обманываете меня, чтобы заманить в свои сети такую силищу, как я? И если я соглашусь, примете ли вы мои условия, на которых я сочту возможным жить в вашем тайном месте?

И. рассмеялся и ответил тем голосом, звонким, как клинок, которым говорил очень редко:

– Что вы за «силища», в этом вы могли убедиться уже полчаса назад, не только сейчас, когда вся ваша игра смешного колдуна с побрякушками, которыми обвешаны вы и ваш конь, не помогает вам, ибо ни вы, ни ваш жеребец не можете двинуться с места. Полчаса назад у вас был мой гонец и предупредил вас, уговаривая смириться и образумиться. Сейчас Милосердие моими устами говорит вам: «В последний раз предоставлена возможность отойти от зла. Если в эту минуту не примете решения, ваша жизнь в веках окончится в страданиях только с жизнью планеты, а затем исчезнет из Вселенной, сожженная огнем вашей лжи и всей той кровью, что на вас. Выбирайте, времени нет, враги ваши уже близко».

Снова ужас потряс человека. Мне было ясно, что он теперь понял слова И. вполне и правда их его ошеломила.

– Я согласен, – еле слышно прошептал он.

И. приказал ему отъехать в сторону и присоединиться к Яссе до тех пор, пока мы не встретим надежного конвоя, который проводил бы его в безопасности в далекую тайную Общину.

– Надежный конвой? За два года жизни в этом саду ваш караван первый, который я увидел. Кто может проезжать здесь? – говорил всадник, стоя в стороне, пока мы проезжали мимо него.

– Да, вы видели первый караван. Так же, как вы не видели в повстречавшемся вам пять месяцев назад купце ничего, кроме нищего бедуина. Но он видел вас и оповестил о вас пославших его на поиски за вами ваших врагов. Он искал вас усердно, ибо иначе ему не миновать было ужасной судьбы вроде вашей, – ответил И.

Проехав еще около получаса, мы поравнялись с прекрасным садом, и внезапно из-за густых низких пальм навстречу нам выехали пять всадников на маленьких арабских лошадках. Все они, встретясь с нами, сошли с лошадей, встали на колени и поклонились И., коснувшись земли своими тюрбанами.

– Встаньте, друзья, – сказал им И. – Ваш грех давно прощен, и больше никогда не кланяйтесь мне в землю. Последнее, что вы можете еще сделать, чтобы окончательно освободить себя от власти злых, – отвезите этого человека в ту тайную Общину, где вы сами нашли себе спасение. Не бойтесь сейчас преследования злых, которые гонятся за этим своим рабом. Поезжайте спокойно и уверенно, между вами и ими встанет песчаная буря. Она укроет ваши следы и погубит весь труд тяжелого путешествия преследователей. Везите поручаемого мною вам спутника так, как будто бы я был неотлучно с вами.

И. повернулся к Яссе и сказал:

– Ясса, дай этому человеку узел с одеждой, что я велел тебе взять из оазиса, и отдай ему весь тот провиант, что тебе оставил Кастанда.

– Переоденьте платье, что вам подали, – обратился он к буйному всаднику.

– Отдайте своего утомленного коня Яссе и возьмите его мехари. На коне вы не доедете и до скал в пустыне, не только до тайной Общины.

Я не видел лица незнакомца, но каждым нервом чувствовал его протест и недовольство. Только страх заставлял его повиноваться. Довольно долго с помощью Яссы, ворча, он переодевался, пока И. разговаривал с вновь встреченными пятью всадниками. Я присмотрелся к их лицам, и был ими очень поражен. Мне казалось, что за их теперешним кротким и ласковым выражением, точно за кисейной занавесью, лежит другое – дерзостное, злое. Казалось, вот-вот мелькнет на каждом из этих лиц неуловимое движение мускулов и вспыхнет на них тот огонь ненависти и раздражения, которым было залито лицо первого всадника. Но сколько я ни вглядывался, лица бедуинов оставались неизменно спокойными и ласковыми.

Наконец бешеный всадник взгромоздился на мехари Яссы и подъехал к И. Посмотрев на него пристально, И. обратился к бедуинам:

– Вот, друзья, ваш спутник. Вспомните, как в этой же пустыне много лет назад я спасал вас от преследовавших вас врагов, в каком диком ужасе были вы тогда и как ваши следы укрыла буря, намывшая непроходимые холмы песка между вами и преследователями. Десять лет вы не могли разорвать связи со своими темными врагами. Ненависть и страх вы посылали в ответ на их зло, и потому-то они и держали вас в своей власти крепче железных канатов. Только следующие десять лет научили вас простить ваших врагов, и, наконец, последние пять лет раскрылись ваши сердца, как широкие ворота Любви. Любовь пролилась из них, и вы простили и благословили ваших мучителей. Теперь перед вами встала последняя черта самоотвержения Любви: верните Ей сына зла. За этим я вас сюда и вызвал. Иди, друг. Верный конвой охранит тебя. Призывай силу мою к себе на помощь во все время пути и жизни в уединении, – обратился И. к всаднику. – Думай не о трудностях этой минуты, не о тяжелом дне, когда твои страсти раздирают тебя и мешают тебе видеть что-либо, кроме самого себя. Но думай, что вся жизнь твоя до сих пор, когда ты казался себе могучим, не дала тебе ни одного часа радости. Думай, как тебе понять, что такое радость. И в первый же раз, как ты ее испытаешь, ты прорежешь непроходимую для злых пропасть. Радость ведет к победам Любви, а злое уныние – к упорству воли. Упорство же воли – меч зла. Этот меч не может разить там, где живет радость.

Ни слова не ответил человек. Сидя высоко на мехари, окруженный своей стражей на маленьких лошадках, он был похож на преступника, ведомого на казнь, так был зол его взгляд, такое безнадежное отчаяние выражала вся его фигура.

И. сделал знак рукой, бедуины поклонились ему по-восточному, молча окружили всадника на мехари, поехали рысью вправо, огибая сад, и исчезли так же неожиданно за лесом низких пальм, как и появились.

Постояв несколько времени и все время пристально смотря вслед исчезнувшей группе, И. тронул своего мехари, повернув неожиданно для меня круто влево. Только теперь, когда мы двинулись снова в путь, я отдал себе отчет в своем поведении во все время встречи. Я должен был себе признаться, что и на этот раз «наблюдал», а не «действовал» в том смысле, как учило меня евангелие серого дня жизни в Общине, то есть быть и становиться. Я переживал очень ярко все чувства несчастного, заблудившегося в жизни человека. Но я не нес ему из себя той силы самообладания, которую я сам же понял как действенную силу помощи, дающую возможность встречному гасить в себе страсти, хотя бы на время встречи освобождаться от них.

Почему же я не мог этого сделать, раз я понял, как надо действовать? Почему я не смог переливать в несчастную страдающую душу своей энергии любви? И снова я сам себе дал ответ: знать – значит уметь, а я только знал, но не умел. Я забыл обо всем и обо всех, забыл время, пространство и место, я все думал о бешеном всаднике…

– И теперь, Левушка, самое подходящее время для тебя вспомнить о задаче, что дал тебе Флорентиец, и точно приняться за свою роль рыцаря подле Натальи Владимировны, – вдруг услышал я голос И.

Я вздрогнул от неожиданности, посмотрел на моих спутников слева и справа, еще более удивился тому, что голоса И. никто, очевидно, кроме меня, не слышал, и перенес все свое внимание на Андрееву.