Через не хочу

Дружба Фиры с Фаиной не измерялась годами, но семейная дружба Резников и Кутельманов годами вполне измерялась, – столько же, сколько девочки были замужем, около двадцати лет, и за все годы Фира ни разу не разрешила Кутельманам пригласить кого-то из их личных друзей на «семейный праздник». Семейными праздниками ею были объявлены все дни рождения и Новый год, а с тех пор как дети пошли в школу, она, оберегая свое право на единоличное владение Кутельманами, добавила к интимно-семейным мероприятиям и первое сентября. Здесь Фира была отчасти права, она как школьный учитель и Кутельман как заведующий кафедрой меряли жизнь учебными, а не календарными годами, и для них и для детей первое сентября было «как Новый год».

Кое-какие вольности Фира, конечно, скрепя сердце Кутельманам позволила: защита Кутельманом докторской диссертации, назначение его заведующим кафедрой, издание учебника праздновались не в узком семейном кругу, а «с чужими». Илья Резник, льстиво заглядывая в глаза жене, захлебываясь подхалимским восторгом, припевал: «Господин Людоед, вы самый добрый, самый справедливый тиран». В Илье пропал актер. В Илье пропал актер, в Фире пропал генерал, в Кутельманах же ничего не пропало: Эммануил Давидович – ученый с международным именем, Фаина – кандидат наук. Илья называл Кутельманов «семья заведующих»: Эммануил Давидович – заведующий кафедрой на матмехе университета, Фаина – заведующая лабораторией.

А в Фириной жизни больше не было слова «диссертация», не было «Илюшка, где диссертация, Илюшка, когда ты начнешь, Илюшка, ты должен к чему-то стремиться, Илюшка, Илюшка…» Фира окончательно смирилась с тем, что хоть Эмка как научный руководитель сделал все, что мог, Илья никогда не станет кандидатом наук. Кутельманы считают Илью немного подкаблучником, но он только на первый взгляд подкаблучник, действительно, не было случая, чтобы он не выполнил Фириных решений, но мелких решений, а главного ее решения – правильно жить – он не выполнил. Лень, неспособность идти к цели, лежание у телевизора вместо диссертации – по сути, это было предательство, подножка, которую Илья подставил ей на правильном жизненном пути. Она жертвовала, трудилась, надеялась, ждала, а он?! Последние годы Илья на ее приставания с диссертацией говорил: «Да напишу я твою диссертацию, только прекрати меня дрессировать!» – и в этом «дрессировать» была доля правды, Фира была уверена, что если заниматься со своим питомцем, сочетая ласку и таску, – а что есть педагогика, как не это, – то настанет момент, когда Илья выполнит требуемый трюк. У Фиры половина брака ушла на то, чтобы понять, что ее муж, при внешней мужественности, человек зыбкий, по-женски уклончивый, что с ним как будто в трамвае спрашиваешь «ты выходишь», он отвечает «да» и продвигается на переднюю площадку, а через три остановки обнаруживаешь его сидящим и невозмутимо читающим газету и кричишь «ка-ак, ты же сказал…» – привыкла. Впрочем, почему Илья был по-женски уклончивый, вот Фира – совсем не уклончивая, напротив.

Праздновали одни, без чужих, – и всегда у Резников, в коммуналке, в комнате, разделенной перегородками на три пенала – прихожую, спальню и гостиную. Почему не в шестикомнатной квартире Кутельманов, ведь Фире нужно было только пересечь двор Толстовского дома, войти в подъезд напротив? Нет. Фира ревностно следила, чтобы все главные события происходили у нее. Но в этот раз она решила иначе, для всего, что она придумала, больше подойдет шестикомнатная квартира Кутельманов.

Всех закружила предосенняя рабочая суета, у Кутельмана защищались аспиранты, в лаборатории Фаины запускали новую установку, она недоумевала – дети взрослые, зачем праздновать, Илья хлопотал по поводу очередного юбилея в своем НИИ, подбирал музыку, сочинял поздравительную речь, а вечером делал «свое фирменное уставшее лицо». У Фиры в школе тоже кое-что было: ремонт туалетов на втором этаже, составление расписания, для завуча начало учебного года – горячее время, но это было не важно, не имело значения. Она готовилась к празднику тщательно, радостно, и одна. В ее радостный хоровод был вовлечен только Кутельман.

За два дня до первого сентября Кутельман позвонил Фире с кафедрального телефона:

– Фирка! В моем кабинете ученые из Кембриджа, а нам на кафедру принесли продуктовые наборы.

– И что?..

– Англичан держат в моем кабинете, чтобы они не увидели, что у нас выдают продуктовые наборы… – объяснил Кутельман.

– Ты поэтому шепчешь, как шпион?

– Да. Я хотел посоветоваться. Дело неприятное, – почти засунув трубку в рот, прошипел Кутельман. – Понимаешь, у меня одного кролик, так неловко… У аспирантов тушенка, у доцентов сосиски, а у меня кролик…

Фира насторожилась – кролик, тушенный в сметане, неплохо…

– Так я хотел спросить. Как разделить кролика на всех?.. Он же мороженый… Я думал, ты знаешь…

– Эмка! Не вздумай делить кролика! Ты его честно заработал!..

– Но там еще банка горошка, и апельсины, и…

– Я что, из апельсинов буду горячее делать?..

Кутельман вздохнул, но спорить с Фирой не посмел, и кролик, выданный ему как профессору и завкафедрой, прибыл к Фире вместе с банкой горошка, десятью апельсинами, палкой полукопченой колбасы, баночкой майонеза и пачкой вафель.

Фира не поленилась съездить за город, привезла огромный букет – ветки рябины, ветки клена, а Кутельману доверила поставить ветки в ведро, засыпать песком и обложить камнями, смотрела, как он старается, и приговаривала: «Ты, Эмка, безрукий». Эмка действительно безрукий, такой учинил беспорядок и так извел Фаину – принеси, подержи, – что она обозвала его «дядюшкой Патриком». И подумала: категорически неприспособленный к хозяйству Эмка в Фириных руках стал бы другим, приспособленным. Фира так весело-требовательна в быту, что перед Ильей всегда мысленно маячит ее шуточно-всерьез сжатый кулак – попробуй только не сделай!

31-го августа Илья под Фириным присмотром перенес к Кутельманам кастрюли с салатами, противень с наполеоном, отщипнув по дороге кусочек слоеного теста, и – гордо – латку с тушеным кроликом. Сама Фира весь день сновала через двор, от своего подъезда к Фаининому, с пакетами, пакетиками и свертками. Про все свои пакеты-мешочки Фира таинственно сказала «сюрприз» и в одну из шести кутельмановских комнат велела не заглядывать.

…Сюрприз у Фиры получился, настоящий «новогодний» сюрприз!

Открывала Фирину программу «летка-енка», Фира прыгала первая, громко пела «там, там, там-парам-пам-пам», вела цепочку, останавливаясь возле каждой двери и спрашивая с интонацией Снегурочки: «Сюда? Нет, не сюда!», за ней остальные, Фаина без улыбки, за ней Лева, Таня, потом Илья, дальше всех выбрасывая длинные джинсовые ноги, а замыкал цепочку Кутельман. Все, кроме Фиры, чувствовали неловкость, взрослые, притворяясь, что им весело, ради детей, дети – для взрослых, но вскоре включились, пропрыгали по длинному коридору. Кутельман прыгал со всеми и думал: «Нужно было встать за Фирой, смотреть, как дрожит на ее шее синяя жилка, только она умеет смеяться, так высоко закидывая голову, как ребенок, взахлеб, только она умеет так ярко наслаждаться жизнью, отчего же ей дано так мало?..» Фира оглянулась, и он поймал ее направленный на Леву влюбленный взгляд, следящий, хорошо ли ему, празднично ли ему, доволен ли он… – и подумал: «Лева. Все, что она делает, она делает для Левы – все эти огни, гирлянды, песни-пляски, все для Левы».

У двери в гостиную Фира резко остановилась, Кутельман уткнулся Илье в лопатки – он все время забывал, какой Илья высокий.

По Фириной команде «раз-два-три-пуск!» вошли в гостиную, обычно скучную, тусклую, ни одной личной ноты, ни картинки, ни вазочки, ни фотографии, – и обомлели.

– Фирка, ну зачем ты…

– Ну, Фирка, ты даешь!

– Тетя Фира, как красиво…

– Мама, как в Новый год…

И Фира засветилась от счастья.

Комната мерцала, мигала гирляндами. На стене лист ватмана, на нем красным фломастером «Наши любимые дети», и фотографии: первоклассники Лева с гладиолусами и Таня, испуганная, с астрами, второй класс, третий… девятый.

Под ведром с ветками, как под елкой, гора подарков, не по одному каждому, не меньше десяти завернутых в газету свертков, а то и больше.

Леве джинсовую рубашку, Тане тонкий черный свитер, Фаине помаду, Леве нейлоновую сумку для поездок на олимпиады, Тане красную сумочку на длинном ремешке, Фаине зонтик, Илье ремень, Кутельману ремень, Илье галстук, Кутельману галстук… Дети и Илья специально долго шуршали, разворачивая газетные обертки, рассматривали подарки.

– Фирка, а тебе что?.. – спросила Фаина.

Фира, сияя, отмахнулась:

– У меня все есть! И помада, и зонтик.

Кутельман вздохнул – у нее все есть, и помада, и зонтик, и долги. Фира брала учеников, кроила-выкраивала из учительской зарплаты, каждый месяц отдавала ему долг за машину Ильи. Это было мучительно, брать было нельзя и не брать было нельзя. Отдать ей деньги за эти «новогодние подарки» нельзя – все нельзя! Вспыхнет, закричит: «Ты что?! Разве я бедная?!» Когда люди такие близкие, а материальное положение такое разное, нужно быть особенно осторожным. Фирка – гордый человек, иногда не по-хорошему гордый, болезненно самолюбивый, обидится – не простит. Зато никто не умеет быть таким счастливым. Ему повезло. Чувствовать, как от Фириных команд в нем бегают волнительные мурашки, быть рядом с Фирой, когда она так особенно, как брызги шампанского, счастлива.

Кутельман был уверен, что существует биохимическое объяснение способности быть счастливым, не открытый еще ген, отвечающий за процесс транспортировки определенного гормона от нейрона к нейрону, иначе почему у Фиры – коммуналка, долги, Илья, – счастье выплескивается через край, а Фаине не хватит и бесконечности?

…А кролик оказался так себе, жестковат. Фирин салат оливье, Фирина фаршированная рыба «как мама делала», Фирин холодец, Фирин пирог с капустой…

Затем играли в фанты. Лева и Таня читали стихи, Кутельман от своего фанта «станцевать» отказался, и Илья за него выдал бешеный твист, Фаине выпало петь, она улыбалась, отказываясь, а Фира, расшалившись, пропела куплет из песни их общего с Фаиной детства:

Цилиндром на солнце сверкая,
надев самый модный сюртук,
по Летнему саду гуляя,
с Маруськой я встретился вдруг.

Гулял я с ней четыре года,
на пятый я ей изменил,
однажды в сырую погоду
я зуб коренной простудил…

– Фирка, перестань, это же пошлость, – сказала Фаина, но Фира, постанывая от смеха, пропела всю историю о том, как незадачливый любовник отправился к врачу:

Врач грубо схватил меня за горло,
завел мои руки назад,
четыре здоровые зуба
он выдернул с корнем подряд…

И допевали они вдвоем, Фаина со строгим лицом, а Фира, давясь смехом:

В тазу лежат четыре зуба,
а я как безумный рыдал,
а женщина-врач хохотала «ха-ха-ха»,
я голос Маруськин узнал…