Укрощение дьявола

–Прекрасное оправдание!

Сара внимательно посмотрела на Вельзевула. И говорит:

–Когда ты привел меня сюда, ты думал о последствиях?

–Да, и я их уже испытываю, – тоном смирившегося человека ответил он. – Кто мог подумать, что в мой дом придет женщина и водворится надолго! Мало того, ты оказалась строптивой.

–Я не обещала тебе полную покорность. Валяться у тебя в ногах я точно не буду.

–Я принял тебя в своем доме, полагая, что нашел родственную душу. Тогда ты казалась такой отчаянно одинокой.

–Я и сейчас одинока, чувствую себя пчелкой, которая забралась в осиное гнездо. О, Вельзевул ты видишь только половину меня, ту половину, которая боится тебя. Другая половина страдает.

–Я друг им обеим.

–Сейчас со мной говоришь ты или Он?

–Я.

Тут Сара сообразила, что Вельзевул больше не злиться на нее. Не лишенная проницательности она видела, что он играет с ней.

–Будь таким, каким я тебя люблю! – воскликнула она, подавляя все нарастающее в себе волнение.

–Ты идеализируешь меня, Сара.

–Но ты сам хочешь этого. Ты замечательный человек!

–Не знаю, какой уж я там человек!

– Ты мизантроп. Сколько же злобы в такой богатой душе! Без сочувствия нельзя понять другого. Что ты знаешь о страдании? Ты никогда не страдал сам. Никогда не играл подчиненную роль. Что ты вообще знаешь о любви?

–Любовь – это излияние нежности. Страсть – состояние необузданное.

Сара теряется, некоторое время молчит, затем поднимает глаза и не сделав никакого вступления, взволнованно спрашивает:

–Ты можешь забыть, что ты дьявол?

И все же нельзя утверждать, что Вельзевул был серьезен во всем. Иногда он позволял себе быть озорным и легкомысленным. Вот и сейчас, уступая своему веселому нраву, он спросил:

–Но зачем? Чтобы поставить свои интересы в зависимость от твоей воли? Это просто смешно – просить меня не быть дьяволом! Я привык получать больше, чем отдаю. В голове не укладывается, как случилось, что, живя с тобой я стал невротиком. Между тем я не Иова и не собираюсь уподобляться ему, так что не испытывай мое терпение. Вознамерилась укротить меня!

–Вознамерилась или не вознамерилась, какая разница! – отмахнулась Сара, испытывая неуемное желание выказать полное безразличие. Вельзевул негодовал. Он понимал, что дьявол в нем, доведенный до изнеможения ее тиранией, был уязвлен в своем могуществе.

–Кто ты такая, чтобы бросить тень сомнения на мою силу!

Вельзевул, проницательный и тем опасный, был непреклонен в вопросах нравственных: он мог простить глупость и жадность, и много чего еще, кроме предательства.

– Думай, что хочешь. Одно только имеет значение – я восхищаюсь тобой. Еще скажу: каковы бы ни были мои интересы, они мало противоречат твоим собственным.

–Сейчас подходящий случай. Пусть это будет минута откровения, скажи, каковы твои намерения.

Сара была взволнована и смущена. Насколько тщеславие превосходит в ее чувствах все остальное, знала только она.

–В нашей стране так много выдающихся женщин, которые создали себе громкое имя. Я бы тоже хотела немного славы.

–У тебя большой талант?

–У меня есть страсть сочинять истории, всякие драмы. Представь только, какого развития достигнет мой талант, когда такой умный, широко образованный человек, как ты со всеми своими воспоминаниями, возьмется составить драматическое содержание моих романов! Это всех впечатлит! Я хочу быть самой великой из американских писательниц нашего времени!

–О, Сара, а где же скромность?

–К черту ее! Скромность, конечно, имеет значение. Но далеко не первое.

–Тут ты права, скромность действительно мало кому помогла.

–О да! Еще я хочу петь в опере.

–Я понял, -говорит Вельзевул. – Забавно.

–А ты не смейся!

–Я только улыбнулся. Ты собираешься книгу написать с моей помощью?

–Да. Никто не умеет так как ты выражать красивыми словами свои чувства и мысли.

–Ты, я вижу, усвоила один урок. Человек может быть велик, но не настолько, чтобы обрести свое величие без дьявола.

–Можешь не верить, но я так стараюсь учиться у тебя!

–И что, получается?

–Пока нет, мой бесценный. Не достает твоего дьявольского опыта. Только ты не думай, будто я сравниваю себя с тобой!

–Ну, дай тебе волю… Признаюсь, ты меня удивляешь!

–А что? Как бы это сказать? Если бы мы жили в восемнадцатом веке я бы захотела, чтобы ты возвел меня в дворянство. Я не отказалась бы от титула герцогини. Как же это замечательно жить в замке или дворце…

–… в тени моего трона, – прибавил Вельзевул. – Однако как далеко уводит тебя воображение! Значит, собираешься стать знаменитой.

–Я достигну этого любыми средствами. Сейчас, когда великие книги уже написаны, современным писателям трудно не быть тривиальными. Даже самый сильный писатель не может писать с таким изяществом и с таким остроумием, с каким написаны лучшие книги.

–А ты и в самом деле талантлива, – ободряет ее Вельзевул. – Как это у тебя…буду ждать, когда вырастет у тебя борода, – малопоэтичное слово, но забавное. Дальше лучше, такая фраза дается легко только женщине – унесешь меня на вершину восторга. Я мозг иссушу, но не придумаю ничего лучше. Чувствуется своеобразие твоей личности. Хорошо, очень необычно, богатое воображение, яркая комедийность, блеск. Между прочим, я обнаружил три погрешности против английского языка. Но это неважно. При такой фантазии тебе нужно писать романы.

–Ты просто золото, Вилли дорогой! Я так рада слышать это!

–У тебя есть опора. Это я. Скажи, нет ли у тебя намерения сочинить роман на сюжет «Фауста»?

–Я читала трагедию Гете, кое-что в ней поняла. А, что! Прекрасная идея! – оживилась Сара. – Я могу, это в моих силах, у меня есть свой отдельный пленительный Мефистофель.

–И большая заслуга твоя в том, что ты сумела приспособить его хроматический образ к своим амбициям.

–Гетевскую идею я положу на новый текст.

–Как же ты с этим справишься? – остановил ее Вельзевул. Ему не нравился «Фауст», но он понимал, что любая попытка создать аналогичное произведение в ином жанре обернется для писателя насилием над самим собой. Работа трудная – не для женщины.

Сара на мгновение растерялась, потом заявила:

–Гете писал своего «Фауста» как попало, мало заботясь о стиле и выразительности. Собственно говоря, единственная вещь, которая меня там раздражала, это необходимость читать длинные, запутанные и монотонные рассуждения. Ох, и нудная же эта трагедия! Мой роман получит иронический характер. Знаешь, мне даже кажется, что ты вдохновлял Гете в работе над этой трагедией?

–За его спиной я один только раз присутствовал в качестве спокойного наблюдателя, но в его голове – никогда. Гете был свободен от моего влияния.

–Это странно!

–Совсем не странно. Я, признаться, не очень высоко ценил философствующего Гете, он скучен, как фуги Баха. Я до сих пор испытываю желание выразить протест по поводу принятой писателем манеры уснащать диалоги многословными непоследовательными рассуждениями. Эта трагедия, заставляющая читателя блуждать в джунглях путаной фразеологии, получилась не тем, чем она должна была быть. К сожалению, успех его произведения расположил в мою пользу мало немцев. Так много было позеров и педантов, которые не зная, чем занять себя в своем безделье, делали вид, что они восторгаются великим творением Гете, в котором они ничего не понимали: все они насмехались надо мной, но я сумел их пережить и не состариться. Но были в Нюрнберге те, кто поклонялись мне, для них я был опорой и все же не довелось мне часто бывать в Германии, даже во времена больших странствий по Европе, когда я вел бродячую жизнь.

–Ты потому избегал эту страну, что она не увлекала тебя?

–Может потому, что меня там не любили. Нигде не поносили меня так, как в Германии, поэтому я не испытывал ни малейшей склонности часто бывать там. Впрочем, в отношении меня Гете не сказал ничего такого, что не было бы повторением того, что достаточно распространяли в своих книгах другие авторы. Хотя Гете человек высокого интеллекта, он проявил гораздо меньше понимания моей сущности, чем я от него ожидал. Из меня он сделал не очень умного циничного притворщика, не больше ни меньше. Все это поставило меня в ложное положение. Не подумай только, что я был одержим желанием отомстить всем, кто письменно выставил меня в незавидном свете и больше мне ничего не нужно было. Признаюсь, не ко всем насмешникам я был снисходителен. Двоих литературных критиков я собирался прикончить, как только они попали мне в руки. Представь себе, уже в аду они пытались доказать свою полную непричастность к измышлениям прессы. Оба были немцы. Один из них даже убеждал меня в том, что он скорее признает музыку Вагнера классической, чем согласится с обвинением против него и, не дав мне опомниться, начал восторженно петь хвалу достоинствам дьявола. Тогда я сказал этому любителю музыки, что избавлю его от мучений и позволю ему отправиться в рай, если он объяснит в чем очарование немецкой музыки и какова особенность итальянской. Он дал правильный ответ и тем самым спас себя от костра, сказав, что в немецкой музыке преобладает гармония, а итальянцы – непревзойденные мелодисты. И в этом я полностью разделяю его мнение.

–Только одного я не могу понять и все еще не понимаю – ты вообще читал «Фауста»?

– Я плохо знаю язык оригинала, по-немецки говорю довольно плохо, а читать это произведение в английском переводе, где приняты другие обороты речи, значит лишить себя удовольствия почувствовать энергию немецкого языка. Сделать идеальный, адекватный, чисто интонирующий перевод с немецкого на английский так же трудно, как играть с листа на фортепьяно сложные полифонические отрывки из «Тангейзера».

–Вилли, ты возвышаешься над всеми людьми превосходством своего ума, – сказала Сара, отметив про себя, что лихорадочное состояние, в которое она повергла его своим нелепым письмом, несколько успокоилось.

–Однако далеко не перед каждым я появляюсь таким, каким ты видишь меня.

–Я счастлива, что познакомилась с тобой. Беда в том, что наши отношения постепенно лишаются новизны и романтики. Ты стал избегать меня. Ты изменил свое отношение ко мне. Мне кажется, что мы можем столько сказать друг другу.

Тут Вельзевул не мог удержаться от упрека:

–Все, что ты не сказала, ты сделала!

–Я жалею о том, что сунула под тебя Библию.

–Это не прибавило тебе ни ума, ни выгоды. Весь Ад признал бы за тобой вину. Когда я обнаружил под матрасом Библию, я вскричал: «Женщина бойся моей мести»!

–Моя ли вина во всем этом? Ты ведешь себя так, будто виновата только я одна.

–В чем же я виноват перед тобою, а? – изумился Вельзевул.

–Ты возмутил соблазнами тихую робкую душу, – сказала она с той непринужденностью обращения, которая придает особую прелесть словам и чувствам не всегда в них выраженным.

–Ты уж молчи насчет этого! Тут я ни при чем! В любом случае, имей в виду, что я дьявол и буду оставаться им пока не высохнут моря.

–Сколько же лет тебе сейчас?

–Несколько тысячелетий. В сущности, я всегда молодой. Признаюсь, я был героем многих шумных и забавных историй. Стоит вспомнить события давних лет, лица женщин, которых я любил, возникают передо мной снова и меня охватывает чувство нежности. Всех их я могу вспомнить сейчас. Время, проведенное во Франции. Я снова вижу себя Наполеоном. Я облагородил его ум, этого человека воли и огненного темперамента я привел к невероятным высотам! Но слава длится недолго – у успеха есть своя цена.

–Его женщины были твоими любовницами?

–Ничего подобного! Давай его и их оставим в покое. Раз уж ты проявляешь любопытство к моим делам, скажу тебе, что я до сих пор не утратил интереса к умным и красивым женщинам.

–Я думала, что ты на это не способен.

–В Америке как нигде еще много очень красивых женщин, меня к ним влечет…

–Все такой же сердцеед! Когда же ты обратишь на меня внимание?

–Дай мне время…

–Пока я высохну от старости, – усмехнулась Сара, вздохнула и с какой-то обреченностью произнесла: – Еще долго придется ждать.

–Мне ли не знать, что женщины ненасытны, сварливы, распутны, вероломны и капризны, – проворчал Вельзевул, недовольный тем, что позволил ей эту остроумную реплику.

–Не преувеличивай! Подумай как следует и согласись со мной, что мужчины – грубы, лживы, жестоки, у них необузданный нрав.

–В это никто не верит. Добродетель вообще противна грубой природе, несовместима с ней. Те, кто не признают силу, падут жертвами ею раньше тех, кого обольстил дьявол. И пока это остается так, будет длиться мое торжество!

–Ах, Вельзевул! Давай вспомним, что мы начали с того, что хотели понравится друг другу! К чему мы пришли сейчас? Ты думаешь, наверное, что пора уже отделаться от меня.

–О чем еще думать!

–Понимаю. Встреча со мной не была случайной, ведь так?

–Хотя я вне того, что составляет жизнь обыкновенного человека, любопытство заставляет меня искать кого-то, кто был бы равен мне по духу.

–И нашел меня!

–Уже горько жалею об этом. Ты меня просто подавляешь. Твои требования лишь возрастают со временем. И вот ты дошла до того, что стала пытаться манипулировать мною.

–Ты что так и будешь злиться на меня! Я ведь хорошая, ты не зря всем предпочел меня!

–Какое там! Одна женщина расчетлива, другая строптива, третья ленива и изобретательна на обман. Ты обладаешь всем этим вместе, что делает тебя…

–Опасной, – подсказала Сара.

–Нет, не опасной, а скорее своенравной женщиной, которая взяла за систему делать все наоборот.

–Это комплимент или что?

–Решай сама.

–Ты не выгоняешь меня? – спросила Сара, глядя на озабоченное лицо Вельзевула.

–Нет. Буду терпеть. Женщине, которая желает посвятить свою жизнь мне, следует быть покорной и безучастной. Следи за тем, что ты делаешь и как.

–Меня уже обуревает стремление быть такой!

–Ну, изменишься, а потом что? Поразительно! Ты совсем не боишься связать себя обязательством служить дьяволу.

–Я привязалась к тебе, Вилли. Я не мыслю себя отдельно от тебя. Да и как может быть иначе! Ты мое счастье! Сделай меня бессмертной, и я буду доказывать тебе постоянно, что люблю тебя. Вот увидишь!

–О, боже! – вырвалось у Вельзевула.

–Ты сказал: «О боже»! Очень хорошо! – не своим голосом сказала Сара, с трудом сдерживая волнение.

–Нет, – стал оправдываться он. – Я сказал: «О боже! Не люблю я тебя»!

–Вот это мило! Ты просто меня не знаешь. Я веселая, нежная, преданная, люблю музыку, не могу жить без роскоши. О-ля-ля! Я хочу жить только тобой!

–У меня есть сомнения. Взять хотя бы одно то, что женщина существо непредсказуемое.

К Саре вернулась прежняя решительность.

–Обещаю, мутить воду не буду.

–Ладно. Но если я узнаю, что в доме моем ты плетешь интриги…

–Что ты!

–…ты провалишься к своей еврейской родне, – закончил Вельзевул.

Остается лишь сказать, что ни одна умная женщина не заслуживает призрения, даже в том случае, когда, допустив ошибку, она ставит себя в унизительное положение. Что там ни говори, а Сара умная женщина, но без большой уверенности в себе она была нерешительна и все ее претензии затемнялись сомнениями, что, впрочем, сковывало ее шаги, но не мешало двигаться к намеченной цели. Ну, а цель была одна – соблазнить Вельзевула. Она и дальше будет досаждать ему и даже тогда, когда он перестанет скрывать, что утомлен ее навязчивостью, она не оставит свои попытки. Перевоплотившись в себя молодую, Сара еще усерднее, чем прежде, искала его внимания: стройная, цветущая, с густыми волосами и ярким взглядом, неспособная выйти из состояния полного упоения жизнью, она едва ли не преследовала Вельзевула.

Кто-то из великих сказал, что только надежда воодушевляет нас на победу. А вот что сказал Вельзевул, он это сказал безотносительно к Саре уже после того, как они оба посмотрели прекрасный французский фильм «Опасная дружба», там рассказывалось об одном подростке, который в первый год своего пребывания в закрытой школе для мальчиков, влюбился в младшего мальчика и был умилен тем, что тот отвечал ему взаимностью. Вельзевул находился под большим впечатлением от этого фильма, он пришел в комнату, в то время как Сара, не лишенная таланта, упражнялась на рояле, имея в своем репертуаре пять малоизвестных пьес, сел рядом и глядя как она играет гаммы указательным пальцем, сказал: «Я вообще ненавижу ложь – она убивает все. Однако я прощаю молодым неискренность и обман, мне нравится наивная ложь юных душ». Следует сказать, что Вельзевул видел себя обреченным на одиночество Чайльдом Гарольдом. Он своим существованием как бы говорит всем: вы умрете, после вас придут другие, они тоже умрут – так выражает себя постоянство.

16. У Вельзевула не было ни времени, ни желания анализировать их отношения. Зато у Сары было и то и другое: она правильно рассудила, что доверие к человеку растет вместе с уважением к нему. Вот и сегодня, испытывая потребность в самоутверждении, она едва сдержала себя от порыва сказать, как высоко она его ценит. Но что может ответить мужчина женщине, которая втерлась к нему в дружбу? Тщетно пытаясь внушить ему нежные чувства, она прибегала к разным уловкам, но ни одна из них ни к чему не привела – Вилли был все так же холоден и безучастен. Что тому причиной? Прошло два месяца, а Сара так и не добилась его благосклонности. Она была оскорблена пренебрежением, которое Вельзевул выказывал ее женской природе. Иногда он позволял себя обнять, редко обнимал сам, еще реже целовал ее, разумеется, когда был вынужден обстоятельствами. Тем не менее, женская настойчивость, представавшая неоспоримые доводы в яркой форме, поколебала предубежденность Вельзевула в отношении Сары. Он уже не сопротивлялся мысли, что она может увлечь его. Тому два месяца Сара проклинала свою жизнь и была накануне того, чтобы утопиться, но ей повезло, она встретила дьявола. Благодарность ее была безмерной, в ее готовности принадлежать ему он видел знаки рабской преданности, и в ответном чувстве к ней, которое он тщательно вуалировал, таилась некая побудительная сила. Одно только раздражало Вельзевула – ее навязчивость. Он думал, что привел в свой дом добродетельную женщину, которая покажет себя настоящим другом. Но вместо этого, всякий раз, когда Сара пыталась соблазнить его, он задавался вопросом: «Как могла скромная фригидная женщина стать такой навязчивой?» Надо отдать ему должное, он по возможности щадил ее самолюбие. Со своей стороны Сара полагала, что гостя в доме Вельзевула, она, в виду своего особого положения, может составить лучшее общество. Эта мысль оставалась в силе и тогда, когда она стала волочиться за ним. Своим поведением Вельзевул, сам того не желая, давал ей надежду, ведь в его бесконечной жизни были женщины, которым удалось тронуть его сердце. Есть ли шанс у молодой, умой и привлекательной женщины, какой была Сара? Ах, если бы она знала, что он чувствует к ней! Не мог он поставить платоническую любовь выше чувственной любви! Существо, которое все познало, вряд ли будет идеалистом, испытывающим отвращение к распутству. Трудно поверить, что человек во плоти ищет счастья вне любовных утех. Разве восторг любви менее способен одухотворить жизнь изысканного человека, чем, допустим, великая музыка? Разве большая река несет воду только по одному руслу? Самое замечательное, что история с Библией не имела серьезных последствий, во всяком случае, для Сары, но показала на что она способна. Какой совет можно дать женщине, которая сама того не желая довела дело до того, что у мужчины, за которым она волочилась, возникло предубеждение против нее? И вообще, что можно сказать женщине одержимой дьяволом? Или лучше сказать преследование обратилось для нее в сексуальную одержимость.

Как-то вечером, убрав со стола, Сара пришла в гостиную, где Вельзевул, удобно расположившись на диване, лежал в роскошном полумраке богато обставленной комнаты. Она села рядом в глубокое кресло, так чтобы видеть его и минуту-другую делила с ним молчание в большой грусти. Наконец, чтобы привлечь к себе внимание, она шумно вздохнула, закинула руки за голову и устремила на Вельзевула многозначительный взгляд. Он краем глаза взглянул на нее и отвернулся.

–Ты что так и будешь молчать? – сказала она, обеспокоенная тем, что он с ней больше не разговаривает.

–Ты же знаешь, когда я смотрю в потолок, я думаю.

–Я знаю о чем, – проговорила Сара тоном, который, как и взгляд, выражал недовольство. – Ты как паук, сидишь и ждешь, когда в недобрый для себя час я объявлю о своем последнем желании.

На этот раз Вельзевул благоразумно воздержался от возражения. Спорить с обиженной женщиной все равно, что бить себя по голове.

–Удивительно хорошо мы проводим время вместе, – только и сказал он.

–Ты находишь? Почему ты можешь исполнить только три желания?

–Такова традиция.

–В твоей власти изменить ее. Сделай для меня исключение, пусть в запасе у меня будет не одно, а два желания. Я медлю с последним только потому, что оно последнее.

–Хорошо. Но я поставлю тебе условие. Если угадаешь на какой руке не хватало пальца у Джека Чейса, к последнему желанию прибавиться еще одно.

–Кто такой Джек Чейси?

–Это тебе предстоит узнать самой.

–А нельзя обойтись без условия? Давай лучше бросим кости. Избавь меня от этого Чейси!

–Ты торгуешься с дьяволом?

–Почему нет.

–Как мог я сомневаться в женщине! Чего ради ты тянешь время? Рано или поздно, но тебе придется вернуться домой.

–Я знаю. Подумать только! Я молодой вернусь домой, туда, где я готовила себе печальную старость!

–Ты помолодела раньше, чем состарилась, – улыбаясь сказал Вельзевул.

–Решила, когда вернусь, ни во что не буду вмешиваться. Я заведу такие порядки, которые сочту нужными. Они это не одобрят. Чем больше я думаю о брате и его жене, тем сильнее становится моя уверенность в том, что отныне я им ничего не прощу. Рассказывать тебе какие они не буду, ты и так уже знаешь, на что они способны.

–Может ты зря ополчилась против них. Как-никак они заставили тебя чувствовать, переживать, дали пищу для обиды и насмешки.

–Зачем мне все это?

–Чтобы ты, которая тяготилась жизнью пустой и тусклой, могла обрести себя в борьбе.

–Бороться ради чего?

–Разве ты не понимаешь? Ради возможности вести новую жизнь! Я изощрил свой ум в бесплодных размышлениях, поэтому скажу литературными словами: «Я завидую вашим страданиям, вы, по крайней мере, живете». Моя душа – вместилище многих существований. Я устал от вечной жизни.

–А знаешь, что я говорю, когда молюсь? Часто я говорю: «храни меня Боже от жизни бедной и короткой!» Думаешь я могу утешиться мыслью, что моя жизнь будет длиться каких-нибудь семьдесят лет!

Вельзевул не нашелся, что сказать. Он слушал рассеяно, внимая лишь звуку ее голоса. В молчании прошла минута, другая. Затем, не глядя на Вельзевула, Сара сказала:

–Человек делает много ошибок, часто заблуждается, но не потому, что он глуп и безнадежен, а потому, что жизнь его слишком коротка, чтобы он мог запастись большим жизненным опытом.

–Слушай Бетховена. Его музыка помогает постичь бесконечное.

–Ты бессердечная сволочь!

–Именно это прежде всего и делает меня достойным своей славы.

–Как можно – жить и не любить!

–Я все время занят делами, мне не хватает время на себя.

–Может, ты чересчур велик, чтобы унизиться до какой-то женщины? Мы вроде бы живем вместе в добром согласии, но я чувствую себя одинокой с тобой. Я только и думаю, чтобы такое еще для тебя сделать. Ради тебя я себя тут утруждаю!

–А, вот как? Поверь, я ценю твое старание.

–Ты уязвил меня в моих лучших чувствах! Мне двадцать пять, я молодая женщина. Ты помнишь себя в двадцать пять?

–Не могу вспомнить, каким я был тогда. Мне никогда не было двадцать пять. Я, как сама видишь, чувствую себя тоже очень одиноким.

–О, Вилли! Мы можем так много дать друг другу! Откройся мне, будь нежен со мной. Я еще не готова принести себя в жертву твоему величаю, пока я наслаждаюсь счастьем быть с тобой и ломаю голову над тем, каким волшебством это достигнуто.

Оторопев, Вельзевул поднял на нее глаза.

–Может я не такой, каким ты меня представляешь, – не сразу проговорил он.

–Ты для меня не какой-то собирательный образ. Ты живой, теплый, одушевленный и очень, очень умный человек.

–Другие люди считают меня мрачным, злобным и жестоким существом. Меня удручает их ограниченность. Меня поняли лучше в Голливуде. Там я плод тонкого эстетического восприятия.

–Ты безответственен и инфантилен. И это в таком-то возрасте! Сколько еще веков ты будешь оставаться ребенком?

–Это никак не влияет на мое отношение к делам.

–Если тебе не нравятся женщины, почему ты до сих пор не подружился с юношей?

–Мужчины не лучше женщин. Я предпочитаю никогда их тут не видеть: никому нельзя довериться. Я люблю одиночество и вполне бы им довольствовался, если бы не ты. Люди, которых я близко к себе допускал, своим вмешательством отравляли мне существование. Я не раз говорил, но похоже, до тебя не доходит, что я испытываю отвращение к жизни. Это чувство настолько укоренилось во мне, что против него бессильны все соблазны этого мира. Все что было прекрасным в нем кануло в прошлое. Сара, я обезумел от тебя!