Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Среди резных киосков и декоративных прудов царила тишина, лишь подчеркиваемая вздохами ветра в кронах каштанов да нежным журчанием воды в опоясанных орнаментами фонтанах на фоне пасущихся на лужайках непуганых газелей.

Сулейману всегда нравилось здесь гулять, собираясь с мыслями и отдыхая от бесконечных требований Дивана и увещеваний гарема. Когда-то он выходил сюда в одиночестве. Позднее стал это делать в сопровождении верной спутницы. Последние пять лет его жизни были воистину многократно благословенны, думал он. По возвращении с охоты в Эдирне вскоре после их первого соития он обнаружил Хюррем уже полнящейся новой жизнью. А в начале следующего года она принесла ему сына.

Восторгов матери султан не разделял. В то время как она праздновала укрепление рода Османов, он погрузился в раздумья о неизбежных будущих конфликтах. Ему ли было не знать, как именно его собственный отец обеспечил ему место на престоле? Сулейман опасался, что и его сыновья пойдут на подобное.

Хюррем была его второй кадын, но всю свою привязанность он переключил именно на нее. Гюльбахар так долго пробыла его единственным светочем, но так и не стала той, с кем он мог бы разделить бремя своего султанства. Эта доля выпала Ибрагиму.

Но когда Ахмед-паша поднял в Египте восстание, Ибрагима пришлось отправить на его подавление. А пока друга не было, он стал обсуждать государственные проблемы с Хюррем, и, к его удивлению, она оказалась не по годам искушенной и обладающей врожденным пониманием тонкостей придворной политики. И Сулейман продолжил доверяться ей и по возвращении друга. Тем более что своей осмотрительностью она выгодно отличалась от не в меру агрессивного Ибрагима.

Она открыла ему целый новый мир. Не в пример безропотной и предсказуемой Гюльбахар Хюррем его раз за разом удивляла. При одном посещении она могла предстать угрюмой, но страстной; при другом – веселой и игривой. Она могла то умиротворять его своим пением и игрой на виоле, то возбуждать своими танцами. Могла предстать перед ним в наряде мальчика в солдатской тунике или в образе танцовщицы в тончайшем газе. Он никогда не знал, чего именно ждать от нее, но она всякий раз являла ему чудеса бесподобного дара предугадывать его настроения.

Правда, ее жажда занятий любовью была богопротивна, и он знал, что рано или поздно он должен будет отослать ее к муфтию на перевоспитание. Но пока что неверная душа ее доставляла ему лишь бесконечные наслаждения. Один возглас экстаза приносил ему больше удовольствия, чем все унижения иностранных послов перед Диваном, вместе взятые.

Хюррем была теперь его единственной радостью; все прочее – долгом.

Сама Хюррем тем временем заботливо выпестовала их дружбу с валиде, а природа помогла скрепить их союз, послав ей еще двух сыновей. Подкачала она лишь на четвертый раз, когда родила двойню. Мальчик Абдулла умер, а его сестре Михримах было теперь три года.

Столь же преданной матерью, как Гюльбахар, она не была, но это Сулеймана не тревожило; он хотел Хюррем всецело для себя.

– Хочу с тобою поговорить, – сказал он ей на прогулке по саду.

– Да, мой господин?

– Это снова венгерский вопрос. Фердинанд отправляет посла на переговоры с нами. Он же не знает, что их князь Запольский еще раньше послал своего человека к Ибрагиму и они обо всем тайно договорились.

Проблему ей объяснять было не нужно; Хюррем и так все узнала о перипетиях внешней политики тех лет, просто внимательно прислушиваясь к нему.

Армия Сулеймана под командованием Ибрагима сокрушила венгров на Дунае в битве при Мохаче двумя годами ранее. Их король при бегстве утонул в болоте, придавленный лошадью. Но, поскольку Венгрия расположена далековато для постоянной оккупации, Сулейман после той победы вывел войска, – и страна обратилась в пустошь, за владычество над которой теперь воюют между собой местные воеводы-разбойники во главе с Запольским и великое семейство Габсбургов в лице Фердинанда. Но ни тем, ни другим к власти над этой землей теперь не прийти без предварительного согласования условий с ним, султаном.

– И каковы твои мысли на этот счет, мой господин?

– А зачем мне теперь вообще иметь дело хоть с тем, хоть с другим? Отныне я сам и есть король Венгрии!

– Да, но тогда тебе каждое лето придется отправлять туда армию на повторное покорение годом ранее завоеванных земель. Однажды ты от этого просто устанешь.

– Приблудные собаки всегда скребутся в дверь, почуяв запах объедков.

– Так заведи себе цепного пса, чтобы их отгонять!

– Запольский – самозванец. Какой из него король?!

– А что есть король? Не корона делает короля, а меч. Сделай Запольского своим цепным псом, и пусть себе носит железяку на голове. А взамен потребуй с него дань и свободный проход для твоей армии. Нет границы – нет вопросов, что ты его хозяин.

– У Запольского не хватит сил сдерживать войска Фердинанда.

– Он сможет удерживать границы до той поры, пока против него там не соберется армия, которая по-настоящему заслуживает твоего внимания. Да и тогда ты еще можешь использовать Запольского для того, чтобы выманить Фердинанда в чистое поле на битву, а там пусть хоть оба канут в болото, как их предшественник.

– Очень даже хорошо. Значит, Запольский?

– Если только мой господин сочтет должным внять моему совету. Я всецело уповаю на твою мудрость.

Сулейман кивнул, вполне удовлетворенный дипломатичностью Хюррем. Воистину редкое сокровище!

Сулейман и Гюльбахар откушали кебабы из баранины на серебряных шампурах под розовую воду из изникских чаш. После того как гедычлы убрала посуду, долго сидели молча.

– Я тебя чем-то обидела, мой господин? – вымолвила наконец Гюльбахар.

– Нет. А что?

– Ты столько месяцев меня не просишь. Если и приходишь, то лишь проведать Мустафу.

– Не тебе с меня спрашивать.

Гюльбахар понурила голову. Сулейману стало ее жалко: она же была доброй женой. Если чего и просила у него, то разве что немного венецианского атласа, багдадского шелка или черепаховый гребень какой. А главное – это же она принесла ему Мустафу.

Он ее обидеть вовсе не хотел, но каждое мгновение с нею порождало невольные сравнения с Хюррем и лишь усиливало его нетерпеливое раздражение.

Наконец он поднялся на ноги. Гюльбахар удивленно взглянула на него снизу вверх.

– Вы уже уходите, мой господин?

– Меня ждут дела государственной важности.

– Хюррем.

Нарушение протокола было непростительным, но Сулейман решил его проигнорировать.

– Мое почтение, сударыня, – сказал он и удалился.

В Старом дворце царил вечный сумрак. Даже летом солнцу было не изгнать все тени из этого лабиринта бесконечных коридоров среди комнат с темными стенами. Это был мир покрытых пылью тусклых светильников и веками не мытых вычурных зеркал. Черноокие женщины с рубинами в волосах проступали и исчезали во мраке лестничных клеток подобно призракам, не дождавшимся своего часа и канувшим в забвение.

Недоброе настроение передалось и Хюррем. «Однажды и меня может ждать подобная участь», – подумала она.

Она ведь так далеко зашла. Подарила ему сыновей и даже исхитрилась отвадить его от этого запущенного склада утех. Все это далось ей нелегко. Вынашивание детей истощало силы, а после родов ей всякий раз приходилось сдаваться на милость Муоми с ее колдовскими массажами и флакончиками со зловонными зельями, чтобы восстановить фигуру. Детей же приходилось доверять кормилицам, чтобы они не иссушили груди ей самой.

Однако все это по-прежнему могло быть с легкостью отнято у нее во мгновение ока.

Прадед Сулеймана, прозванный Завоевателем, создал прецедент на все времена, оставив в наследство потомкам следующий кровавый канун:

Улемы объявили допустимым, что, кто бы из моих достославных детей и внуков ни взошел на престол, он может ради обеспечения мира во всем мире приказать казнить своих братьев. И да будут они отныне и вовеки действовать соответственно.

Она знала, что, умри вдруг Сулейман, новым султаном станет Мустафа. Сама она окажется тогда в лучшем случае в изгнании, а сыновей ее точно истребят.

– Муоми!

Ее гедычлы явилась на зов мгновенно. Она всегда кружила наготове в пределах слышимости за дверью.

– Да, моя госпожа?