Сказки леди Шоу

Пролог

Эти города нельзя было найти ни на одной из карт мира, они так далеко, что ни один мореплаватель и путешественник не могли добраться до них, не узнав секрета. Но так или иначе, туда попадали люди из внешнего мира: потерпев кораблекрушение или найдя путь по суше, долго блуждая по темным извилистым тропам.

Песчаный пляж находился в нескольких часах пути от разрушенного города и молодой человек, шедший со стороны берега, был жертвой кораблекрушения. Вещей у него не было, кроме тех, что были на нем. Белая рубашка успела высохнуть на солнце, пока он шел, лицо и руки были в пыли, ноги, обутые в сапоги, ступали по лужам и мокрой траве. Он то и дело убирал со лба светлые волосы. Чем дальше он отходил от леса и приближался к каменной стене, окружавшей город, тем грязнее становилось. Рядом с большими городами всегда так: грязно и людно, но здесь уже много лет не было людей. Об этом свидетельствовали руины и заросли, которые никогда не могли бы так разрастись, процветай город как прежде.

Мужчина уверенно шагал вперед, пренебрегая усталостью.

Каменная стена, высотой в два человеческих роста шла в обе стороны, куда хватало глаз. Она хорошо защищала город от любого вторжения, но не уберегла от чего-то, что выгнало всех жителей. Издалека он видел возвышающиеся за ней высокие башни и купола соборов. Золотые вершины башен сверкали в солнечном свете привлекая его внимание. Чем ближе он подходил, тем яснее понимал, что это место забросили очень и очень давно.

Ворота стояли распахнутые настежь, правая створка накренилась и висела на одной петле, её нижняя часть вросла в землю. Ступая по разбитым камням, он вошел внутрь: этот город был разбит и уничтожен. Мародеры, когда-то пришедшие сюда разграбили дома и храмы, ободрали драгоценную отделку города. Прекрасные здания из белого камня, когда-то украшенные серебром, изумрудами и рубинами теперь стояли покинутые и заброшенные. Их медленно обвивал плющ и паутина, на месте драгоценных камней росли цветы.

Мужчина был совершенно один, не было даже мышей снующих в камнях, или змей, скрывающихся в траве. Едва путешественник зашел за стену, как пение птиц умолкло. Он обернулся, осматривая все вокруг себя, но позади никого не было, только грязная дорога за воротами, по которой, казалось, все еще ходили люди и ездили повозки. Прошлое не отступало, эхом блуждая по улицам города.

Между камнями мостовой росла трава, кусты и деревья проросли и оплели руины своими ветвями, а пауки оплетали каждый угол и щель, которую можно было заметить. Везде серебрилась их паутина. Мужчина шел все дальше по широкой улице, заросшей бурьяном, мимо разбитых хрустальных колонн, сверкающих на солнце ледяными глыбами к собору, шпиль которого возвышался над городом.

Некогда этот город был очень богат, о нем слагали легенды. Многие путешественники искали его, желая добраться до богатств, но только некоторым удавалось пройти по улицам, и никто из них больше не возвращался в город. Путешественник снова обернулся, делая несколько шагов спиной вперед и осматривая улицы и здания. Улица была пуста. Неподалеку журчала вода. Пройдя пару домов, мужчина вышел на площадь, к фонтану. Часть его была разрушена сильным ударом, но вода все еще била слабой струей, заливая площадь и скатываясь по ступеням лестницы. Сев на уцелевший бортик, он заглянул внутрь фонтана. В воде мелькнуло его расплывчатое отражение: на запыленном и оттого темном лице ясно выделялись голубые глаза и волевая челюсть, золотые волосы редкими слипшимися прядями падали на лоб.

Мужчина поднял со дна фонтана горсть жемчуга и поднес к глазам, рассматривая. Крупные, разноцветные – белые, желтые, голубые, зеленые, розовые, даже красновато-коричневые и черные жемчужины блестели в его руке. Он спрятал жемчужины в карман и сполоснул лицо холодной водой, утолил мучившую его жажду, жадно глотая воду. Немного отдохнув, мужчина пошел в другую часть площади, ко множеству беседок и статуй. Некоторые из них сохранились от разрушения: изящные белые, украшенные хрусталем фигуры, стояли на постаментах, приглашая внутрь беседок. Но дальше не было ничего: край площади обрывался, там была только пропасть, брусчатка осыпалась стоило ему приблизиться. Он отошел на безопасное расстояние, осматривая беседки издалека и когда увидел безопасный путь, рискнул подойти к одной из них, осторожно ступая по брусчатке, выбирая дорогу без трещин в земле. Он осторожно вошел в одну из беседок. Здесь пол был тверд и прочен, а полукруглую скамью из мрамора покрывала пыль и паутина. Она же простиралась выше, на тонкую резную стену между колоннами, поддерживающими полукруглый свод и закрывала часть пробоины в резьбе. Свет падал в проход, аккуратно ложился в эту дыру и рисовал кривое солнечное пятно на полу. Мужчина присел на скамью, выглядывая наружу: гигантский провал простирался на много миль вперед и вглубь, из беседки он не видел ни дна, ни конца. Мужчина вглядывался в темноту, слушал шум воды в фонтане, пока не увидел его: огромное, состоящее из двадцати сегментов, покрытое серыми отражающими чешуйками тело, тонкими черными ногами цеплялось за выступы на откосе. Существо было не меньше двадцати футов1 в длину. Оно сидело, прижавшись брюхом к откосу, шевелило усами, не чуя наблюдателя.

Глава 1 Путь

В спальне женского пансиона пять девушек лежали в кроватях. Еще было совсем темно и они кутались в одеяла, несмотря на то, что зимние холода уже давно отступили, а летние ветра согревали старые каменные стены. Четыре девушки спали, а пятая ворочалась в кровати, уже проснувшись, но еще не желая вставать. Последние недели, едва она закрывала глаза, то видела странные сны. Она видела их с самого детства, в них она гуляла по необычным городам, видела чудеса, и рассказывала о них родителям и всем, кто хотел послушать о её сказочных снах. Она приехала в пансион шесть лет назад, однако спустя полгода после приезда те сны прекратились и она испугалась, когда они вернулись.

Месяц назад она получила три письма, одно письмо от стряпчего, полное формальностей и сухих соболезнований и второе, в котором домработница Франсин сообщала все тоже самое, что и юрист, но гораздо мягче. Что её отец – Эдвард Шоу – скончался от брюшного тифа и все имущество, включая аптеку и дом, переходили к старшему брату её отца – Тайрону Шоу. Встать с постели сегодня означало для Хелен положить конец привычному укладу жизни, покинуть знакомые и родные места. Дядя хотел, чтобы Хелен как можно скорее закончила учиться в пансионе и приехала в его поместье, в Либсон-парк. Он отнимал у Хелен два месяца привычной жизни, считая, что леди не должна учиться где-то вне дома – мистер Шоу объяснял это в своем письме, которое лежало на тумбочке у кровати, в распечатанном конверте.

Так же, дядя писал, что похоронил своего брата в склепе, рядом с матерью Хелен, которая скончалась на четвертом году жизни дочери. Прочтя эти строки, она не раз пыталась вспомнить мать, но у неё не получалось: образ ускользал из памяти, оставались только фрагменты: край лиловой суконной юбки, за которую держалась Хелен, когда они гуляли по парку, залитому солнечным светом и полному красивейших фонтанов, вода из которых била мощными струями и сверкала как драгоценные камни на фоне безупречно голубого неба, лишенного даже намека на облака. Хелен помнила рыжие локоны – такие же как у неё – и заразительный смех. Отец часто говорил о глазах своей покойной жены: голубых, с каймою длинных, черных ресниц, полных ясности и благожелательности, оттенявших белизну высокого лба; о её движениях, полных достоинства и грациозности.  Все говорили, что девочка очень похожа на свою мать, и скоро их будет не отличить друг от друга. Однако ни одной фотографии миссис Хелен Шоу не осталось, так что сравнить мисс Хелен Шоу было не с чем, и она могла лишь надеяться на правоту чужих слов.

Хелен перевернулась на спину, глядя в потолок; так и лежала, стараясь запомнить пансион, где провела шесть лет. Еще два месяца назад ей казалось невероятным предположение, что она будет скучать по этому месту, хотя здесь ей было куда лучше, чем под присмотром ужасной гувернантки. Сейчас же, она не хотела покидать пансион.

Хелен вслушивалась в тихое дыхание сокурсниц, в шум ветра за окнами, напоминавший чей-то шепот и все остальные звуки, наполнявшие их спальню и здание. Она перевернулась на бок. По стене, совсем рядом с изголовьем её кровати полз маленький паучок, меньше ноготка на её мизинце. Некоторое время Хелен наблюдала за тем, как он двигал лапками, как крепил тонкую, едва заметную нить паутины к стене, а потом бежал к металлическому каркасу её кровати, чтобы прикрепить паутину туда. Паук был занят делом, безусловно важным для него. Мелькнула и пропала мысль, что паук оплетал кровать неспроста. Это был какой-то знак, неведомый ей.

Сегодня – день перемен. Сегодня Хелен должна была отправиться самостоятельно на дилижансе, а после сесть на поезд, который увезет её куда-то в пригород, где будет ждать дядин слуга, чтобы отвести в поместье. Рассматривая белый потолок, Хелен думала о том, что дядя даже не извинялся, когда вынуждал её ехать одну. Для девушки её сословия это было немыслимо: в пансион и обратно она ездила всегда в сопровождении личной горничной и даже в Бристоле никогда не ходила одна. В пансионе твердили то же самое – леди не может гулять одна, тем более путешествовать. Только в случае с Хелен все закрыли глаза на вопиющее нарушение правил, только миссис Бэбкок, учительница рисования, высказала желание сопроводить девушку хотя бы до остановки дилижанса. Что особенного Тайрон Шоу написал в письме директрисе, отчего она согласилась с вопиющими требованиями, Хелен даже не догадывалась. Но, видимо, он нашел слова, убеждающие строгую директрису уступить, и это в некоторой степени пугало Хелен.

В спальне постепенно становилось светлее. Ночная тьма отступала и пансион просыпался. Хелен еще не слышала, но уже знала, что первыми вставали повара, готовящие всем завтрак. А значит, скоро должна была прийти одна из учительниц, чтобы разбудить их. Пока этого не произошло, она перевернулась на другой бок и взглянула в щель между шторами. Солнце только-только поднялось над горизонтом, яркий диск слепил глаза, она прищурилась. Первые, еще холодные лучи касались земли, проникали в спальню, напоминая о солнце, проникающем поутру в комнату дома. Она скучала по дому в Бристоле, но туда она уже не смогла бы вернуться, навестить Франсин, поговорить с ней и утешиться в родных стенах. Прошлое ускользнуло, оставив после себя соленое послевкусие и горечь. Хелен стало так жалко себя, что она обхватила руками плечи и тяжело вздохнула. Дядя требовал, чтобы она отправилась в поместье близ Лондона, но это было лучше, чем остаться совсем без дома. Она должна была быть сильной и смелой, как героиня романа, который девушки читали по очереди и прятали от учителей. Ну и влетело бы им, если бы кто-то узнал, что пансионерки читали неодобренный директрисой роман, да еще и опубликованный в журнале, который она терпеть не могла! Хелен села на кровати, отбрасывая одеяло. На секунду-другую она снова замерла, едва касаясь пальцами ног ледяного пола. Она пыталась вспомнить, проливала ли слезы о матери. Наверное, просто она забыла. Проводя рукой по шее, мисс Шоу усилием воли заставила себя отказаться от печальных мыслей и лишающего сил чувства одиночества. Сегодня предстоял трудный день, труднее того, что был накануне её отъезда в пансион шесть лет назад. Она не могла позволить себе раскиснуть. Она должна была быть сильной и смелой. Ей некогда ни скорбеть, ни жалеть себя. Хелен должна была начать новую жизнь.

Натянув чулки и нижнюю юбку, она оставила корсет не зашнурованным и быстро заправила свою постель, когда услышала быстрые шаги в коридоре. Дежурная учительница ходила и стучала в двери, будя девушек. И пока все просыпались, ополоснула лицо водой из кувшина.

– Ранняя пташка, – соседка зевнула, потянулась, неохотно покидая свою постель. Хелен представила, как будет нежиться под одеялом в новом доме уже завтра: хоть какая-то радость. Дядя, как она поняла, был очень богат. – Ты останешься с нами на завтрак?

– Я уезжаю сразу после него, – в тоне Хелен звучала меланхолия и равнодушие. Еще неделю назад она решила, что не станет плакать из-за расставания с подругами и её глаза будут сухими. Она выплакала достаточно слез и больше их не будет. Попросив соседку помочь ей с корсетом, Хелен первой покинула спальню, полная решимости вести себя так, как было задумано.

Завтрак, по обыкновению, проходил в тишине. Она не спала всю ночь, ворочаясь с боку на бок и думала, что за столом будет клевать носом, как многие её сокурсницы, однако, к своему удивлению была бодра в отличие от них, но есть не хотела. Хелен выпила горячий чай и съела немного хлеба, почти не тронув кашу. Едва было разрешено подняться из-за стола, как она поспешила удалиться в общую спальню. Ей хотелось побыть в комнате одной, ни с кем не разговаривая попрощаться с пансионом. Шесть лет, проведенных здесь были ей дороги. Здесь прекратились сновидения-путешествия по таинственным городам, которые все называли кошмарами или истерией, учителя не пугали её сумасшедшим домом, больше не поили вишневой микстурой Айера, ни успокаивающим сиропом миссис Уинслоу2 – от них все равно не было никакого проку.

Здесь у Хелен появились подруги, именно здесь она научилась рисовать свои картины. Миссис Бэбкок лично занималась с ней, когда Хелен только приехала, прося рисовать то, что её пугало или снилось. Так родилась не одна картина, которая сгинула в огне. Миссис Бэбкок считала, что если девочка будет видеть, как фантазии горят, то они исчезнут и в её снах. А через год сновидения прекратились, но желание и талант к изобразительному искусству – возросли. Свои последние рисунки —простые пейзажи, – она раздала подругам, на память; себе оставила только один пейзаж пансиона и положила его поверх вещей в чемодане, чтобы не помять. Хелен еще раз перебрала свои вещи, проверяя, правильно ли все сложила и не забыла ли что-нибудь. Она боялась что-то забыть не из-за того, что больше не увидит эту вещь, а потому, что боялась рассредоточиться, ведь только это удерживало её от того, чтобы не упасть на постель и разрыдаться. Все знакомое ускользало, тревога росла как упрямый сорняк. Она больше не будет жить в своем доме, завтракать и гулять с Франсин или своей горничной Люси. Ей придется жить в чужом для неё доме и городе, под присмотром незнакомых ей людей.

Проверив все вещи, она посмотрела на себя в зеркало. И взяв щетку для волос, стала расчесывать свои рыжие, слегка отливающие медью волосы. Все пансионерки убирали волосы в косы, закручивая их на ушах и закрепляя сзади, но Хелен так надоела эта прическа, что она распустила свои волосы и расчесала, закалывая их в практичный пучок сзади, оставила только пару прядей, чтобы они закрывали уши и шею. Поверх она надела соломенный капор, завязывая ленты под подбородком. Закончив с прической, она взглянула на свое лицо. В отражении на неё смотрела молодая девушка: красные в свете утреннего солнца волосы были гладко зачесаны и убраны в тугой пучок, платье было суконно-синее, без оборок и с кружевным белоснежным воротничком. Но даже он выглядел скромно, роскошь и красоту велели оставить для салонов и балов. В пансионе девушкам прививали сдержанность и мягкость, они носили светлые платья только по воскресеньям и праздникам, а в остальные дни свою синюю форму. Золотистый свет из окна падал на её лицо, отражался в зеркале, ослепляя и не давая увидеть в глазах Хелен тоску, ямочки на щеках на овальном лице уже не появлялись от улыбки, которая обычно озаряла её лицо, когда она смотрела в зеркало. На все то время, пока она расчесывала волосы, тревога забывалась, а стоило Хелен отвернуться от зеркала, крадучись, возвращалась.

К тому времени как все позавтракали и Хелен, в сопровождении миссис Бэбкок вышла из пансиона и подошла к повозке, солнце уже давно поднялось и обогревало землю теплыми ласковыми лучами, прогнав ночной холод. Садовник, встретивший женщин у выхода, взял самое тяжелое, а сокурсницы мольберт и сумку. Их прощание было коротким и теплым. Садовник помог мисс Шоу поднять чемодан и мольберт в повозку; Хелен едва сдерживала слезы, но уже от тоски по пансиону. Она клятвенно пообещала вышедшим проводить её подругам, что непременно приедет их навестить, как только у неё появится такая возможность. Учительница же, видя, что девушки могли бы прощаться много часов подряд, не обращая ни на кого внимания, велела Хелен поторапливаться. Еще раз сказав всем «до встречи», Хелен села. С тоской она смотрела, сев в пол-оборота, вслед удаляющемуся пансиону и без устали махала рукой подругам, которые махали ей, будто бы прощались не на несколько недель или месяцев, а на всю жизнь. Это чувство не покидало Хелен до самого поворота – я их больше не увижу, – а когда их фигуры исчезли за кустарником, посаженным вдоль дороги, предчувствие стало уверенностью – она их больше не увидит. И стало вдруг так безразлично, ведь совсем недавно эта мысль пугала её. Теперь же – нет, как только она перестала видеть подруг, с которыми прожила последние шесть лет, пришедшее чувство не было сюрпризом, а стало данностью. Так и должно быть.

Она шла в новую жизнь.

– У вас очень практичная прическа, Хелен, – заметила миссис Бэбкок, едва взглянув на Хелен. – В самый раз для дальней дороги. Думаю, мистер Шоу оценит вашу практичность, раз он никого не послал за вами. Он ведь живет в Либсон-парке?

Хелен едва разомкнула губы, размышляя над ответом и в конце концов, кивнула.

– Да, я прежде никогда там не была. Дядя написал, что у него сейчас много забот и не хватает рук, поэтому он не смог отправить за мной никого, – будто оправдывая чужие действия ответила Хелен. Миссис Бэбкок только сейчас выразила сдержанный комментарий относительно такого решения. Но теперь Хелен знала, что хотя бы ей не все равно. – Но я очень рада, что вы провожаете меня, – Хелен сдержанно улыбнулась, с благодарностью взглянув на учительницу. Та хмыкнула.

– Не могла же я отправить свою лучшую ученицу одну, – учительница щелкнула вожжами, подгоняя лошадей. Миссис Бэбкок хотела добавить еще кое-что, и уже открыла было рот, чтобы сказать, но потом передумала. Хелен этого не заметила и продолжила.

– Я боюсь ехать одна, но думаю, что справлюсь. Я записала все, что мне могло бы пригодиться в дороге и дядя выслал мне немного денег, на всякий случай и на непредвиденные расходы, – в голосе Хелен слышалось легкое волнение, она выудила из своей сумки записную книжку и раскрыла. Ветер сразу украл высушенный между страниц цветок.

– Не волнуйтесь так, Хелен. Вы же поедете в дилижансе не одна, там будут и другие люди. А кучер не остановится, пока не доедет до остановки. Вы едете до конечной, а потом он снова повернет обратно. Но не сразу, – миссис Бэбкок посмеялась, снова щелкая вожжами. – Вы успеете выйти и сесть на поезд.

Хелен смущенно улыбнулась, она никогда не думала, что ей придется предпринять подобное путешествие одной, но выбора сейчас не было: дядя никого не прислал, только инструкции и деньги, а горничную уволил, как только все имущество перешло к нему. Мисс Шоу не понимала, почему дядя решил отказаться от услуг Люси, ведь она могла приехать за мисс Шоу в пансион и дальше прислуживать ей в новом доме. Больше всего Хелен опасалась, что дядя наймет кого-то вроде миссис Коллак, последней гувернантки Хелен, особы религиозной и строгой, не дававшей ей никакой свободы. Её можно было сравнить с тюремщиком, тогда как милая Люси обладала мягким характером и большим терпением. Сейчас Хелен очень не хватало предусмотрительности и внимательности своей горничной. Люси была прекрасной горничной и когда навалилось так много перемен, могла помочь справиться с ними. Но увы, дядя был непреклонен в своих решениях, о чем сообщил в письме. Хелен оставалось только гадать могла ли она надеяться на то, что дядя спросит её мнение, нанимая новую горничную. Тревоги так переполняли Хелен, что она не знала, о чем волноваться в первую очередь.

– Миссис Бэбкок, а правда, что в дилижансах много клопов? – она провела ладонью в перчатке по своему колену, смахивая сухие лепестки. Она размышляла как быстро можно подцепить паразитов, проведя некоторое время в дилижансе. Учительница покачала головой.

– Многие люди ездят на дилижансах и не жалуются. Я за всю жизнь не подцепила ни одного клопа! – с долей хвастовства ответила миссис Бэбкок. – За вами всегда приезжала Люси в личном экипаже, её уволили?

 Хелен снова ответила не сразу. Помолчала немного, думая, что она добавит что-то еще, но миссис Бэбкок не спешила дополнять, а лошади шли бодрой рысцой, иногда подгоняемые вожжами учительницы. Вдалеке виднелась деревня, совсем маленькая, чтобы заинтересовать учащихся пансиона, но достаточно большая, чтобы иметь гостиницу для путешествующих, и чтобы пансион закупал там продукты. Повозка продолжала ехать в сторону остановки дилижанса, расположенной как раз за деревней. Несколько детей шли к речке: их восторженные восклицания о рыбалке доносились до повозки. Их жизнь текла своим чередом, а её переворачивалась с ног на голову. Хелен покрутила в пальцах завязки шляпки.

– Не знаю почему так случилось. У Люси всегда была хорошая репутация и она помогала Франсин в доме, когда я уезжала в пансион. Мне будет её очень не хватать. Я только надеюсь, что дядя Тайрон наймет для меня новую горничную и она будет такой же милой, как Люси.

Учительница хмыкнула. Кажется, кроме дороги её ничего больше не интересовало, а Хелен не знала, что говорить и хотела ли миссис Бэбкок вообще разговаривать. Пейзаж вокруг менялся: деревня осталась позади, а впереди маячила остановка, за ней – перелесок и поля. Где-то на западе были лавандовые поля, через которые Хелен всегда ездила домой, но не в этот раз. Ей предстояло долго ехать в дилижансе совсем другой дорогой.

– Хелен, вам еще снились те сны?

От вопроса Хелен подобралась, напряглась и миссис Бэбкок внимательно посмотрела на девушку. Рукава платья и перчатки скрыли покрывшиеся гусиной кожей руки, а ворот платья – шею. Сны вернулись, и первый, словно предупреждая о дурных новостях, приснился в ночь перед получением письма. Во сне она видела отряд солдат, защищавших город: посреди городской улицы стоял огромный паук, размером с деревенский дом, его длинные волосатые лапы разрушали мощеную камнем улицу, а жвала угрожающе щелкали. В атаку на него шел отряд людей в красных мундирах с золотыми полосами, верхом на лошадях. Они стреляли из мушкетов, а кто-то готовил пушку. Лошади боялись, то и дело нервно перешагивали с ноги на ногу и едва не вставали на дыбы. А потом, когда пушечный залп прозвучал, конница бросилась в атаку, обнажив сабли. Хелен так и не узнала, чем все закончилось, её разбудили. Она запомнила только смазанное лицо усатого полководца, который повернулся к своим солдатам и кричал «в атаку!». Все эти сны пропали через полгода после её заселения в пансион и больше не возвращались, до того ужасного дня. Сны пугали её, слишком настоящими они были, как будто она заглядывала через какую-то завесу. И когда она рассказывала о том, что ей снилось, гувернантки говорили, что такие сны снятся только умалишенным и если она продолжит о них говорить, то её запрут среди других сумасшедших.

– Нет, – солгала Хелен. —Я бы сразу рассказала вам, миссис Бэбкок, – последний сон, о котором знала миссис Бэбкок приснился Хелен чуть больше пяти лет назад. Это был один из самых спокойных снов, что снились Хелен когда-либо, но вместе с тем, он наполнял её тревогой, куда больше остальных. Она не вспоминала о нем, стараясь забыть, но легче было забыть свое имя. Учительница же удовлетворилась ответом бывшей ученицы.

Миссис Бэбкок остановила повозку рядом с указателем. Дорога была пуста в оба конца, они приехали чуть раньше.

– Если вам вновь что-то приснился, то напишите мне письмо. А мистеру Шоу я не рекомендую говорить о ваших снах, Хелен. Мужчины мало что понимают в устроении женского ума, тем более, в таком молодом. Не сомневаюсь, что мистер Шоу пригласит к вам врача, который пропишет лауданум от женской истерии, но у вас её нет. А от снов сиропы и микстуры не помогут. От вашей болезни еще нет лекарства.

Хелен кивнула. У дяди Тайрона были две дочери, но разве он мог понимать их так, как одна женщина понимала другую? Зачастую в пансионе девушки понимали друг друга без слов, а их пожилой садовник не смыслил абсолютно ничего и часто удивлялся, когда они перешептывались и хихикали. Хелен нервно теребила пальцы в перчатках, а учительница положила свою руку на её, успокаивая.

– С вами ничего не случится в пути, Хелен, – она кивнула на дорогу. Стук копыт по пыльной дороге уже слышался, а дилижанс темным пятном маячил на горизонте. Учительница поправила застежку на сером дорожном плаще мисс Шоу и поставила вещи на дорогу. Благословив её, она забралась в свою повозку и тронула вожжи, разворачиваясь. Она не стала дожидаться, когда Хелен сядет внутрь и поедет. Оставшуюся дорогу ей предстояло преодолевать самостоятельно.