Братство талисмана

– Хорошо, – проговорил Джонс. – Как по-вашему, какое сегодня число?

– К сожалению, я сбился со счета. Знаю лишь, что на дворе октябрь тысяча девятьсот семьдесят пятого года от Рождества Христова.

– Превосходно! – воскликнул Джонс. – Я просто хотел убедиться. К вашему сведению, сегодня семнадцатое.

– А какое это имеет отношение к нашему разговору?

– Быть может, почти никакого. Хотя, вполне возможно, теперь вам проще будет меня понять. К тому же вы первый, кто сумел мне ответить. В Пустынном Краю календари, увы, не в почете.

Он поднял полог и пригласил Корнуолла войти. Изнутри шатер почему-то казался просторнее, чем снаружи. Его обстановка поражала упорядоченностью и многообразием. В одном углу располагалась раскладушка. Рядом с ней помещался стол со стулом; посредине стола возвышался массивный подсвечник, из которого торчала довольно-таки внушительных размеров свеча. На ее макушке подрагивал, колеблемый сквозняком, язычок пламени. На краю стола громоздились кипой книги в черных кожаных переплетах. Возле них стояли раскрытые шкатулки. Стол был настолько завален различными диковинными на вид предметами, что места, чтобы писать, на нем практически не оставалось. Корнуолл отметил про себя, что нигде не видно ни чернильницы, ни песочницы, ни гусиного пера. В противоположном углу шатра находился большой металлический шкаф. Пространство у восточной стены было занавешено плотными, не пропускающими света портьерами.

– Моя проявочная, – пояснил Джонс. – Там я проявляю фотографии.

– Я не понимаю вас, – сказал Корнуолл.

– Смотрите. – Джонс подошел к столу, вынул из одной шкатулки пачку тонких квадратиков и разложил их на столешнице. – Вот это фотографии. Не рисунки, не картины, а фотографии. Ну, взгляните же.

Корнуолл наклонился над столом, стараясь не прикасаться к так называемым фотографиям. Он увидел красочные рисунки – изображения брауни, гоблинов, троллей, танцующих на зеленой лужайке фей; увидел гнусную ухмыляющуюся тварь – должно быть, адского пса – и двухэтажный дом на вершине холма, с каменным мостом на переднем плане. Он осторожно притронулся к изображению дома, потом, желая получше рассмотреть, поднес его к глазам.

– Дом Ведьмы, – сказал Джонс.

– Но это же картины, – проговорил Корнуолл, – миниатюры. При дворе обретаются множество художников, которые пробавляются тем, что делают подобные рисунки для часословов. Причем они обводят их рамками, в которые заключают цветы, птиц, насекомых или какой-нибудь причудливый узор, что, на мой взгляд, придает им прелести. На то, чтобы нарисовать такую миниатюру, уходит много времени, но художники жертвуют им ради достижения совершенства.

– Приглядитесь повнимательнее. Вы видите хоть один мазок кисти?

– Ну и что? – упорствовал Корнуолл. – В миниатюрах тоже не заметно каких-либо мазков. На то человек и художник, чтобы создавать шедевры, которые возникают как бы сами по себе. И все же разница чувствуется.

– Еще бы ей не чувствоваться! Я пользуюсь этим аппаратом, – Джонс похлопал ладонью по странному черному предмету, лежавшему на столе, – и другими подручными средствами. Я навожу его и нажимаю на кнопку, которая открывает затвор объектива и пропускает свет на обработанную специальным составом пленку. Таким образом я получаю фотографии того, что вижу перед собой. Они гораздо точнее тех изображений, которые мы воспринимаем глазами.

– Колдовство, – пробормотал Корнуолл.

– Ну вот, опять, – огорчился Джонс. – Говорю вам, здесь не больше колдовства, чем в мопеде. Это наука. Технология. Способ, вернее, различные способы что-то делать.

– Наукой может быть философия, и ничто иное, – возразил Корнуолл. – Она стремится познать и описать Вселенную. С ее помощью ваших аппаратов не изготовишь. Остается только колдовство.

– Где же непредубежденность, которой вы похвалялись? – усмехнулся Джонс.

Корнуолл уронил фотографии на пол и стиснул кулаки.

– Вы привели меня сюда, чтобы насмехаться надо мной, – проговорил он; в его голосе слышались раздражение и печаль. – Вы хотели унизить меня, доказать свое превосходство. Зачем? И для чего вы лжете?

– Вы ошибаетесь, – мягко произнес Джонс, – честное слово, вы ошибаетесь. Я искал вашего понимания. Появившись здесь, я попробовал объясниться с маленьким народцем, даже со Сплетником, несмотря на его косность и неразумие. Я пытался растолковать им, что тут нет и намека на колдовство, что никакой я не чародей, но они отказывались меня слушать. И мало-помалу я пришел к убеждению, что оно и к лучшему, и бросил свои попытки. Но по какой-то причине, которая не ясна и мне самому, я должен найти того, кто хотя бы выслушает меня. Встретив вас, я решил, что раз вы книжник, то вполне мне подходите. Видите ли, мне необходимо излить кому-то душу. Признаться, я где-то даже презираю себя за то, что вынужден прикидываться невесть кем.

– Так кто же вы на самом деле? – спросил Корнуолл. – Кто, если не чародей?

– Человек, – ответил Джонс. – Обыкновенный человек, такой же, как вы, только из другого мира.

– Из какого другого? – буркнул Корнуолл. – Мир – один-единственный, других не существует. Или вы подразумеваете Царство Небесное? Если так, то скажу откровенно: что-то мне не верится, что вы явились оттуда.

– Черт побери! – воскликнул Джонс. – Чего ради я с вами вожусь? Вы ничуть не лучше остальных: упрямый, тупоголовый осел!

– Чем браниться, лучше объяснитесь, – заметил Корнуолл. – Кем вы не являетесь, мы уже знаем. Теперь поведайте, кто вы есть.

– Что ж, слушайте. Некогда существовал, точь-в-точь по вашему утверждению, всего один мир. Как давно это было, я бессилен определить. Десятки, сотни тысяч лет назад – установить невозможно. А потом произошло нечто – я не знаю, что именно; быть может, мы никогда этого не узнаем. Как бы то ни было, в тот день один человек – я не сомневаюсь, что он был один: вдвоем или втроем такого не сотворишь, – совершил нечто, да, совершил, сказал или подумал, и с того самого дня миров стало два. По крайней мере, появилась возможность существования двух миров вместо одного. Поначалу различие между ними едва просматривалось, они как бы проникали один в другой, и можно было вообразить, что они по-прежнему едины, однако с течением времени разница становилась все отчетливее, и наконец все уяснили, что миров – два. Миры различались все сильнее – иначе и быть не могло, поскольку они противоречили друг другу, двигались, так сказать, в разных направлениях. Не спрашивайте меня, каким образом из одного мира получилось два, какие были задействованы физические или метафизические законы, – я все равно не смогу вам ответить, и вообще, вряд ли найдется тот, кто сможет утолить ваше любопытство. В моем мире правду о том, что случилось, знает какой-нибудь десяток ученых. А миллионы остальных попросту отказываются верить, отказываются признавать очевидный факт, потому что такого, по их убеждениям, не может быть или потому что они ни о чем таком не слыхали.

– Колдовство, – заявил Корнуолл. – Всему причиной колдовство.

– О господи! – простонал Джонс. – Ну что вы заладили: «колдовство, колдовство»? Стоит вам столкнуться с чем-то новым, и пожалуйста – это словечко уже тут как тут. Вы же образованный человек, вы учились несколько лет…

– Шесть, – прервал Корнуолл. – Шесть долгих и мучительных лет.

– Вы должны понимать, что колдовство…

– Что касается колдовства, сэр, то я знаю о нем больше вашего. Я изучал его, поскольку в университете оно – обязательная дисциплина. Никуда не денешься.

– Но церковь…

– Церковь смотрит на колдовство сквозь пальцы и борется лишь с тем, которое направлено во зло.

– Похоже, – проговорил Джонс, усаживаясь на раскладушку, – мы с вами обречены на непонимание. Я рассказываю вам о достижениях технологии, а вы твердите о колдовстве. Мопед у вас оказывается драконом, фотоаппарат – дурным глазом. Хватит, Джонс, кончай валять дурака.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Ну разумеется! – воскликнул Джонс с горечью в голосе.

– Вы утверждаете, что мир разделился, что сначала он был один, а потом раскололся на две половинки, так?

– Да, так. Иного объяснения у меня нет. Вот ваш мир, мир без технологии, без машин. Я помню, вы говорили об осадных орудиях и водяных мельницах, но в моем мире они машинами не считаются. В течение последних пятисот или почти даже тысячи лет развития вашего мира с точки зрения технологии не происходило. Вам незнакомо само это слово. Конечно, отдельные события случались, например расцвет христианства. Как оно к вам попало, я не имею ни малейшего представления. Однако суть проблемы в том, что вы обошлись без Возрождения, без Реформации, без промышленной революции…

– Ваши термины для меня лишены смысла.

– Извините, я увлекся. Постараюсь следить за собой. Ну так вот, события, о которых я упомянул – поворотные пункты истории, – вас миновали. Кроме того, у вас сохранилась магия и уцелели существа, которые в моем мире встречаются только в фольклоре. А мы забыли о магии, и, право слово, мой мир оттого несколько оскудел.

– Вы пытаетесь добраться до истины, – сказал Корнуолл, садясь на раскладушку рядом с Джонсом. – Что до меня, я не верю в вашу небылицу, хотя машины, которыми вы пользуетесь…

– Бог с ними, – перебил Джонс. – Давайте согласимся, что мы – люди с различными философскими воззрениями. Да, я хотел бы докопаться до истины в вопросе о разделении миров, но прибыл я сюда не за этим. И потом, где я добуду доказательства? Их наверняка не осталось.

– Может, и остались, – возразил Корнуолл. – Я сознаю, что мой рассказ может показаться вам бредом сумасшедшего…

– Вы о чем?

– Вы сказали, что мы – люди с различными воззрениями. Однако нас кое-что и объединяет. Мы ученые…

– Ну да. К чему вы клоните?

– В моем мире ученые, или книжники, составляют неофициальную гильдию, своего рода призрачное братство.

– За некоторыми исключениями, – произнес Джонс, качая головой, – у нас происходит то же самое. Ученых, как правило, уважают.