Босоногая команда

– У Андрюшки – два голубка беленьких…

– Никто, дяденька, не умеет так яичек красить, как ты. Право!..

Все, которые знали Семена Васильевича Кривошеина, видели его неизменно окруженным детьми, детьми худыми, бледными, бедно одетыми, босоногими… Какое удовольствие находил он в их обществе, о чем они вели нескончаемые разговоры, – многим было непонятно. Дочь его, Агния, ужасалась, возмущалась и всячески ограждала свой дом от вторжения «грязных мальчишек».

Но оригинал-старик не мог жить без своей «босоногой команды». Его сердце с самого раннего возраста сжималось болезненно при виде птички с разбитым крылом, ободранной кошки, искусанной собаки, – он их приносил домой, жалел и лечил.

Жалея животных, куда больше он жалел детей. Он не мог видеть равнодушно худенького, бледного детского лица с выражением раннего горя, злобы и ненависти. Оборванные, беззащитные дети, росшие без семьи и ласки, в нем находили друга.

У открытого окна шел оживленный, несмолкаемый разговор.

– Ну, рассказывайте, что у вас нового? Гриша, что твой отец? Степа, хорошо ли учился?

– Отец дюже хворает…

– Страстную не учились… А то, дяденька, у меня все пятерки.

– Молодец, Степа, дай пожать твою благородную руку.

Мальчик рассмеялся и протянул худенькую руку.

– А меня, дяденька, отец к сапожнику после праздников поведет… – объявил белокурый подросток. – Неохота мне… Боюсь.

– Что делать, Петя. Будь сам хорош, и к тебе будут хороши…

– Я теперь уже умею глазурью покрывать пирожные, – хвастался маленький ученик кондитера.

– А у нас на фабрике мальчику палец оторвало…

– Это ужас что такое! И как это, дети, вы сами-то не остерегаетесь! – сокрушенно сетовал Семен Васильевич.

Уже много-много лет весною, летом и осенью открывалось гостеприимное окно «советника». Около окна, как в панораме, менялись дети: одни вырастали, уходили в ученье, другие появлялись вновь…

Дети расступились: к окну подошел молодой мастеровой.

– Христос воскресе, Семен Васильевич.

– Воистину воскресе! Здравствуй, Иван Петрович. Очень рад тебя видеть… Откуда? Какими судьбами?

– Издалека, Семен Васильевич. На Лахте работаю. Я в резчиках теперь. Вот вам подарочек принес своей работы… Не погнушайтесь, – и он вывернул из цветного платка шкатулочку, которую держал под мышкой.

– Ах, какая прелесть! Ну, спасибо, Ваня. Хорошо, тонко работаешь… А дороже всего, что вспомнил старика… Теперь все буду любоваться…

Дети наперерыв лезли к окну посмотреть затейливую резную шкатулочку.

– Я-то вас, Семен Васильевич, ни в «жисть» не забуду. Пригрели вы меня, бездомного малыша… доброму учили… Как вспомнишь что из прежнего… будто и родителев дом был… а все с вами…

Трудно было мастеровому передавать то, что он чувствовал.

– Ну, полно, полно, Ваня… Разве я мог что сделать?! Сущие пустяки!

– Нет, не говорите… Ишь, вы все с ребятами… Я как стал это понимать, – такое хорошее про вас подумал! – задушевно воскликнул мастеровой.

В это время у окна между детьми произошло неожиданное недоразумение: послышалось грубое, бранное слово, в сторону отлетела девочка и упала, всхлипывая…

– Это что такое? В такой праздник! Кто это? – строго спросил старик.

– Дяденька, я хотела тебе вот кошелечек отдать… сама связала! – заговорила миловидная девочка и залилась слезами.

– А зачем лезет вперед. Я ведь раньше ее встал к окну, – весь вспыхнув, сумрачно объявил рыжий, косоглазый Андрей.

– И чего ты, Андрюшка… Вечно в драку… Стоял бы тихо! – укорял Гриша, качая головой в огромной шапке.

– Не плачь, Марфуша, милая. Прости ради праздника этого злого… Андрей, а ты ступай прочь от моего окна. Я тебе много раз говорил, что терпеть не могу брани и драки…

– Эх, ты, Андрюшка… и чего, право, так сделал… Вот и дяденьку осердил! – говорили дети.

– Ступай, Андрей, слышишь… Приходи тогда, когда станешь добрее и отвыкнешь ругаться.

Мальчик пошел… В зеркальце, привешенное к окну, было видно, как стали вздрагивать его худые плечи, как низко наклонилась голова и он стал проводить рукавом по глазам. Верно, не легко было расставаться с открытым окном.

Семен Васильевич все видел, и ему жаль было всем сердцем удалявшегося. Но старик был непреклонен – ему хотелось в этих грубых детях заронить искру добра и света, и он наставлял их, как умел. Он знал: Андрей еще вернется.

– Счастливо оставаться, Семен Васильевич! – сказал, уходя, мастеровой.

– До свидания, голубчик Ваня. Спасибо за подарочек. Дорого, что работа твоих рук… Вот что…

– Дяденька, пусти нас к себе в комнату, – хором попросились ребятишки.

– Уж право не знаю. «Принцесса» моя будет недовольна. Вишь, «босоногие друзья», у вас ноги-то какие грязные, а у нас полы вымыты…

– Дяденька, я ноги-то о кофту хорошенько вытру, – предложил Гриша…

– Хороша будет твоя кофта. Нет, «рулевой», не согласен…

– Дяденька, ведь сегодня праздник… Пусти нас к себе! – умоляли дети.

– Ну, идите, только не все сразу… Сначала Степа и Марфуша. Ноги вытирайте хорошенько, не шалите и входите тише… А не то и мне, и вам попадет. Идите, я открою калитку.

Старик открыл калитку. Дети застенчиво вошли в квартиру.

– Ноги вытирайте… Всегда грязи натащите! – грозно раздался крикливый голос Агнии, и она показалась на пороге кухни.

– Они вытрут, Агнесочка, вытрут. Ты не беспокойся, – я присмотрю! – успокаивал старик волновавшуюся дочь…

Дети старались как можно незаметнее и тише бочком пробраться в заветную гостеприимную комнату, где они чувствовали себя так хорошо, так спокойно… Они сидели там смирнехонько и в сотый раз уже все разглядывали. Там было для них много интересного.

А за тоненькой перегородкой раздавались шаги и воркотня Агнии.