Честное слово

– Какой сегодня холод, Пелагея Ниловна, промокли и продрогли мы, искавши комнату. И никуда-то бедных студентов не пускают жить… Хоть на улице оставайся! – проговорил, улыбаясь, тот, кто был в форме.

– А сколько вы берёте за эту комнату? – спросил статский.

– Десять рублей. И меньше ни копейки! Студентов я не пускаю… Старушка взглянула на молодых людей вызывающе. Она отдавала комнату за семь рублей и хотела их напугать высокой ценой. Молодые люди снова переглянулись и молча кивнули друг другу головой. Тот, что был в форме, полез в карман, достал потёртое портмоне, вынул две бумажки и, подавая их старушке, сказал:

– Вот что, добрая хозяюшка, уж вы отдайте нам эту комнату. Она нам очень понравилась, да и близко ходить на занятия. Люди мы тихие. Никакого беспокойства вам не доставим; деньги будем платить вперёд; балов не даём – разве когда один или два товарища придут…

Пелагея Ниловна опешила. Бедность и нужда научили её считать каждую копейку, и прибавка к плате за комнату казалась ей очень заманчивой.

– Да как же это?! Уж, право, не знаю… Ведь, я не хотела студентов пускать… – говорила она в раздумье.

– Это ничего. Мы ведь не настоящие студенты… Не из тех, которых вы боитесь, – пошутил статский.

– Да как же это? – начала было Пелагея Ниловна, но молодые люди не дали ей возможность договорить.

– Значит, дело в шляпе! Получайте, хозяюшка, деньги за комнату… И мы сегодня же переберёмся.

– Ну хорошо, так и быть! Только, господа, уговор дороже денег. Чтобы у меня ни вечеров, ни гаму, ни споров не было. У меня тут за стеной пятый год жилец важный живёт, настоящий чиновник. У него и крест на груди за службу есть… Он беспокойства не любит…

– Согласны! Ваш «настоящий» чиновник может быть спокоен: мы будем ходить на цыпочках и говорить шёпотом.

– Да что ж это я?! Ишь, как вы промокли. Дайте-ка я посушу ваши пальто в кухне, – засуетилась Пелагея Ниловна, сразу входя в роль заботливой хозяйки.

К вечеру новые жильцы перебрались в комнату. Привезли они с собой два ящика и корзинку. «Сколько добра-то! Должно быть, родители у них достаточные», – подумала хозяйка, поглядывая на тяжёлые вещи. Весело кипел самовар в маленькой комнате. Студенты с удовольствием пили чай после целого дня беготни и хлопот. Пелагея Ниловна, принося посуду и самовар, внимательно рассматривала своих новых жильцов. Один – смуглый, с курчавыми, лохматыми волосами, с большими чёрными глазами, с орлиным носом, должно быть, южанин. «Точно цыган», – подумала старушка. Другой – низенького роста, бледный, худощавый, с тонкими женственными чертами лица, с голубыми глазами и светлыми волосами; держался сутуловато и говорил тихо.

– Вы по какой части же будете, господа? – спросила их хозяйка.

– Я буду по докторской части, а он, сей белокурый юноша, будет по рисовальной части, то есть художник. Настоящий, хозяюшка, художник, – ответил брюнет и рассмеялся.

– Так, так. Это хорошо! Ну, кушайте на здоровье чаёк. Мало будет одного самовара, кликните – ещё наставлю.

– Не хотите ли, хозяюшка, и вы с нами откушать за компанию китайской травки? – предложили жильцы.

– Нет, нет. Вот ещё что сказали! Кушайте себе на здоровье. А я вам умывальничек справлю, – и старушка торопливо скрылась за дверью.

– Молодец наша старушенция! Сразу располагает на свою пользу. Мы тут отлично заживём, – заметил студент-медик.

II

К Пелагее Ниловне пришла в гости приятельница-богаделенка, Матрёна Григорьевна. Хозяйка очень обрадовалась гостье, крепко поцеловала её и стала суетливо разводить под плитой огонь, чтобы сварить кофе.

– Рада-радёшенька, милая, что вы пришли! Давно не были… Уж я и то поминала, что это, мол, Матрёна Григорьевна нейдёт… – говорила старушка, суетясь около плиты.

– Прихворнула я, Пелагея Ниловна… Как у вас в кухоньке-то хорошо! Экая благодать! Тепло, чисто, светло… И вы себе сами госпожа, – говорила гостья, качая в такт головой и складывая на груди руки.

Матрёна Григорьевна – высокая, плотная старуха, с большим, широким носом, с маленькими карими глазками – держалась прямо, говорила степенно, поджимая губы. Одета она просто: на ней тёмное платье, вязаный платок на плечах, белый чепчик с мелкими оборками на голове.

– Квартирка у меня удобная. Конечно, достатков нет, жить трудновато… Только я всегда за свою жизнь благодарю Бога и своих благодетелей, которые меня не оставляют…

Пелагея Ниловна перекрестилась. Обе старушки находились в небольшой, светленькой кухне. В углу, ближе к двери, приютилась плита; по другой стене стояли кровать, сундук; у окна – белый деревянный стол. Это единственное узкое окно было в ту пору разукрашено затейливыми узорами мороза, а на подоконнике красовался горшочек с зелёным луком.

– Садитесь, Матрёна Григорьевна, к столу… Вот и кофей скипел… Садитесь, милая, выпейте кофейку… Сливок-то уж, не взыщите, нету… Кофей у меня отличный. За фунт сорок пять копеек платила…

Кухонный стол в одно мгновение оказался накрытым красной скатертью, тут был поставлен выцветший поднос с двумя чашками и кипящим кофейником, от которого распространялся ароматный запах. Хозяйка открыла сундук, достала коробочку из-под монпансье, там было немного сахару. Старушки с наслаждением стали пить кофе, чашку за чашкой, и задушевно разговорились о своих делах.

– Ну что, как у вас в богадельне, Матрёна Григорьевна?

– Ох, и не спрашивайте! Вздорят старухи… Недавно, совестно сказать, из-за кофейных переварков перебранились… Я этого ужасно не люблю.

– Конечно, нехорошо! Всякий народ бывает… Иные такие вздорные, неуживчивые… Не приведи Господь!

– Просто беда! Ну, а вы как со своими жильцами, Пелагея Ниловна? Что-то я слышала, будто у вас новые? Прекрасный у вас кофей! Целительный! – проговорила гостья, пододвигая чашку.

Хозяйка торопливо налила ещё.

– В большой комнате всё по-прежнему живёт чиновник, а в маленькой, вот уже третий месяц, живут студенты…

– Студенты?! – ужаснулась гостья. – И вы не побоялись пустить?!

– Сначала-то, правда, боялась… А ничего, тихие оказались…

– Деньги-то платят ли?

– Беднота, а платят. Ох, какая беднота!!! Ничего-то у них нет…

– Ну, и смелы же вы, Пелагея Ниловна! От студентов – шум, гам. Одни товарищей наведут, накурят, накричат; другие – деньги неаккуратно платят… А то ещё одна моя знакомая рассказывала, что два студента смерть в своей комнате держали, так в том доме ни одна прислуга жить не стала.

– На своих пожаловаться не могу… До сих пор у нас всё по-хорошему… У меня с тем и сдано было, чтобы никаких историй… Только беднота, голубушка, крайняя беднота!.. Ни тебе пальтишек тёплых, ни тебе калош, ни тебе белья порядочного… Одни только книги… Пища тоже у них плохая. Когда одним чаем пробавляются… И ничего, не горюют… Вот она молодость-то! Шутники такие, весёлые…

– Какие же они студенты-то?

– Один, милая моя – докторский, другой – рисовальный; вот, должно быть, иконы учится рисовать.

– Так. Ну а чиновник всё по-старому?

– Живёт… да-а! Чиновник настоящий, важный… жалованье громадное получает; вот не могу сказать наверное – не то 50 рублей, не то 60 рублей в месяц. Чиновник хороший, деньги платит верно… Только, скажу я вам, Матрёна Григорьевна, – хозяйка зашептала гостье на ухо, – скуп… Ох, как скуп! Никогда чашки чаю не даст; чай сопьёт, а траву-то ещё высушит; хлеб заплесневелый ест, окурки собирает…

– О душе своей не заботится, Пелагея Ниловна… Спасибо за кофе… Всласть напилась… Так-то хорошо!

– Налила бы я вам ещё, дорогая, чашечку, да больше в кофейнике не осталось. – И хозяйка в доказательство потрясла кофейник.

– Спасибо, спасибо! Я сыта… Кажется, шесть чашек выпила… Спасибо! Я и то всегда в богадельне рассказываю, как вы меня угощаете… – Старушки ещё поговорили с часок. Они вспоминали прошлое, как им жилось спокойно, счастливо, как их берегли, любили. Затем Матрёна Григорьевна стала собираться домой. Пелагея Ниловна её не удерживала, так как с минуты на минуту ожидала возвращения своих жильцов, для которых придётся и самовар ставить, и в лавочку сходить.

III

Пелагея Ниловна очень скоро освоилась со своими новыми жильцами. Они, действительно, были люди хорошие, домой приходили рано и к хозяйке относились почтительно, жалея и оберегая её старость. Часто они сами ставили самовар, чтобы не тревожить лишний раз старушку, сами бегали в булочную, сапог никогда не давали ей чистить.

– Мы пока ещё молоды, хозяюшка! А молодым людям необходим ручной труд, – шутил художник, надевая на руку сапог и старательно водя по нему щёткой.