Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее

Они легли на ковер рядом, и Гас прикрыл их одеялом.

– Мы ведь не будем спать? – спросила Патрисия.

– Нет.

– Хорошо, потому что я не хочу спать.

Патрисия заметила, что руки дяди Гаса двигались под одеялом, как будто он чесался. Вскоре он протянул ладонь и взял ее за руку.

– Я хочу, чтобы ты кое-что потрогала, – сказал он. Под одеялом он сжал ее пальцы вокруг чего-то твердого и теплого.

– Ты знаешь, что у Майкла между ног, – объяснил он. – У меня тоже есть такая штуковина, только намного больше. А у тебя такая штуковина есть?

– Дядя Гас! Ты же знаешь, что нет!

Патрисия смутно помнила времена, когда дядя Гас, прислонившись к дверному проему в ванной, смотрел, как мать купает ее.

– Они есть только у мальчиков, – сказала она.

– Иногда они вырастают и у маленьких девочек, – сказал дядя Гас. – Ты уверена, что у тебя ее нет?

– Дядя Гас, у меня нет!

– Что ж, я хочу проверить и убедиться, – сказал он. – Не двигайся.

Патрисия почувствовала его руку у себя на животе, его пальцы пробрались под пояс ее юбки, под резинку ее трусиков, и ей стало немного щекотно. В том, что дядя Гас к ней прикасался, даже щупал ее, не было ничего необычного, он часто сажал ее к себе на колени, поднимал на руки, гладил по голове, застегивал блузку, завязывал шнурки, она к нему привыкла. Когда он положил руку туда, Патрисия не испугалась.

Рука дяди Гаса слегка раздвинула ей ноги, и его пальцы начали касаться мягких гладких складок ее вульвы. Прикосновения не были грубыми или настойчивыми, он трогал ее нежно, с любовью, как она сама прикасалась к Майклу, в этом не было ничего тревожного. Это было почти… приятно.

Пока одной рукой дядя Гас проверял, не выросла ли у нее штуковина, Патрисия могла по движению одеяла сказать, что другой рукой он продолжал теперь очень быстро – и тяжело дыша – чесать себя, а потом он сделал самое смешное: вынул ладонь из ее трусиков, и сначала ненадолго поднес пальцы к ноздрям, а затем сунул в рот и принялся сосать, точно «Тутси Роллс».

Вскоре колени дяди Гаса приподнялись, полностью стянув с Патрисии одеяло, а все еще скрытая рука продолжала яростно чесать, пока дядя Гас, зажмурившись, лизал и посасывал пальцы, только что исследовавшие женское естество его маленькой девочки. Патрисия смотрела на него с любопытством, широко раскрытыми глазами. Мгновение спустя лицо дяди Гаса напряглось, глаза открылись и слегка закатились, он вынул пальцы изо рта, сунул руку под одеяло и, казалось, принялся что-то судорожно искать в заднем кармане. Потом он сомкнул колени, сжав между ними край одеяла, тихо застонал и внезапно обмяк.

Несколько мгновений дядя Гас лежал неподвижно, только тяжело дышал, а когда дыхание выровнялось, он приподнялся на локте и улыбнулся Патрисии.

– Я рад, что у тебя не выросла одна из этих штуковин, – сказал он и подмигнул ей. Когда он отбросил одеяло, она увидела, что в одной руке он держал скомканный носовой платок. А еще на его брюках была расстегнута молния, но – штуковины, на которую он положил ее руку, видно не было.

– Ну, это был хороший отдых, – сказал он, встав на колени и складывая одеяло. Он попросил Патрисию посторониться, пока убирал одеяло и ковер обратно в шкаф.

Дядя Гас на пару сантиметров приоткрыл двери гармошкой и выглянул наружу.

Убедившись, что поблизости никого нет, он раскрыл ее полностью, и они оба вернулись в кабину.

По дороге домой дядя Гас сказал:

– Я не хочу, чтобы ты рассказывала маме или папе, тете Джанет или кому-либо еще о нашем маленьком отдыхе.

– Почему? – спросила Патрисия.

– Они могут на нас рассердиться. Все знают, что ты моя любимая маленькая девочка, а я – твой любимый дядя. Они могут на нас рассердиться, потому что мы так сильно друг друга любим. Взрослые называют это ревностью. Ты когда-нибудь слышала это слово «ревность»?

– Нет, – пожав плечами, сказала Патрисия.

– Ну, они называют это ревновать. Если ты им расскажешь, они могут заревновать – если тебе поверят.

– Почему нет? – озадаченно спросила Патрисия. Все это было ново и сбивало с толку.

– Они могут подумать, что это ложь, – непринужденно сказал дядя Гас, – как тогда, когда ты солгала в школе о сестренке.

Патрисия покраснела и посмотрела в окно. «Откуда он об этом узнал?» Должно быть, ему рассказала мать.

– Разумеется, твоя мать мне рассказала, – произнес дядя Гас, словно читая ее мысли. – Она и отцу рассказала, просто он пообещал ничего тебе об этом не говорить.

Дядя Гас протянул руку и сжал ее колено.

– Дорогая, я единственный, кому ты можешь доверять. И я всегда буду тебе верить, несмотря ни на что. Но давай не будем им ничего рассказывать. То, что мы делаем в конфетном фургоне, будет нашим секретом, хорошо?

Патрисия ответила не сразу. Она все еще была смущена, все еще глядела в боковое окно на освещенные витрины магазинов на Милуоки-авеню, одна за другой вспыхивающих в какой-то темной нише ее все более запутывающегося юного разума одновременно с назойливо повторяющимся вопросом: «Я в беде?»

Сама она ответить не могла.

– Хорошо? – уговаривал дядя Гас.

– Хорошо, – произнесла она.

Патрисия не рассказала.

Рассказала только спустя годы, когда ее жизнь обернулась трагической катастрофой.

В маленькой комнате для свиданий Патрисия, поняв, что она сейчас рассказала, замолчала и едва ли не в шоке уставилась на сестру Берк.

Она начала сеанс с того, что поведала монахине о покаянии на занятии «покажи и расскажи» и, прежде чем успела осознать сама, рассказала о Гасе Латини то, что было похоронено у нее в голове долгие годы.

– Это был не отец, – пробормотала она. – Это был дядя Гас. Мужчиной в кошмаре был он. Я… не понимаю…

– Порой, когда разум не хочет иметь с чем-то дело, – объяснила сестра Берк, – он хоронит это глубоко в подсознании. Потом жизненные ситуации могут всколыхнуть то, что похоронено, снова вытолкнуть на поверхность разума. И тогда два уровня, два разных времени, нередко смешиваются. Те мелкие происшествия с отцом – казалось, Триш, совсем незначащие происшествия – разбудили все похороненные воспоминания об этом дяде Гасе. А поскольку перед тобой был уже не дядя Гас, а отец, твой разум совершил подмену.

– Боже мой, – тихо сказала Патрисия, медленно покачав головой. – Все эти годы…

– Для человеческого разума время почти ничего не значит, – сказала сестра Берк. – Дети очень часто хоронят свои плохие воспоминания на двадцать лет и даже дольше. Когда маленькие девочки подвергаются домогательствам, подробности они могут начать вспоминать только уже женщинами за тридцать. Сколько тебе сейчас?

– Через несколько месяцев будет тридцать три.

Сестра Берк кивнула. Пример, как по методичке.

Патрисия уставилась в пространство.

– Неудивительно, что я их ненавидела…