Ночи тайного агента
– Вырвемся! – обещал ему. – И не из таких переделок выкручивались. А из Канцелярии строгого режима и подавно ноги унесем! Это ведь всего лишь планета бумагомарак, а не уголовников или вурдалаков, оборотней и иной нечисти.
Я у Сато пользовался исключительным доверием, не даром он меня называл сенсей-учитель. И он опять поверил мне, несколько приободрился.
В окошко я видел, как мы въехали через ворота на территорию, огражденную колючей проволокой. Скорее всего, ток по ней не пускали, и я несколько приободрился.
Затем нас конвоировали к небольшому и единственному зданию на территории.
«Неужели все заключенные умещаются в нем?» – недоумевал я, но недолго.
Конвой сдал нас под расписку местному начальству, а те повели к лифту и отправили глубоко под землю.
Пока старый лифт, скрежеща изношенными механизмами, несся в подземное царство, я пытался все в пути подмечать. На панели имелись кнопки ста этажей, а нас отправили на 33.
Когда лифт остановился, нас отвели к коменданту этажа. Тот внес наши данные в свой журнал, отдал распоряжения старшему конвоя, и нас повели дальше.
Отвели в душ, помылись, остригли наголо и одели в полосатые робы. На груди у меня пришили бирку: 33-42-1. У Сато красовалась нашивка: 33-42-2.
«33 – это этаж,» – сразу догадался я. Что обозначают остальные цифры, я вскоре тоже понял.
Нас провели по длинному коридору, открыли камеру №42 и распорядились:
– Сегодня отдыхать. Твоя койка №1, – он указал на меня пальцем, затем перевел его на Сато. – А твоя №2. Утром, сразу после звонка, стоять одетыми у двери камеры. Надзиратель вас отведет на работу. Остальные правила узнаете позже.
Все четко, ясно и никаких бюрократических проволочек.
Камеру заперли, а мы сели на свои кровати.
Как я понял: на Бюрократии достаточно удобная система учета заключенных. Группы цифр означали этаж, камеру и койку заключенного. А если кто-то отбудет отмеренный судом срок, то его тюремное имя-число передается по наследству новому заключенному. Конечно, так мы, заключенные, становимся совершенно обезличенными, но тюремному начальству не интересны наши души.
Немного погодя сквозь окошко в двери нам передали еду. Минут через 20 забрали посуду.
Еще через два часа прозвучал звонок, и радио сообщило: – Отбой. Всем спать.
Как ни странно, но я сразу уснул, лишь коснулся подушки. А снились мне не кошмары, снился родной дом, снилась Земля. Кто мог подумать, что в заточении, на неимоверной глубине от неба и свободы, забудусь безмятежным сном?
Утренний звонок вмиг вправил мозги – вернулся в реальность. Я вспомнил наставление надзирателя, и моментально надев робу, стал у двери.
Вскоре мы услышали металлический скрежет ключа в замке, дверь отворили, и мы пошли отдавать трудовую дань планете за свои прегрешения.
Заключенных этажа поставили в коридоре попарно, пересчитали и колонной отправили на работы.
Прошли коридор с нашими камерами, еще несколько коридоров, с протянутыми вдоль них воздуховодами, кабелями и еще черт знает какими трубами.
Наконец колонна втянулась в огромный зал, скудно освещенный лампами дневного света. Все пространство оказалось густо заставлено письменными столами с номерами на крышках.
Я без труда догадался, зачем эти номера, и после приказа конвоира занять свои места, уселся за стол с номером 33-42-1. Стол Сато оказался в правом от меня ряду, нас разделял лишь узенький проход.
– От сюда не сбежишь, – тихо прошептал Сато.
Я в ответ самоуверенно хмыкнул, мол, видел и покруче подземелья, но у самого кошки скребли по сердцу до жуткой боли.
Но наше шептание прервал надзиратель:
– Приступить к размножению документов до 10 экземпляров каждый.
Я увидел тоненькую, меньше сантиметра толщиной, стопку рукописных приказов, решений, постановлений. А рядом ручку и полуметровой высоты холмик чистой бумаги.
– Кто со сменным заданием не справится, будет наказан, – отдал еще одно распоряжение наш подземный повелитель.
Все схватились за ручки, и по залу пролетел шелест бумаги, скрип перьев (ручки то были с металлическими перьями) и равномерное постукивание окованных сапог надзирателя о бетон пола.
Я, как и все, панически ухватился за ручку, окунул ее в синие чернила и заскрипел пером по первой копии приказа.
Когда я дописался до шестой копии, то уже на зубок выучил приказ на две страницы о премировании некоего уборщика за ударный труд новым инструментом – шваброй. К десятой копии меня уже тошнило от приевшегося текста.
После приказа взялся за распоряжение о переносе стола какой-то секретарши на 20 сантиметров ближе к окну. А остальные документы не оставили никакого следа в памяти. Я бездумно писал, писал, писал…
Когда ударил гонг, я уже совсем не соображал. Строчил копии, словно автомат.
Я отложил ручку. Только сейчас ощутил насколько устал: глаза резало от напряжения и скудной освещенности, на среднем пальце вздулся волдырь от твердой ручки, спина ныла.
– Так, так! – скрежетал надо мной противный голос. – Не переписано три документа.
Надзиратель навис над Сато: – А здесь не обработаны четыре приказа!
– За каждый документ по дню карцера! – с радостью объявил надзиратель и упер палец в меня. – Тебе три дня, а тебе четыре. – Он уже сверлил пальцем моего соседа.
Всех построили и развели по камерам отдыхать, а меня, Сато и еще одного коллегу по нарам распределили по одиночным карцерам.
Я оказался в сырой бетонной каморке со столом и табуретом. Кровати не было, да и места для нее не оставалось. Я примостился на единственный табурет, зевнул, потянулся. Правда, отдохнуть не получилось. В стене над столом открылась дверца, и сквозь проем протолкнули пачку бумаг.
– Все листы проштамповать. Печать в ящике стола, – услышал приказ из проема.
Потом дверца скрипнула, закрываясь, и заглушила зевок надзирателя. Но надзиратель не спал. Лишь дверца захлопнулась, как в ее крохотном окошечке возник любопытный глаз.
Спустя пару секунд репродуктор с потолка прокашлял: – Приступайте к работе!
Я с прохладцей потянул за ящик, достал печать и с зевком пододвинул к себе стопку бумаг. Еще раз-другой зевнул, и тут меня молнией стегануло по ягодицам так сильно, что я с воплем взлетел над столом.
– Быстрее! – приказал репродуктор. – Иначе получишь еще разряд.
Тут уж лень улетучилась. Я не успел сам сообразить, как окунул штамп в мастику и припечатал его к чистому листочку. И работа закипела. Через часа три-четыре руки едва не отваливались от напряжения, и не один лист окропил сорвавшимся с лица потом.
Наконец пришло время отдыха. Надзиратель передал через дверцу миску с кашей и стакан подобия чая.
Любопытный глаз не успел, как следует нарисоваться в окошечке, как я передал начисто вылизанную посуду.
– Добавку можно?
– Нет! – категорично отказал надзиратель. – Спать! – добавил он.
– А где?
– Где хочешь, – последнее, что услышал.
Дверца захлопнулась, свет погас.
Отдыхать на табурете не решился, боялся, как бы вновь не шибануло током. Достал ящик из стола, положил его под голову, а сам растянулся на крышке стола.
Думал, что после кошмарного дня сразу усну, но жесткая постель и думы о неволе ворочали в полудреме на столе. Вот в этом полузабытьи пришел в голову план, хоть и не вызволения, но борьбы за свои права. Я решил стряпать кляузы на своих мучителей. Лишь решение осенило меня, провалился в сон и там со смаком строчил свое подлое письмо на имя начальника Канцелярии строгого режима.
Утром разбудил звонок. Я мигом соскочил со стола, а ящик поставил на место.
Лишь привел рабочее место в порядок, как открылась дверца, и надзиратель передал совсем жиденький суп и ломоть похожего на вязкую глину хлеба.
Есть тюремные деликатесы было противно, но я помнил о пристрастии надзирателя к электричеству, и в одну-две минуты прикончил пайку. Мой соглядатай даже хрюкнул от удивления.
– Вот, переписывай в трех экземплярах, – прогудело из-за дверцы.
Прежде, чем она захлопнулась, на стол выползли стопки чистой бумаги и готовых распоряжений, а за ними ручка и чернила.
Я без промедления заскрипел пером, и любопытный глаз отклеился от окошка.
Сначала переписал пару документов, а затем сочинял кляузу. Мой первый опус ябедника посвящался надзирателю карцера. Вдохновенно очернил властителя электрошокера по полной программе. Он, оказывается, лодырничал, не бдел за мной и, даже, ленился пускать в ход электричество, когда я работал спустя рукава. Короче, получалась картинка лентяя и совсем не садиста. А что такому делать в тюрьме?! Разве что мотать срок в ней?!
В общем оформил пасквиль что надо и для пущей убедительности не только его подписал, но и оставил отпечаток большого пальца десницы.
Когда любопытное око исчезло с окошка, я спрятал творение на груди.
Остальное время в карцере прошло в нудной переписке бумаг часов по 14-16 в сутки. Когда вернулся в камеру №42, то я ей обрадовался почти как свободе.
После утренней переклички вновь повели на работу по подземным коридорам. На одном из поворотов висел почтовый ящик, в него незаметно упала моя кляуза.
Вообще-то это явное издевательство: писать ничего кроме заданий не разрешается, а ящики для писем есть.
День прошел в нудной переписке. Вечером надеялся развеять нудность подземных будней разговором с Сато, но ему продлили наказание карцером еще на сутки за случайно оброненную кляксу на документ-оригинал.
Я скучал в одиночестве, размышлял о непредсказуемости судьбы, но дрема потихоньку развеяла глупые мысли, а вскоре ее сменил сон.
Мне снилась прекрасная глянцевая бумага, на которой изумительно смотрелись оттиски печатей. Я вдохновенно, испытывая истинное счастье, штамповал белые листы какими-то замысловатыми узорами. Цвета, размеры и рисунки печатей менял, так что узоры напоминали арабские ковры. Но если всмотреться, то в узорах проглядывало: утверждаю, согласовано, для документов, канцелярия и тому подобное.
Печати мягко, без шума оставляли оттиски, но очередная печать противно и неестественно резанула уши металлическим скрежетом. Следующий оттиск отозвался визгом, но не живого существа.
«Не живого?» – размышлял я.
«Дверь!» – ошеломила догадка, и я выскочил из сна и с нар.
Через распахнутые металлические двери пожаловали гости. Дверное полотно еще повизгивало противным металлическим голосом.
В полумраке различить лица невозможно, но зачем они явились, я уже смутно догадывался. В руках одного из визитеров угадывалась веревка.
«Удавка?!» – мелькнула неприятная догадка, сердце екнуло, а роба приклеилась к груди холодным потом.
На кого как действует страх, но меня иногда направляет на подвиги. Недолго думая я вложил всю мощь правой ноги в череп гостя с удавкой. Пока падающее тело увлекало на пол обоих оставшихся киллеров, я подхватил выпавшую удавку и затянул тугую петлю еще на одном убийце-неудачнике. Третий, придавленный обмякшими телами товарищей и моим коленом, не мог толком оказать сопротивление, а я со смаком приложился по его роже кулаком.
Еще троица не очнулась, а я их успел связать в один ком и приторочить к двери.
Вскоре мои пленники стали приходить в себя и с неохотой отвечать на вопросы. А когда охота пропадала, то я ее восстанавливал дубинкой по бокам.
«Зря, ребята, принесли дубинку! – с ехидцей размышлял о превратностях судьбы. – Не готовь другому дубинку, как бы самому по бокам не схлопотать!»
Доисторическое оружие помогло выяснить, что пожаловали ко мне охранники. Они пришли удавить меня и отрезать пальцы.
– Зачем пальцы? – искренне удивлялся я, хотя зачем меня, бесправного зека убивать, тоже не понятно.
– Нет отпечатков, а значит и нет доказательств, что кляуза на надзирателя карцера твоя. Нет заявителя – нет и разбирательства.
Только сейчас до меня дошло, на сколько рисковал, выписывая глупые каракули.
Утром пришла смена надзирателей, не нашла кого сменять, и начался переполох. Только минут через 10 после тревоги нашли ночную смену связанной. Может, замяли бы происшествие, но сигнал тревоги автоматически доходит до руководства Канцелярии, и они прибыли на этаж почти в одно время с обнаружением связанной тройки.
Начался допрос с пристрастием. Уже сломленные дубинкой надзиратели во всем сознались. А я красочно дополнил их показания. Следователям ух как не хотелось «топить» своих, но после первых признаний на бумаге они не могли дать обратный ход делу. Как говорят, что написано пером, не вырубишь топором.
Буквально со следующего дня мое положение в Канцелярии строгого режима кардинально изменилось. Зеки обращались с почтением и просьбами решать спорные вопросы, а мой суд стал здесь законом. А надзиратели хоть ненавидели негласного судью, но побаивались, а вдруг на них накатаю «телегу», и даже разрешили не выходить на работы. Питался не с тюремного стола, а из кухни, обслуживающей надзирателей и иную начальствующую шушеру. А поскольку я делил камеру с Сато, то и он перешел на улучшенное питание.
Короче, стал самым уважаемым зеком на этаже, а возможно и на всей Канцелярии. У нас в камере даже установили телевизор, снабжали литературой по заказу, и я как мог, осваивал культуру планеты.
В нескольких любовных романах, и это были не комиксы, влюбленные писали друг другу письма. Но только регистрировали их входящими и исходящими номерами. Письма начинались приблизительно так: любимая, в ответ на твое письмо №46 и в дополнение к моему письму исходящий №38 сообщаю…
Во время семейных праздников, прежде чем осушить бокалы, тамада предлагал тост из утвержденного главой семейства перечня тостов. Например, предлагаю тост №3. Все смотрели в перечень тостов, аплодировали и осушали бокалы.
Я не только изучал местную культуру, обычаи, но еще развлекался доступными средствами. Вот только неволя и в золотой клетке немила. Так что все время не давал нежиться червяк свободы, грыз не переставая. Но все варианты побега сам же браковал, пока комендант этажа не сообщил, что через пару недель вызовут в суд свидетелем. Так моя кляуза сначала едва не отправила в могилу, а затем подарила надежду на свободу.
Я сразу решил пристроить в свидетели Сато. Сразу же, как узнал приятную новость, состряпал письмо следователю, что, якобы, Сато подслушал разговор надзирателей. И они, мол, намеревались уничтожить нас обоих. Сато обещал дать показания лишь в суде, ибо боялся мести.
В общем, уловка сработала, и мы получили повестки в суд. Точнее их получил комендант этажа на доставку меня и Сато в суд, но суть одна. Сейчас вся надежда оставалась на побег во время этапа в суд. Как бежать еще не представлял, но чувствовал, что более реальной ситуации может не возникнуть.
А пока я потребовал не отправлять Сато на каторжные работы. Старший надзиратель зло скрипнул зубами, но разрешил. Не рискнул противоречить криминальному авторитету. Побоялся еще одной кляузы или воткнутого зеками исподтишка в спину карандаша либо ручки.
Теперь уже вдвоем мы развлекались в нашей камере нардами, телевизором и спортивными упражнениями. А в промежутках обсуждали варианты побега.
Тренировки еще больше укрепили уважение ко мне Сато. Сейчас он звал меня не иначе, как сенсей, то есть учитель.
Побег во многом зависел от нашего боевого искусства, вот мы и тренировались максимально, до изнеможения. Животик напарника постепенно усыхал, да и я приобрел забытую в далекой молодости легкость.
Но вот настал день суда. На этаж прибыла команда конвоиров. Нас доставили к коменданту этажа. Он получил от старшего команды предписание на этап свидетелей. Комендант и старший команды пустили себе из пальцев кровь и оставили алые подписи под документами. Еще оставили кровавые оттиски пальцев и штампов.
Мы с Сато молча наблюдали манипуляции тюремного начальства, а сами нетерпеливо ждали подъема из подземелья. Но не тут-то было. У нас сняли отпечатки пальцев и радужной оболочки глаз, взяли из пальцев кровь на анализ. Затем сверили результаты на компьютере. На нашу проверку ушло еще около часа. Нас, наконец, окольцевали наручниками и повели.
Лифт гудел, а сердце трепыхалось птичкой. Скоро увидим небо! Еще чуток и вдохнем чистого воздуха. Воздуха, настоянного цветами и травами, а не бумагами и чернилами.
Наконец нас вынесло на поверхность. Глотнули свежего пьянящего воздуха, а лазурь неба влила в нас ощущение забытой радости. Вроде в кандалах, чего тут радоваться? Но дурацкие улыбки прочно приклеились к нам. Даже зарешеченные окошки фургона не испортили настроения. Тем более, что мы решились вырваться на свободу сегодня. Возвращаться в глубокое подземелье и писать до кровавых мозолей уже не могли.
В здании суда нас поместили за решетку, сняли наручники. В соседней клетке сидели подсудимые, приунывшие бывшие надзиратели. Зал судебных заседаний пустовал. Только мы в клетках и конвоиры снаружи. Никто нас не тревожил, и я мотал на ус обстановку. Запоминал расположение входов, наличие решеток на окнах, отсутствие стульев в зале и заменяющие их массивные скамьи и прочие мелочи.
Но вот входные двери открылись, зал заполнился. А спустя минут пять из небольшой дверцы вышел судья.
Судья грохнул молотком – суд начался. Пошло тягучее зачитывание состава преступления, сверка анализов на идентичность подсудимых, свидетелей, адвокатов и прокурора. Даже сам судья произвел сканирование сетчатки глаз. И так потихоньку полегоньку шестеренки судебного разбирательства завертелись.
Бывший надзиратель карцера всячески божился, что заставлял меня работать в поте лица, но мой донос на бумаге имел большую силу, нежели самые искренние показания. Попытка убить заключенного также усугубляла вину, но всего лишь усугубляла. По крайней мере, соучастники покушения на убийство чувствовали себя вольготнее. Им грозил втрое меньший срок, чем оклеветанному мной надзирателю.
Когда надзиратель понял: не открутиться, он стал «закладывать» коменданта 33 этажа. Он надеялся «скостить» срок. Бывший любитель электрошоковой погонялки обвинял своего начальника во всех смертных грехах Бюрократии: шеф почти все документы внутреннего пользования по этажу подписывал простыми чернилами, а не кровью; он иногда путал порядковые номера документов, а исходящие несколько раз не фиксировал в книге регистрации исходящих документов; неоднократно подтверждал оттиск печати отпечатком большого левого пальца, а не правого.
Суд сразу дал задание прокуратуре проверить достоверность информации, а присутствующего в зале коменданта этажа взяли под стражу до выяснения достоверности показаний надзирателя.
Мы с Сато подтвердили свои показания под присягой, положив руку на Священную печать и поклявшись Великим Творцом Бумаг, Сыном Канцеляриста и Священной Конторской Крысой. Сато не только подтвердил наши показания, но и в красках выдумал дополнительные грехи подозреваемых. А я пообещал сенсационные разоблачения, но для этого потребовал принести отнятые у меня при аресте вещи. Судья долго спрашивал на разные лады: а зачем они нужны?
– Без вещественных доказательств мои слова не имеют смысла, – всякий раз парировал я.
Наконец судья распорядился удовлетворить мою просьбу.
Спустя минут десять секретарь вкатила массивную тележку, в которой за бронестеклом лежали мои вещи. Среди всякой мелочевки сверкало пластиком сокровище – катапульта, маленькая неказистая коробочка с заветной кнопочкой.
– Разрешите взять эту коробочку, – скрывая противное волнение, попросил я. Но голос предательски дрожал.
– Для этого необходимо постановление Верховного Суда, ведь ваши вещи до окончания вашего срока заключения опечатаны, – судья вытянул толстый палец в направлении замка и огромной восковой печати, надежно упрятавших мою надежду.
Оставалось лишь таращить зенки на катапульту. Но сколько не гляди, хоть лопни от желания, а кнопку за прозрачной броней не утопишь, не прыгнешь сквозь пространство с опротивевшей планеты.
– Но без этой вещи я не могу подтвердить свои показания.
– И не надо. И так хватает обвинительного материала. Я не вижу причин делать запрос в Верховный Суд. Уберите тележку.
Секретарь покатила мою мечту и надежду из зала. У меня даже сердце защемило, и покатилась по щеке слеза.
«Что же это получается? Суд кончится и опять в подземелье переписывать бумаги! Может еще заставят молиться Конторской Крысе?! Ну, уж нет!!!» – только провертелась в приунывших мозгах эта бредятина, как тоска растаяла.
– Я хочу в туалет, – решительно заявил судье.
– Во время перерыва вас туда отведут.
Но мне надоело плясать под бюрократические дудки. Я решил сам дергать бюрократов за их же дурацкие веревочки.
– Вот официальное прошение на посещение туалета, – я протянул сквозь прутья решетки бумажку с заранее написанным текстом. У меня их в карманах лежало десятка два на всякие случаи жизни.
Судья только крякнул, потер затылок, противно скривил лицо, но не смог противиться силе бумаги. Объявляю перерыв на десять минут. Сводите заключенных в туалет! – решил судья, подкрепляя силу слов ударом молотка.
Все вышли из зала. Конвоир отворил окошко в решетке и протянул наручники.
– Одевайте, – приказал он.
– Прочитайте, – парировал я, протягивая одну из «лип».
– Не положено водить без наручников, резюмировал после прочтения поддельного распоряжения начальника Канцелярии строгого режима.
– А не выполнять распоряжения начальства положено? Вот окончится перерыв, то задаст вам судья «перцу»!»
Конвоир тяжко вздохнул, сказал: ладно уж, хрен с вами и стал греметь ключом в дверном замке.
Вот тут время сорвалось в галоп.
Не успели конвоиры достать ключ, как мы с Сато лягнули дверь изо всех сил. Стальная створка так удачно вписалась в чугунные лбы, что они загудели. А может быть звенели не лбы, а стальные прутья двери, но в зале стоял густой гул наподобие колокольного.
Наш конвой сразу же отключился и наверняка надолго. Подсудимых уже успели увести опорожняться. Так что, если не считать уснувший наш конвой, то мы с Сато остались безнадзорны. А чего можно ожидать от зеков? Мы ухватились за массивную скамью и как тараном высадили ею оконную решетку.
Сато уже собрался десантироваться за решеткой на улицу, но я потянул его за шиворот назад. Сато не понимая, хлопал веками.
– Скорее туда, – я указал на маленькую неказистую дверцу в стене. – Там в кладовке нас искать не догадаются.
А не дай Бог догадаются, то пришьют к нашему сроку еще лет пять, не меньше. Оставалось молиться, что бы дверь от кладовки не была заперта.
Удача часто выручала, а иначе такой придурок как я, уже давно бы гнил в гробу. Вот и сейчас Творец смилостивился: на дверце вообще не оказалось замка, а в каморке хватило места на двоих, ведро, швабру, и метелку.
Только мы расположились на каких-то старых халатах, как снаружи зашумело, и я прильнул к щелочке.
По залу бегали конвоиры, в уголке жались подсудимые, их даже забыли запереть в клетку. Вот вбежал с выпученными глазами судья. Один из конвоиров выглядывал через разбитый оконный проем и кричал:
– Они туда побежали, больше им нет куда скрыться!
Судья тоже выглянул и приказал секретарю:
– Вызывайте спецназ, пусть обыщут весь квартал. Обязательно попадутся.
Судья подошел к «уснувшим» конвоирам, пошевелил их ногой, но они остались в забытьи.
– А этих допросить, как только проснутся! – раздраженно приказал прокурору.
Но допросить их при нас так и не удалось, уж очень качественно пропечатались ко лбам несчастных дверью. Оглушенных унесли медики.
Затем судья обнародовал решение о переносе судебного заседания на завтра.
Зал опустел, только два столяра обсуждали предстоящий ремонт. Обсуждали целых два часа, пока не состряпали на скорую руку решение приступить к ремонту завтра, а пока все оставить как есть, в чем оба подписались в наскоро состряпанном документе, и понесли его для регистрации у секретаря суда. Столяры ушли и в зале судебных заседаний никого не осталось, кроме меня и Сато. Но мы все равно вели себя тихо, словно мыши.
«Легче будет ночью отсюда улизнуть! – радостно согласился с решением столяров бюрократов. – Поставь столяра решетки, и пришлось бы наверняка шуметь».
Ночью здание суда словно вымерло, но мы все одно старались не шуметь. А вдруг в здании ночная охрана?
Наконец мы решились, не вечность же скрываться в пропыленной каморке. Местные две луны неплохо освещали поверхность под окном. Нам не составило проблем спрыгнуть со второго этажа на ровную площадку и уйти по безлюдной улице подальше от здания суда. Слава Богу, тишину не вспорола сирена, либо словно выстрел в спину окрик: стой!
В приподнятом настроении мы топали под бледно-голубым и желтоватым спутниками бюрократического мира, пока едва не напоролись на патруль. Мы то были в розыске, и, думаю, не зря бродили по уснувшему городу полицейские наряды.
