Ведьмы и колбасники
Один из упырей прямо перед носом распахнул пасть. Желтые клыки безрезультатно вгрызались в преграду. Правда, не так уж безрезультатно, ибо мурашки пробежались по спине, зашевелились на голове волосы.
Нечисть лезла и лезла, карабкалась по спинам других душегубов и, наконец, совсем облепила расплющенными о преграду поросячьими пятаками. Магическое поле медленно-медленно, но поплыло ко мне. Улюлюканье, восторженный визг кровопийц достигли апогея. Стена морд ползла ко мне. Клыки рвали простынь, голодная слюна гадила кровать.
Тут уж я вскочил на мягкий матрас, зашептал ворожбу, включил всю энергетику на подпитку защиты. Настроился на Васю, и он подключил всю свою магию в помощь. Оскалившийся мир остановился, потихоньку пошел назад. Морды озверели: кричали, ругались, колотили неподатливый воздух кулаками.
Всю ночь звериный фронт то наползал, то сваливался с кровати. Под утро зубастые пасти обгрызли ножки кровати, от простыни осталось лишь пара лоскутков, а силы иссякли. Еще один напор – прорвут защиту. Спасла примитивная хитрость: во всю глотку заорал петушиную песню. Нечисть, не разобравшись, метнулась в щели дверей и окон, канализацию и вентиляционный колодец.
Так завершился первый день, вернее ночь, войны. А что дальше? Дальше жизнь, хоть и ухабист жизненный путь. Впрочем, мы сами протопали себе дорожки. Бежишь ли, спишь или пашешь, как вол, но всегда торишь тропинку в будущее. Кто в мечту, а кто в кошмар. Мечты можно вырвать у судьбы только верой, настойчивостью, мужеством. Моя мечта – полет, и левитация помаленьку поддается. Уверен, победа не за горами. А дальше? Новая мечта, иначе судьба сбросит в кошмар. Да, да! Вечный поиск, бой или смертельная трясина. Вечный труд души или «болото» ведьм, гибельное засасывание постели, водки, роскоши…
А вообще-то от нас зависит и судьба Вселенной. Важен каждый вдох, мысль, дело. Окунемся в пруд, а волны бегут к берегам, подтачивают их. Так и каждая мысль оставляет свой след в бесконечности Пространства.
Минут с десять помял бока под такие размышления. После сумасшедшей ночи и на обгрызенной, замызганной кровати сон уже не шел. В квартире бардак: все оплевано, вещи разбросаны, везде обрывки штор, простыней, одежды. Не хватило духа наводить порядок, махнул на все рукой и пошел проветрить ночные кошмары.
Бесцельно бродил по просыпающемуся городу, пока ноги не добрели до собора.
Никогда не мог и уже, наверное, не смогу молиться. Не могу выпрашивать. Может это гордыня? Но меня тянет, тянет в храм. Что ищу в церкви? Общения. Пусть не отвечает Он, но слышит. Он всех слышит… я чувствую… а сегодня Он ответил.
«Твоя боль, твоя беда в презрении. Ты не любишь людей».
«За что их любить?»
«Все люди, ты тоже, еще и колбасники. Кто больше, кто меньше. Ты же видишь в себе человека и чавкающее чудовище?»
«Да».
«Вот с себя и других срывай шкурку и ищи под ней не фарш, а лица. Иногда они сморщились до ненасытного поросенка, до микроба, но есть… Мир не пустыня, он полон людей. Срывай шкурки, не отчаивайся. Иди в мир с любовью… И еще, не предавай мечты – учись летать».
На улице люди улыбались, радовались теплому солнцу, нежному ветерку, шепоту листвы. Я искренне радовался с ними и за них, всех любил. Но в автобусе… Пассажиры заговорили, и скрылись лица и души за «фаршем».
Да, сейчас трудно, холоднее и голоднее, но это всего лишь испытание на человечность. Хилый народ сломался, позабыл о творчестве, любви, долге, чести, дружбе… Нет, нет лиц! Город – пустыня. Можно, конечно, отковырять их анемичные души, разглядеть под микроскопом, но любить?!
Я выпрыгнул из автобуса в померкший мир. Поднебесье всегда не таково, как мы его воспринимаем. Ощущается лишь зеркальное отображение. Зеркала – наши сердца. Вот и пугают толпы кривых зеркал уродливыми гримасами.
Возле дома усердно мотал круги Люськин Пифагор.
«Все силы бросили, – самодовольно оценил себя. – Даже безобидный и придурковатый слуга-фантом мобилизован в сыщики. Впрочем, днем упыри не годятся, а сами ведьмы ленивы».
– Что, следишь за мной?
– Ага, – растерянно согласился горе-филер.
– Следи, следи, – похлопал его по плечу и пошел домой.
В тело возвратился дух бойца и утраченный аппетит. Небогатые запасы холодильника подчищались быстро. Я ел, но помнил о соглядатае. Фантик забрался в телефонную будку и увлеченно хлопал пухлыми губами над трубкой.
«Обо мне доложил… Пора уходить, – подсказало чутье. – Пусть понервничают, поищут».
Сосредоточился – в углу задымило. Дым сгущался, плотнел, терял прозрачность. Направил силы на форму, и облако приняло человечью форму, постепенно слепилось мое лицо. Еще несколько «мазков» и призрак неотличим.
– Твоя задача – увести слежку, – кивком головы указал на Пифагора. – Будь внимателен, не выдай свою бестелесную, проницаемую оболочку. Сторонись прохожих и предметы, выбирай безлюдный путь. Доведешь «хвост» до парка, там и крутись, у чертова колеса. Ну, пошел.
Моя копия просочилась сквозь двери квартиры, а через минуту-другую вышла во двор. Сыщик встрепенулся и пристроился, чуть ли не в затылок за ней. Так, гуськом, они потопали со двора.
Больше ничего подозрительного не наблюдалось, и спустя пару минут тоже отправился в город. Пропетлял по улицам, слежки не определил и отправился к Васе. Я еще не знал, как бороться с ведьмами, да и не соображал после бессонной ночи. Прежде всего, организм желал расслабиться, отдохнуть. Утро вечера мудренее, хотя, в данном случае – наоборот.
Вася бегал вокруг постели, окроплял ее, чертил в воздухе пассы и т.п.: экранировал ауру от длинного носа колдуний. А я потянулся всеми косточками и мигом провалился в сон. Тихо, без сновидений, окунулся в мир без пространства, времени, ощущений и вынырнул только вечером.
Новых мыслей, как и до сна, не было, но сил, уверенности хватало. Попробовал взглядом переместить чашку с кофе, и она слегка приподнялась над столом, подлетела к руке. Впервые поддалась воле левитация. Я просто раздувался уверенностью. Держитесь, ведьмы!
– Что, экспериментируешь с полетами?
– Да, Вася, балуюсь.
Вася оценил мое «баловство» высоко поднятым пальцем:
– Классная работа! – он сделал паузу. – А ведьмы? Что дальше будем делать?
– Сам не знаю, но ты пока не засвечивайся. Лучше помогай, как ночью, на расстоянии. Кофе хорош… Пока.
Друг провожал грустными глазами, как покойника.
– Брось, ты, – похлопал приунывшего союзника по плечу.
Я, без фальши, без наигрыша, не сомневался в успехе.
– Нам ли быть в печали?! Прорвемся, ведьмы еще поохают, почешут затылки!
Навряд ли моя пропаганда увела Васины помыслы с похорон на празднество, ибо дверь скрыла грусть глаз, печальные цвета ауры и вымученную улыбку.
Зато город встретил разноцветьем заката и веселыми улыбками. Хорошие приметы. Силы сочились из всех пор отдохнувшего тела, и решился сам потеребить противника, зачем ждать удар из-за угла?
«Дубль-призрак наверняка завел Пифагора в парк и накручивает круги, у чертова колеса», – прикинул я.
Реальность оказалась до примитивного смешной. Два тупоголовых продукта магии ходили гуськом с интервалом в два метра. Подойдя к своему отражению вплотную, щелкнул пальцами – дубль бесследно растворился. Фантом растерянно хлопал глазами.
– Не бойся, – приободрил его. – Никому не скажу, что следил не за мной.
– Правда?
– Клянусь. Беги, звони ведьмам, доложи, что дремлю на скамейке в парке.
– А не сбежишь, пока звоню?
– Не бойся. Постою рядом с тобой.
Почти сразу после звонка стали появляться подозрительные типы. Неумело, рассеяно глянешь – человек, но это нелюди: глаза красноватые, лица бледные, тела тощие, зубы не вмещаются во рту. Быстро ведьмы собрали упырей. Сначала они равнодушно топтались сторонкой, а когда собралось с десяток, то стали нагло шастать возле скамейки.
«Не переоценил ли себя?» – мелькнула неуверенность, но воля мигом утопила ее в глубинах подсознания.
Вурдалаки откровенно оценивали на глаз количество и качество угощения, цокали клыками, голодно сглатывали слюну. По-иному уже не могли на меня глядеть.
На закатное солнце набежала тучка, потемнело, и они, не сговариваясь, пошли на меня.
Счастье, что твари действовали нагло. Давно их аппетитные причмокивания вернули реальность восприятия, место самоуверенности заняла расчетливая осторожность, и я среагировал сразу – перепрыгнул через скамейку, за ней перелетел пару рядов стриженых кустов и спустя сотню метров выскочил из парка. Голодная толпа дышала в спину.
На улице перекрестился, прошептал пару молитв, но преследователи только усмехались и прибавляли шагу. Кровососы дышали смрадом в затылок. Еще чуть-чуть и дотянутся когтистые лапы.
Прохожие шарахались в стороны, кричали: «Хулиганье, куда смотрит милиция?» – но и пальцем не шевелили для спасения от озверевшей толпы. Наконец один зевака неуклюже уклонился от меня точно под ноги первому охотнику – свора посыпалась на асфальт.
Неожиданная фора в двадцать метров дала осмотреться, а интуиция толкнула в гостеприимно распахнутый храм. Служба кончилась, церковь опустела, ее скоро бы закрыли.
«Успел, – облегченно вздохнул. – В святое место не сунутся».
Оглянулся, и сердце упало – зубастая нечисть топталась у паперти нагло шла внутрь.
Рефлекторно отскочил вглубь зала, кровопийцы – за мной. Они рассыпались полукругом, загоняя в угол.
Надежда – мой ангел-спаситель, всегда выручала, всегда искала выход. Чутье не подвело. В самом уголке, куда теснили упыри, едва просматривалась в сумраке низенькая дверь.
Вампиры не успели сообразить, как их добыча шмыгнула в проем и закрылась на хлипкий крючок. За дверью оказалась винтовая лестница на звонницу. Выбора не было – полез на небеса. Дверь два-три раза раскатисто грохнула и распахнулась. Нетерпеливые, глупые твари застряли в узком проходе, заклинили его собой, упали. Один юркий вурдалак быстро проскочил по спинам неуклюжих компаньонов и в несколько прыжков настиг лакомую жертву. Он, не дотянувшись до шеи, впился в плечо. Кулак еще больше расплескал поросячий пятак, и он, визжа, покатился на отставших товарищей.
Вот и звонница: колокола и небо. А за мной они. Лучше разбиться, чем поить своей жизнью кошмарных чудищ. Чего только не было в этом прыжке: все силы, надежды, мечты, весь опыт.
Падение с трудом, но замедлилось, о чудо – прекратилось у самой земли, и начался полет, первый полет в жизни. Ветер упруго ласкал, а упыри визжали, скалили злобные рожи.
– Привет ведьмам, – крикнул из-под проснувшихся звезд. – Спасибо им за науку. Это они загнали ввысь.
А под колоколами появился поп с кадилом:
– Сгинь, сгинь адово племя, – долетел до меня густой бас.
Поп бесстрашно теснил нечисть к парапету, напуская на нее курящийся ладан:
– Место Вельзевуловым прихвостням в подземном пламени! Прочь, дети Сатаны!
Наверно много веры, силы духа было в этом старом человеке, коль посыпалось чертово племя с колокольни.
«Вот цельность человека, достойная подражания. А я? Словно кусочки раздробленной мозаики, яркие осколки, просто мусор, хлам».
Под также размышления летел в угасающем закате среди первых звезд. Новая мечта, новая цель зрела под бледной луной. Я летел в новую жизнь.
А ведьмы? А что, ведьмы? Шаг в небо сбросил детские штанишки боязни к ведьмам. И вы, люди, хватит протирать коленки в ползунках. Плюньте на колбасу, спешите ко мне, в небо…
1995 г.
В последнее время астрономы открывают все новые и новые экзо планеты, даже в солнечной системе мы ищем разум. Нам предрекают разнообразие форм жизни. Возможно, мои очки иронии помогут ее разглядеть там, где слепа логика.
Отшельник
Чуть ниже меня парил орел. Он едва шевелил крылом и словно приклеился к кусочку неба, убаюкивая безмятежностью, спокойствием. Птицу, казалось, совсем не волнует время, пропитание, заботы… Она купалась в нежности ветерка и солнца, перебиравших перья, упивалась счастьем полета. Я птицу чувствовал каждой клеточкой тела, эмоционально слился с ней, и бессмысленная радость полета плескалась во мне.
«Истинное дитя гор, Гималаев», – шевелились вялые мысли.
А как я попал в Гималаи? Трудно ответить. Гималаи – Крыша Мира, Шамбала. Это сказочная страна лам, монастырей, отшельников, вмороженных в хрустальный лед высочайших пиков… Да, именно эта волшебная необычность одурманила голову юноши много лет назад, вот и бросил Европу, а увидев горы, не смог оторвать сердце от вечно укрытых снегами вершин.
Юность давно улетела, сейчас меня не купишь экзотической приманкой, так что же держит здесь?
Сначала я копировал местных отшельников. Занимался необычной гимнастикой, как настоящий аскет сушил в стужу простыни телом, проводил зимы в ледяных пещерах, научился подолгу обходиться без еды, воды, тепла и, даже, воздуха.
Глупые забавы приметили ламы из соседнего монастыря. Они уважали, приглашали к себе, но и здесь не удалось прижиться, как и в Европе.
Вот и сейчас кто-то из монастыря взбирается с угощением.
Монах еще не залез на площадку на крутой скале, но увидел меня и, улыбаясь во всю ширь скуластого лица, крикнул:
– Я принес вам цампу, масло, чай, учитель!
«Почему они считают меня учителем? В который уже раз пришел ученик за мудростью, но что я могу дать?»
Наконец юный монах вскарабкался на площадку, бросил у ног вязанку сучьев и узелок с продуктами.
– Я заварю чай, – объявил он.
Скоро пламя заплясало в обнимку с дымом. Танец огня завораживал и, наконец, бесследно стер монаха, горы, небо… Остались весело скачущие алые языки и глупые мысли. А как еще назвать думы человека, если он научился управлять телом, но и только…
– Учитель, вот чай.
– Спасибо.
Монах светился радостью.
«Услышал редкое слово и думает, что разговорил меня. Надеется, что сейчас польется из меня мудрость. Наивный мальчик. Может быть я молчалив, ибо сказать нечего?»
– Вы и цампу бросайте в чай и масло.
Цампа – некое подобие то ли хлеба, то ли печенья у тибетцев и гималайцев. Давно не пробовал иной пищи, давно привык к ней, и она даже нравилась.
Юноше не сиделось на месте, он слонялся по моему дворику – площадке на крутом склоне горы. Особенно не разбегаешься на уступе в три на шесть метров, но мне хватает. Последние годы живу комфортно: дом – пещера с дверью из шкур, за дверью – дворик, сплю в пещере на матрасе, набитом ароматными травами. Да, теперь я уже не аскет.
Необузданная энергия так и рвалась, и монах беспричинно выплеснул распиравшую грудь молодость в веселом и бессмысленном крике:
– А–а–а! – неслось среди гор.
– Успокойся, мир очень хрупок.
Монах сразу послушался, но было видно, что не понимал меня.
Эхо металось в ущельях, возвращалось, многократно повторяясь, и добилось своего: с соседней горы, с рокотом, поползла лавина.
«Да, все кругом так хрупко… Один окрик родит зверя – лавину, ненависть – войну… Планета легкоранима, весьма просто ее убить».
– Простите, я понял ошибку, учитель.
– Видишь, как все хрупко? Неосторожно зацепишь прекрасную хрустальную вазу – разлетится никому ненужными стеклышками по полу. Так же нежен и наш Мир. Береги его, сынок.
«Навряд ли понял, но хоть что-то запомнит… Ты и не представляешь, малыш, как легко все выходит из равновесия. Но этим можно извлекать пользу. Вот, как раз, туча проливается дождем. Сейчас к нам прилетит. Рассею тучу, зачем мокнуть? Небольшое усилие, чуть-чуть послать энергии – ворвался в ущелье ветер, разорвал в клочья дождевую тучу».
– Смотрите, учитель, всего лишь ветер, а рассеял огромную черную тучу.
– Умелые, пусть и слабые, усилия творят чудеса. К примеру: грозную тучу рассеял простой ветер, его родило что-то еще более слабое и так по цепочке все может начаться с совсем слабой, не воспринимаемой на ощупь или глазами, мысли.
– Мысль способна разогнать тучу? – удивился монах.
– Туча – ничто. Даже зло и добро… все, все в ее власти.
– А вы, учитель, все можете?
– Конечно, нет, каждому делу надо учиться, а на все науки жизни не хватит. Все может только Бог.
– А тучу разогнать?
– Только ту, где взаимосвязи выстроились по принципу домино. Одна «костяшка» сбивает вторую, а та – следующую, и так, пока последняя не ударит в конечную цель.
– Наверно очень сложно увидеть эту цепочку?
– Не просто, но еще сложнее опрокинуть первую костяшку, привести природный механизм в действие.
– И что, к примеру, надо сделать? – назойливо теребил вопросами монах.
– Разогреть, остудить, сдвинуть…
– О, это просто, – крикнул монах.
Он подбежал к костру, достал из него головешку и бросил в лужицу, а в костер бросил камень.
– Вот? – гордо указал на свои дела монах. – Переместил, разогрел и остудил.
– Все верно, – согласился я. – Но делать это надо так. Удивленный монах шмякнулся на землю, когда головешка и камень, казалось, сами собой проделали обратный путь.
– Родить лавину можно простым эхо, но направить ветер на тучу сложнее.
– Научите, учитель? – с мольбой в голосе, просил юный монах.
– Зачем тебе это? Ведь ты пришел в монастырь за мудростью, да?
– Да.
– А ты просишь всего лишь об умении.
– Что же тогда мудрость?
– Когда ответишь на вопрос: «зачем?», вот тогда постигнешь мудрость. Пока тебя интересует «как?», здесь ответ относится к знанию и умению.
– Зачем? А что зачем?
– Зачем живешь, думаешь, желаешь, зачем создан мир, еще тысячи тысяч зачем.
Монах уже открыл рот для нового вопроса, но я его опередил:
– Спеши назад. Опоздаешь к занятиям – лама будет недоволен.
– Вы правы, учитель. Но завтра я опять приду, можно?
Я молча кивнул.
Монах несколько раз шмякнулся в поклоне о землю и полез в долину.
Я давно полюбил вкус одиночества, но неприметную пещерку в скале давно знает местный люд и валит ко мне чуть ли не толпами. Из отшельника надеются перекроить в учителя, целителя, советника…
Место уединенных размышлений, моя ашрама, зачастую не вмещает всех гостей. А, казалось бы, забрался в недоступную глушь.
Кто недоступен, так это Бог. Никто не знает, как до него добраться, но и его постоянно беспокоят в молитвах-просьбах бестолковые дети Творца. Может через меня Он помогает людям? Для того Он и дал мне Дар? Так что не стоит плакаться, а просто помогать просителям.
Только так подумал, как над площадкой вынырнуло узкоглазое лицо горца. Он перевалился через отвесный уступ и пополз ко мне, мыча нечто нечленораздельное.
– Величайший и мудрейший старец, – наконец услышал нечто внятное. – Гений, достойный быть учеником самого Будды, – тут он припечатал лоб у моих ног и добавил: – Помоги мне.
– В чем нужда твоя?
От просителя шло мощное излучение, насыщенное тонами зла и корыстолюбия.
«Неужели и ему придется помочь?»
– Мой брат забрал яков, – проситель понял, что сказано недостаточно, и попробовал разъяснить: – Отец завещал скот мне и старшему брату поровну. Но брат забрал всех яков и коров… Напусти порчу на брата, он умрет, а скот вернется мне.
Брат-неудачник хитро щурил глазки. Я покопался под его черепом. По-детски хитрый горец искренне считал просьбу справедливой и обоснованной, тем более что ситуацию он описал правдиво.
Конечно, привить смертельную болезнь не сложно. Это даже проще, чем исцелить, но не затем Всевышний наградил способностями. Что делать? Меня часто выручал авторитет, и наивная вера местных горцев в безграничность чудес… попробую и сейчас.
– Вот камень, – я вложил, валявшийся у ног, острый осколок кремния в руку просителя. – Отдай его брату и скажи, что в него я вложил духа-демона справедливости. Этот демон – свирепый ракшас – жестоко накажет нарушившего священную волю умершего отца. Скажи, что брат должен держать камень в руке, пока не вернет украденное, а иначе выпустит кровожадного ракшаса на волю. Когда он вернет твой скот, то дух крепко уснет, и можно выбросить камень подальше.
– А может лучше, если брат умрет? – узкие глазки искрились хитринками.
– Но тогда ты получишь все наследство, а это тоже несправедливо, и ракшас уже накажет тебя, а не брата.
Рука гостя нервно дернулась.
– Но если ты боишься духа в камне, то оставь его и решай свои проблемы сам.
– Нет, нет, я отдам замурованного ракшаса брату… Мне хватит половины стада.
Посетитель исчез, но его место занял другой. Гости упорно карабкались на скалу. Одни просили здоровья близким, другие шли за знаниями, третьи за любовью… Не все получали то, за чем карабкались в гору, но никого не оставил без внимания, каждому помог как мог.
Вечером ушел последний гость. Я остался наедине с мыслями.
«Как они наивны, – думал о сегодняшних знакомствах. – Любовь не купишь и не наворожишь, зло не может быть справедливым, мудрость не выпросишь и тысячью вопросов…»
Сонно-вялые рассуждения копались в человечьих слабостях, затем перешел на себя. И пришлось признать, что я тоже, как и мои гости, весьма и весьма порочен. Это только всем кажусь святым. Просто мои грехи иные. Столько лет корпел над телом и душой, искал совершенство… И что в итоге? Неужели нет никакого смысла в моем дерзком стремлении постичь природу вещей и души? Что-то упущено? Я на неверном пути?
Довольно долго смаковал свой путь, но так ничего из этой «косточки» не высосал, и перешел на разборку чужих стежек-дорожек. Многие местные аскеты уходят вглубь себя. Впрочем, и это определение неверно. Они, скорее, убивают внешнее и внутреннее восприятие… Бесстрастность – их путь. Но не зря же Бог наделил нас душой, так зачем же учиться быть холодным камнем? Иногда они совершенствуются в созерцании или иллюзии. В первом случае они зависят от красот природы, а во втором, подобно наркоманам, подменяют реальность иллюзией. Я и сам когда-то увлекался иллюзией. Создавал в воображении мир реальней и прекрасней существующего. Но он – обман. Нет, нет, это не пути, это тупики.
А мой путь – путь знания, тоже в чем-то ущербен. Только в чем? Наверно в том, в чем я себя ограничил. Это общение с людьми (я никого не гоню, но дом-пещеру облюбовал на малодоступной скале), еще отказался от семьи, когда-то гнал от себя любовь, а теперь забыл о ней, давно разучился гневаться, восторгаться, надеяться. Только что отрекся от пути аскетов по дорожке бесстрастности, а у самого в груди стучит кусочек льда.
Я вспомнил детство, мать, ее нежность ласку и любовь. Вспомнил слова давно забытой Библии о том, что обладатель всех сокровищ мира и власти, абсолютный мудрец – ничто, если он не постиг любви. Тогда он кимвал гудящий. Я дословно не вспомнил это место, но и такое, приблизительное, воспоминание перевернуло все в потрохах, и сердце впервые за долгие годы гулко плеснуло кровь по жилам – лед в груди стал таять.
«Я хочу увидеть маму!» – пронзило всего настойчивое желание.
И увидел ее. Мама звала к себе, и захотелось добраться до родного человека, обнять, просить прощения… Меня не интересовало насколько видение реально, ведь пролетела уйма лет. Я вспомнил печальные глаза мамы, когда сбежал в Гималаи и Тибет. Зачем я рвался, как сумасшедший, сюда, когда там осталась любовь мамы?
«Все, возвращаюсь домой! – пришло восторженное решение, и я, не собирая пожитков (впрочем, можно ли ими назвать тюфяк с травами и пару пустых глиняных горшков?), полез со скалы.
«Как быстро мной овладели желания? – изумлялся самому себе, – Годы отшельничества – коту под хвост, настоящего аскета из меня так и не получилось».
Ночь вступила в свои права, когда я дошел до монастыря. Все кругом уснуло, кроме весело светивших звезд и печально следившей за мной луной. Я не стал дожидаться пробуждения монастыря – ударил в двери. Густое эхо залило горы. Гул еще не растаял, а из-за дверей уже неслись голоса. Тютелька в тютельку растревоженный улей.
«Ничего, не загрызут до смерти. Простят ночного гостя, ведь я им немало добра сделал».
Я удивлялся себе с каждой минутой. Что-то защелкнуло в мозгах и выплеснулось нетерпение, отсутствие деликатности…
«Черт те что?!» – осуждал себя, но не мог и не хотел сдерживаться.
Весь монастырь знал меня и шушукался меж собой, даже настоятель чуть-чуть изогнул бровь, но больше ничем не выдал своего удивления. Даже аура настоятеля почти не изменилась. Но я ведь знал, что эти чуть-чуть на самом деле о-го-го как много значат.
– Мне нужно в Европу. Поможете?
– Обязательно… говори, что нужно?
– Помоги привести меня в привычный для людей облик, расходы на дорогу, документы.
Лама-настоятель открыл шкафчик без замка (еще никто не пытался украсть деньги у настоятеля) и протянул всю наличность.
– Больше денег в монастыре нет, но ты и этими выкрутишься, я уверен. Сейчас тебя быстро подстригут и побреют, а через два часа ты должен быть в поселке, в это время отправляется вертолет альпинистов вниз, в долину. Там ходит автобус, а дальше перед тобой откроются города и страны.
