Сага о Гудрид

Когда они вернулись с альтинга домой, люди заговорили о том, что Греттир Могучий вознамерился перебраться в Северную Исландию и просил совета у Гудмунда Богача с Площадки Матерей. Карлсефни отправился туда, чтобы поговорить с Гудмундом и, вернувшись домой, выглядел мрачным. Однако Гудрид он о своей поездке не рассказал и только ушел с головой в работу, обустраивая оба двора, а потом занялся сбором людей для осенней ловли трески в Островном Фьорде.

На этот раз сам Карлсефни вел корабль. Он взял с собой Снорри: мальчику уже было девять зим. Гудрид одела его в теплые штаны и куртку из тюленьей кожи, взяв с Карлсефни обещание, что они не будут рисковать, если погода переменится. Простившись с рыбаками холодным, серым утром на берегу, Гудрид посадила в свое седло Торбьёрна и медленно двинулась в сторону Рябинового Хутора. Они проезжали мимо садовой ограды, как вдруг мальчик повернулся к матери и сказал:

– Мама, я тоже хочу научиться разбирать руны, как Снорри. Как же иначе я стану хёвдингом, если не буду знать рун?

– Конечно же, научишься, – ответила Гудрид. – Но тогда тебе придется позаниматься со мной в Глаумбере. Я возьму тебя с собой, пока все в отъезде, а у меня есть немного времени, прежде чем начнется убой скота.

В следующие недели Гудрид все свободные минуты посвящала Торбьёрну, обучая его руническому письму и стихосложению и рассказывая ему саги о своих предках и родичах Карлсефни. Она упрекала себя, что не занималась с младшим сыном раньше, но сам мальчик дичился матери. И теперь ее согревала мысль о том, что она оказалась нужна Торбьёрну, как и Снорри. И ей было легче переносить свою обиду на Карлсефни за то, что он отказывался делить с ней супружеское ложе. Что она ему сделала? Она во всем уступала своему мужу и отдала ему всю свою любовь.

В эти холодные осенние дни над долиной сгустились тяжелые, черные тучи. Пришло время считать овец, и однажды Гудрид заметила Скегги-Торе:

– Приближается буря. Бесполезно затевать сегодня стирку! Пусть кто-нибудь из слуг проследит за тем, чтобы камни на крыше лежали на своем месте. Карлсефни забыл об этом перед своим отъездом. Остается только надеяться, что он не забыл о своем обещании пристать к берегу, если начнется шторм.

Морщинистое лицо Скегги-Торы просияло.

– Карлсефни всегда держит свое обещание, ты об этом знаешь лучше других!

«Вот как!» – взволнованно подумала про себя Гудрид и сняла со стены челнок. Она умеряла свое беспокойство, принимаясь ткать.

В тот вечер они вместе с маленьким Торбьёрном забрались под одеяло; за окном бушевал ветер, срывая листья с берез и рябин, и прошло немало времени, прежде чем Гудрид уснула. Ей грезились картины былого на Мысе Снежной Горы, в Гренландии, Виноградной Стране, Норвегии, но больше всего вспоминала она своего отца. Она словно бы вновь сидела у его изголовья, слыша его предсмертный шепот:

Любящие души
От Христа ждут встречи
В вечной жизни…

Она проснулась среди ночи: сердце ее тревожно билось, а на ногах ощущалась какая-то тяжесть. Заметив, что это всего-навсего пес Снорри, Гудмунд, она все равно не успокоилась. Давно уже отец не являлся ей во сне. Теперь же он стоял перед ней как живой. Перед своей смертью он говорил ей, что тоскует о Халльвейг и ждет встречи с ней в Раю, обратившись в христианскую веру. Неужели его любовь к Халльвейг длилась бы так долго, если бы мать не умерла молодой, угрюмо думала Гудрид.

Затем она снова уснула. И во сне ощутила покалывание в бедре. Это снова вырос цветок ложечницы – зеленый, крепкий, с белыми и сиреневыми цветочками. Кудрявые корешки его проделали углубление в ее бедре и ушли под кожу. Во сне она снова принялась выдергивать цветок. Но он не поддавался, толчки продвигались вглубь и наконец прорвались наслаждением.

День выдался ветреный, хмурый, а на следующую ночь Гудрид снова пережила во сне борьбу с цветком. Когда же сон ее повторился и на третью ночь, и она уже начала радоваться чувственному наслаждению, она вдруг обнаружила, что цветок увял. В голове у нее звенело. Смешавшись, разочарованно бродила она в темноте, пока не проснулась.

Кто-то стучал в дверь спальни и звал ее:

– Гудрид! Проснись! Во фьорде затонул корабль, и к нам прискакали люди из Рябинового Хутора! Проснись же, Гудрид!

Гудрид была почти уже уверена, что Карлсефни и Снорри потерпели кораблекрушение, но когда ей сказали, что в Скага-фьорде разбился о камни большой торговый корабль из Норвегии, – она испытала невероятное облегчение, словно гага, которая высидела своих птенцов. Она велела седлать ей коня и собрала в сумку бинты и кровоостанавливающие снадобья. Затем она оделась потеплее и вышла на двор.

Ураган уже стихал, когда она в сопровождении других людей поскакала на север. В тяжелых тучах на востоке вспыхивала желто-зеленая молния. Войдя в дом на Рябиновом Хуторе, Гудрид увидела, что Эльфрид отпаивает отваром промокших насквозь людей, которые сидели или лежали в комнате. Ее встретил надсмотрщик Оттар и молча провел к раненым. На полу лежали три человека: на закрытых глазах их виднелись камешки, а из ноздрей торчали клочки шерсти. На постели же она увидела еще двоих: лица их были искажены болью, но она все равно узнала их.

Гудрид казалось, что если она сейчас откроет рот, из него вылетит горестный вопль, вроде того воя, который издавал Гилли над убитым Харальдом Конской Гривой. Она повернулась спиной к кровати, наполнила горшок водой и бросила в него целую горсть лечебного плауна. Медленно помешивая отвар, наблюдая за поднимающимися пузырьками, она наконец овладела собой и смогла спокойно обратиться к одному из людей, лежавших в постели:

– Что скажешь о своем хёвдинге, Олав?

– Гудмунд сын Торда… утонул, Гудрид. И он собирался навестить именно тебя, он плыл к тебе, а вместо этого оказался на дне фьорда…

– Так уж было ему суждено, – молвила Гудрид. Лицо ее, казалось, окаменело, и она еле шевелила холодными губами. – Как только мой отвар будет готов, я вправлю тебе твои переломанные кости на место, Олав. А потом помогу твоему другу.

– Это мой младший брат, – произнес Олав. – И это его первое плавание…

– Вы сможете остаться или здесь, или в Глаумбере до тех пор, пока не поправитесь и не захотите вернуться домой, – уверила его Гудрид. – А мы позаботимся о том, чтобы все умершие были достойно преданы земле.

Она продолжала помешивать отвар. В мыслях она горячо молила Господа: «Отче наш, который на небесах, помоги мне. Иногда ты караешь, Господи, – убиваешь или увечишь. И против таких ран нет снадобий. Что же я за женщина, если радуюсь, что человек, который больше не любит меня, теперь в безопасности, а тот, кто тянулся ко мне, уже мертв…»

И она быстро перекрестилась, подумав, что если бы Гудмунд пожаловал к ней в Глаумбер, она бы на этот раз уступила ему, чтобы еще хоть раз в жизни пережить наслаждение, снившееся ей каждую ночь, прежде чем сама она состарится.

НАРЫВ ЛОПНУЛ

Снорри исполнилось тринадцать лет, и летом он собирался вместе с отцом отправиться в заморские страны.

– Не лучше ли было подождать, когда он еще подрастет и когда можно будет взять с собой Торбьёрна? – спросила Гудрид тем спокойным тоном, которым они обычно разговаривали с Карлсефни.

Муж, избегая встречаться с ней взглядом, ответил:

– Никто не знает своей судьбы. Отец мой умер, так и не успев взять меня с собой в плавание, и я не хочу, чтобы Снорри пережил подобное разочарование.

– Но ты ведь еще не стар – тебе всего сорок два года! – сказала Гудрид, подумав про себя, что с молодой женой Карлсефни, пожалуй, мог бы каждый год иметь детей. Стоит только взглянуть на Снорри Годи: тому уже перевалило за шестьдесят, а он все сидит себе в окружении детишек, и это со своей-то третьей женой. А самой Гудрид не дано знать, сможет ли она снова родить.

На брачном пиру, устроенном Снорри Годи в Тангене для своей дочери Тордис и Болли сына Гудрун дочери Освивра, Гудрид позабавило и одновременно испугало то почтение, которое оказывали ее персоне молодые. Для них она была мудрой стареющей женщиной, которую уже не заботят грудные дети и которая далека теперь от искушений страстью. И даже новый епископ Коль так уважительно обращался к ней, что она постеснялась показать свое неведение и расспросить его подробнее о новой вере.

Гудрун дочь Освивра была слишком занята гостями, чтобы отвлечься на разговоры и посидеть с Гудрид подольше. Но всякий раз, когда взгляды их встречались, они подмигивали друг другу и улыбались. Когда епископ Коль благословил новобрачных по-латыни и затем прочитал что-то из своей книги, синие, искрящиеся глаза Гудрун остановились на Гудрид, и потом, когда они стояли рядом с епископом, хозяйка сказала:

– Плохо же быть неграмотной женщиной, Гудрид. Я сейчас задумалась над тем, что стоит в первую очередь выучить мужчине – латынь или письменность. И кажется, овладеть надо и тем, и другим, особенно если вокруг полно невежд.

Гудрид долго еще улыбалась, видя перед собой выражение лица епископа.

Она не встречала Гудрун целых два года, но перед своим отъездом Карлсефни рассказал ей, что муж Гудрун утонул, а у нее появилось два внука. И она собирается воспитывать маленькую дочку Болли и Тордис у себя, на Священной Горе, пока Болли в чужих краях.

– Наверное, Гудрун будет приятно со своей внучкой, ведь у нее самой пятеро ребят, – сказала Гудрид.

Карлсефни посмотрел на нее долгим взглядом и ушел. А она, глядя ему вослед, думала, уж не печалится ли он о том, что у них нет дочери. Ни одна женщина не сможет зачать без мужской помощи, в раздражении думала она о муже. Пока Карлсефни дома, он не спал с ней, а просто лежал рядом, требуя себе не больше пса, которому и нужно-то одно: место, где прикорнуть. А в другое время он и вовсе отсутствовал.

Гудрид чувствовала, как в душе ее зреет нарыв: такой воспаленный, болезненный шарик, который лучше не трогать, иначе он заболит еще больше. И она гнала от себя мысли о том, что у Карлсефни, возможно, есть другие женщины, которым он дает то, чего не хочет отныне дать ей.

Гудрид и Торбьёрн приехали в Ванскард, чтобы проститься с Карлсефни и Снорри. Глядя, как «Рассекающий волны» выходит из фьорда, Торбьёрн сказал:

– Отец сказал мне, что если Дублин окажется славным городом, где можно поторговать, то он обязательно возьмет меня с собой, когда я подрасту. Я уже научился распознавать, честный передо мной купец или обманщик, как сказал отец!

– Я знаю, ты у меня умный мальчик, – ответила Гудрид. В душе ее снова заныло. В этом Дублине как раз есть дом с продажными женщинами, вроде Эммы. А роскошные дочери серебряных дел мастеров бросают томные взгляды на исландских купцов и их юных сыновей. Да, повсюду подкарауливают другие женщины. Как же она была глупа, что не замечала этого раньше. И так больно душе, так больно!

Вздрогнув от своих мыслей, она продолжала будничным голосом, не глядя на Торбьёрна:

– Твой отец пообещал Олаву отвезти его с братом в Норвегию, а потом уже с попутным ветром корабль дойдет до Дублина, прежде чем наступит зима.

Оба выживших из команды Гудмунда сына Торда, оставшись в Глаумбере, показали себя проворными и работящими, и Гудрид было жаль, что они уехали. Прежде чем отпустить гостей, Карлсефни нанял себе двух молодых парней – Барда Безбородого и Эйольва Синезубого. Арнкель был доволен работниками, но Гудрид не оставляло ощущение, что есть в этих людях что-то недоброе. Ей очень не нравился тон, которым они обсуждали своего прежнего хозяина, умершего больше года назад. И когда все домочадцы собирались за столом, они рассказывали всякие истории об этом человеке и его семье, выставляя их в смешном свете.

Однажды вечером, когда они вновь принялись зубоскалить, Гудрид встала так резко, что прялка ее откатилась к очагу, и в негодовании бросила им:

– В моем с Карлсефни доме никто не смеет отзываться подобным образом о честных людях, живы они или умерли! Никогда!