Над вечным покоем

– Ясен хрен! – воскликнул Митрич.

– Тогда не пугай ее. Не нужно, Митрич. Пожалуйста. Твои бредни не стоят крови.

Митрич раздул щеки и агрессивно выдал:

– Вот знаешь че? Када мы торгашей тех знать не знавали, жили душа в душу. Я тогда еще совсем пацаном был… Ну, ты слушаешь, фуцан? Что ты головой киваешь, гляди в глаза хоть для совести… Так вот, все у нас было хорошо. Мы между деревнями торговались? Торговались. Всем было по боку, где чьи угодья. Все было общим. Ловили рыбку, зверье. Никто даже не думати воевать. Хорошо, что мои не застали етого всего, снег им пухом! А потом как начали торговать с етими Шахтами, будь они неладны, и усе! Туть построили столовую ростом с лес, в Лесном – игорный дом, ты прикинь? А в Ленинском, горе, блудный дом! Лишь бы зауськивать к Шахтами! Вы, говорят, к нам первыми приезжайте. Мы – хорошие, а вот они – плохие! Все сразю стали цедить самогон, че-то выращивать нехорошее, только чтобы этих обозчиков завлечь. А потом как грянула война! Мы с етими одной крови – мамка моя-то из Покинутого и вышла, как мамка Гриши, приятеля моего. Ушел он, значит, туда. Думал, там больше платят. А я тоже дурной, пошел со своими стреляться, по вольке Шпиля. А потом увидал Гришку кверху пузом, у Речного уже. Кончилась, знаешь, война, а трупики уже не вернешь. Ужас. Я хотел уйти отсюдова навсегда, куда угодно, хоть в Шахты, далеко-далеко от етого. Винили Шпиля, а Шпиль был етакий, как и они. Все с гнильем в душе стали. Вот так. А Сеня-то че! В соседние деревня ходить нельзя, эка невидаль! Шахты-то, Шахты вед запретили! Они решають, что нами делать, а не мы!

– Я понимаю. Но то было в прошлом. Мир поменялся.

– НЕТ! – гаркнул Митрич, и охотник увидел, что глаза у мужика налились кровью. – Они все поплатяться! К Говнихе из Шахт рулилы приходят, там был какой-то лысый с говеным пятном на щеке. Видно, что дьявол хитрый! Пили с ним лисью, думали, как бы еще народ честной ободрать до нитки! А так воть не должно бить! Усе должно бить общим. НАШИМ. Я устал, вашу мать! ХВАТИТ! – под конец речи лесоруб перешел на злобный крик.

– Хватит орать! – внезапно на втором этаже показался багровый Карабин. – Пшел вон отюдова, пока кости целы!

– АХ, ТВАРИНА! – Митрич яростно вскочил с места и подбежал к лестнице.

В этот момент Карабин лихо снял с плеча известное на все Речное оружие – старый Зверобой, коричневую винтовку с рычажным механизмом перезарядки, собранную до Потрясения, и направил дуло на свирепое лицо лесоруба.

– Стрелять буду! – закричал усатый. – Ни шагу!

– Пойдем отсюда, Митрич, не глупи! – Марков решительно встал, схватив Митрича за шиворот.

– Тебе завтра конец! – гоготал Митрич так, что стены столовой дрожали. – ТЕБЕ ЗАВТРА КОНЕЦ! И ТВОЕЙ ГОВНИХЕ, СЛЫШИШЬ!..

Шептала, что показался за спиной начальника караула, быстро скрылся обратно. Охотник вывел шатающегося Митрича на улицу, но лесоруб не желал остывать и заводился все больше. Марков был знаком с подобным поведением, ибо это напоминало неугомонное буйство Быка в лучшие годы. Старик громко сокрушался, кричал о заговорах, обвинял Феклу в обмане и воровстве. Расстояние от заведения Феклы до хибарки старика было небольшим, однако путь друзей затянулся. Шатающийся из стороны в сторону Митрич постоянно отвлекался – то приставал к прохожим, то отливал на чужой забор. К шумной компании из двух человек, в которой один распевал дикие мотивы, а второй лишь качал головой, несколько раз подходили караульные и просили вести себя потише, но Митрич слал их в пекло Потрясения и продолжал безобразничать. Наконец группа подошла к крохотной избе лесоруба, с покосившейся тонкой трубой. Марков удивился бардаку на участке вокруг дома – всюду валялись щепки, бревна да бесхозные инструменты.

– Зачем в столовке орал как резаный? – серьезным голосом спросил Марков, помогая деду преодолеть препятствие в виде снежного сугроба. – Че у тебя с головой происходит?

– Отвянь, Мишань. Хреново мне, – вяло ответил товарищ, заметно ослабевший после глотка ледяного воздуха. – Доведи до койки, будь добр, милок.

Но не успел Марков отворить дверь, как Митрича вывернуло на помост возле дома.

– Слушай… – Марков взвалил руку ослабшего друга себе на плечо и усмехнулся. – Нажрался ты знатно. Голодный, что ль, пил опять?

– Ай, Мишаня… Сытно я поел-то, – отмахнулся Митрич и чуть не свалился с на землю.

Марков просунул голову под мышку лесорубу и потащил грузную тушу отсыпаться. Подойдя к покосившейся двери, Митрич дрожащей рукой отпер засов и запустил охотника внутрь. В одноэтажном тесном домике стоял такой же бедлам, как и снаружи. Зная привычку старшего товарища спать в уличной одежде, Марков без раздумий поволок лесоруба к кровати.

– Здесь тоже заседаете? – спросил Марков, оглядывая беспорядок.

– Да, бываеть… Мишань… Ты ето! Мой друже! Потряс тебя порви!

Офицер довел Митрича до койки и помог улечься. Как только приятель всем весом надавил на кровать, та жалобно заскрипела.

– Ето… Подай, родной, водички, – тихо промямлил заплетающимся языком лесоруб. – Вон тям, на столе.

– Давно от тебя не слышал про воду. Думал, ты только сивуху заливаешь за шиворот, – Марков не сдержался и хохотнул от души. – Давай сивухи твоей? Ты же говоришь, самое лучшее пойло на всех Студеных!

– Дя уж ето… попаче ентой мочи, которую льет Бобриха в чан для гостей своихних. О-о-ох! – старик взялся за живот. – Спасибо, Миша. Вот че б я без тя делал! Ты-то пей, родненький!

Марков отошел от друга, уселся за стол, налил сивуху в годами немытый стакан. Охотник не раз пил из посуды Митрича, и после каждого глотка задавался вопросом: горчит ли пойло, или это грязная посуда добавляет горький привкус. Марков, зная особенности местной утвари, не задумываясь осушил стакан до дна. Неимоверно обжигающий спазм прошелся по горлу и устремился в глубину брюха. Марков сощурился так, что у него заслезились глаза.

– Ой… Мишань, чета… Чета мне совсем неладно.

– Может, Юльку позвать? – Охотник щурился от пекла в горле. – Сейчас, отдышусь только.

– Подставь, любезный, ведерко… – неимоверно ласково попросил лесоруб. – Чую, блевану опять! Ой, как мя трясеть!

– Будешь потом пить еще? – сказал Марков, поднося металлический таз, найденный на столе. – Давно я тебя бухим не видел.

Митрич снова опустошил желудок. На этот раз в рвоте Марков увидел кровь.

– Сука мя траванула. Я не вижу ниче, Мишаня, Потряс меня…

И лесоруб в один момент провалился в небытие. Сколько бы следопыт ни звал бедолагу, в ответ получал лишь непроизвольные стоны. Лесоруб уже не слышал речей Маркова. Глаза закатились под веки, а грудь быстро колыхалась в ответ на неглубокое дыхание. На лбу проступили жирные капли ледяного пота, а тело, что еще недавно совершало осмысленные движения, забилось в судорогах. Марков, не ожидавший, что Митричу резко станет худо, попытался вызвать больному рвоту, но даже не смог перевернуть товарища на бок, ибо мышцы дровосека сковало свинцом. Понимание, что он бессилен перед недугом приятеля, посетило голову не сразу. Охотник, как мог, старался облегчить страдания друга, но Митрич быстро уходил в небытие, на глазах теряя силы. Запавшие глаза были тому доказательством. Бывший белый не хотел оставлять без присмотра теряющего силы старика, но единственный человек, способный помочь умирающему, – это добросердечная потомственная лекарша, что работала в двух минутах ходьбы от хибары лесоруба. Марков собрал волю в кулак, схватил Митрича за правый бок, обращенный к стене, и рванул неподъемное туловище на себя, дабы мужик не захлебнулся рвотой, пока находится под стражей бардака и пустых бутылок из-под самогона. Убедившись, что удушение от желудочных выбросов Митричу не грозит, зверолов бросился за помощью к супруге.

Глава шестая

Марков успел застать Юльку в лекарне – жена охотника вяло собиралась домой, утомившись после тяжелого дня. В тот момент, когда зверолов вьюгой залетел в опустевший предбанник, супруга надевала шубу. Впервые увидев растерянные глаза мужа, Юлька ахнула. В двух словах объяснив ситуацию, Марков рванул обратно в морозную ночь. Ошарашенная женщина бросилась за супругом, успев прихватить лишь солевой раствор, приготовленный накануне Волчком, да недоделанный набор для оказания первой помощи в маленьком кожаном портфеле. Юля не знала, где Митрича застал недуг и в каком состоянии пребывает лесоруб. Но, подумав, решила бежать к хибаре лесоруба. Марков успел скрыться за силуэтами изб, и Юлька не могла ориентироваться на прыгающую спину «любимого мужа». Лекарша неслась к хибаре быстро, словно северный ветер придавал женщине скорости. Наконец, оказавшись на пороге дряхленького дома, женщина застала ужасное зрелище: на полу, посреди жуткого беспорядка, барахтался в луже розовой рвоты беспомощный старик. Лицо отравленного имело оттенок грязного снега, а на губах проступила пузырящаяся пена. Над потерпевшим склонился Марков, держа ему голову на боку.

– Сними ватник! – скомандовала супруга, сбрасывая на ходу шубу. – Мне нужны руки. Скорее!

Марков кивнул и принялся стягивать с неподъемного Митрича верхнее одеяние. Задача казалась непосильной – крепкий мужик бился в судорогах, и его грузное тело все время выскальзывало при попытке освободить кисти. Марков был напуган, но в этой ситуации радовало одно – растерянность Юли быстро сошла на нет. Сейчас от ее трезвой головы зависело многое – и жизнь старого друга, и долгожданные перемены в деревне. Ради этого руки врачевательницы перестали трястись, брови приняли привычное положение – нахмурились. Лекарша будто бы перенеслась обратно в кабинет отца и с холодным трезвым взглядом принялась помогать человеку, чьи идеи оказались губительны для него самого.

– Что он пил? – проговорила жена серьезным голосом, пока искала на оголившейся сырой руке спавшиеся жилы.

– Не знаю. Когда я пришел, они уже были пьяные.

– Господи, он же не один там сидел! – Юлька хлопнула себя по лбу.

– Бобриха. Это она сделала, – подытожил Марков печальную истину.

Юлька отослала Маркова за сивухой. Зверолов сперва удивился просьбе жены, ибо время на исходе, но потом понял, к чему вела мудрая лекарша. Офицер не раз видел, как солдатня травилась бабкиными наливками и чем дохтура-полевики поили ослепших ребятушек. Хорошее бухло быстро убивает внутри отравленного перебраженные яды. Отдав жене пузырь, из которого недавно пил, Марков отошел в сторону, дабы не мешать. Юлька старалась откачать лесоруба, чья жизнь неминуемо выплескивалась наружу вместе с водянистой слюной и кровавой рвотой. Чертово пойло, что бездумно потребили митричи, неимоверной силой выбивало душу здоровяка из грудной клетки, оставляя после себя лишь смертельную пустоту между ребер. Марков беспомощно смотрел на мучительную агонию и не верил, что лесоруб перестает сопротивляться. Старик уходил в тяжелых муках – лицо кричало болью, в которой слились страдание и нечеловеческий ужас перед ликом смерти. А ведь Митрич всегда казался таким живым и крепким, несмотря на солидный возраст. Черт, но даже былинные богатыри не могут воспротивиться беспринципной судьбе, когда та повелит отправиться к праотцам. Мечты Митрича о лучшей жизни в Речном мигом обратились в прах, и впредь только блеклые воспоминания изредка будут нашептывать Маркову помянуть Митрича на Мертвый день. Марков сжал губы, ибо знал, что лесоруба уже не спасти. Равнодушие одолело Маркова, и лишь Юлька, отчаянно вливавшая соль, до последнего надеялась вернуть мужика к свету. Она будто не замечала предсмертных мук, что раздирали лицо лесоруба, не слышала хруста костей и запаха опорожнившегося кишечника. Юлия слепо качала грудную клетку вверх-вниз, надеясь завести угасающий ритм некогда могучего сердца.

Яд оказался сильней. Несмотря на вызванную пальцем рвоту, промывание желудка и вливание сивухи Митричу в рот, Юлька не смогла откачать лесоруба. Казалось, что прошло много времени, прежде чем жена Маркова признала поражение. Грудь мужчины перестала вздыматься. Вместе с дыханием упорхнула и жизнь, оставив Юлю и Маркова в компании с покойником.

Юля обмякла. Она посмотрела на Митрича опустошенным взглядом, полным слез и бессилия. Лекарша отпрянула от тела, свернулась калачиком прямо на рвоте и взвыла как ребенок, который только что осиротел.

– Я… Я не… – заливаясь слезами, хрипела жена. – Он умер, Миша… УМЕР!

Только не думай про отца, прошу тебя. Не думай про него!

— Ты сделала все, что могла, – Марков подошел к жене, стараясь не смотреть в запавшие глаза Митрича.

– ОН УМЕР! – закричала Юля, подняв голову.

Приступ помешательства явил себя быстро. Жена, громко ругая всех подряд, принялась молотить кулаками по телу Митрича, по кровати, по полу. Буйный взор метался от предмета к предмету, и Марков перестал шевелиться, чтобы не попасть под горячую руку. Она била с неимоверной силой, позабыв про боль. Следопыт никогда прежде не видел такой ярости у супруги, казавшейся кроткой с ним наедине, однако внезапная смерть пожилого мужчины будто выдавила наружу эмоции, которые спали в глубинах души долгими зимами. Марков выжидал, понадеявшись на скорую усталость Юли, но та и не думала успокаиваться. Свинец в голове после тяжелой ночи еще не успел рассосаться, поэтому крики отчаявшейся жены стали действовать на нервы. Ее вопли резали уши Маркова словно ржавая пила. Он не мог с собой справиться, и перед глазами стала наливаться серая пелена злости. Охотник хотел заткнуть уши и выйти прочь, но не мог оставить жену в одиночестве с покойником.

Закрой же рот, прошу.