Одиссей в бинарном мире

Господи, это ведь нетрудно — время от времени проветривать свой отвратительный серый кабинет от спертого воздуха! Почему нельзя поставить одно или два живых растения и иногда открывать форточку? Или это больничная политика?

– Итак, Виктор, как ваше самочувствие? – поинтересовался Кокс, прежде чем сесть за свой стол.

– Хм-м, – протянул я, думая о том, как описать свое состояние. – В целом, можно сказать, сейчас все не так уж плохо. Хотя я еще под впечатлением от объявленного диагноза…

– Есть ли какие-либо трудности в моторике? – спросил он, сделав несколько заметок.

Мгновенно я вспомнил утренний инцидент на лестнице и почти собрался рассказать о случившемся, но, к своему удивлению, ответил:

– К счастью, нет.

Никакой реакции на мое признание не последовало, было слышно только легкое шуршание шариковой ручки по бумаге блокнота. Как и в прошлый раз, закончив писать, он снял очки, потер свои усталые глаза и только потом обратился ко мне:

– Вы принимаете тетрабеназин?

– Да, – подтвердил я.

– Тридцать семь с половиной миллиграммов три раз в день, правильно?

– Да, как вы назначили.

– Чувствуете ли вы какие-либо побочные эффекты, такие как кашель, тошнота, головокружение?

– Ничего необычного, нет, – ответил я, немного подумав.

– Это хорошо. Как вы думаете, лекарство помогает?

– Думаю, что да, но я все еще иногда чувствую конвульсии.

– Вас это беспокоит? – спросил он.

– Ну, Перри … – я глубоко вздохнул, чтобы успеть обуздать свое желание съязвить. – Я думаю, немного.

– Хорошо. Если вы почувствуете, что это начнет вас беспокоить больше, надо будет увеличить дозировку до пятидесяти миллиграммов в день.

– Чтобы обуздать судороги или беспокойство? – спросил я.

– И то и другое.

– Тогда лучше увеличить дозировку, – не раздумывая выпалил я.

Доктор Кокс вопросительно изогнул правую бровь – мой ответ его явно удивил.

– Хорошо. Что касается приема лекарств, я рекомендую пятнадцать миллиграммов утрoм, двадцать – днем и пятнадцать – вечером. Вы можете варьировать в последовательности, но главное, не принимать более двадцати пяти миллиграммов за один раз. – Доктор Кокс продолжил царапать в блокноте.

По-видимому, довольный записанным, он трижды медленно кивнул самому себе, прежде чем повернуть голову в мою сторону.

– Давайте проверим ваши рефлексы.

После краткого осмотра он вновь подошел к компьютеру. Без единого слова он начал стучать по дребезжащей клавиатуре, что явно нервировало Несс.

Я же думал о том, зачем Кокс делает двойную работу, переключаясь с записей в блокноте на базу данных.

Следующие действия он совершит в такой же последовательности.

Я посмотрел на Несс, она казалась тоже озадаченной.

Если Несс решает ту же дилемму, что и я, скоро она перейдет к действиям.

Желая привлечь к себе внимание, она нерешительно открывала и закрывала рот, стараясь задать свой вопрос. Я наблюдал за безнадежными попытками Несс установить зрительный контакт с забывчивым доктором, но ей, казалось, не хватало уверенности. Наконец после громкого вздоха она осторожно спросила:

– Как насчет лекарства?

Доктор замер, прекратил печатать, схватил ручку, дважды щелкнув по ней: открыто-закрыто. Затем медленно направил свои холодные зеленоватые глаза в сторону Ванессы.

– К сожалению… от болезни Хантингтона нет никакого лекарства. Это не бактерия и не вирус. Поэтому антибиотики не могут помочь, как, впрочем, и вакцины. Это генетическое нарушение, при котором дефектный ген влияет на белок. Белки превращаются в прионы и вызывают симптомы Хантингтона, которые похожи на комбинацию болезни Паркинсона, Альцгеймера и болезни двигательного нейрона.

Несс ни в коем случае не была простушкой или тугодумом, но обилие медицинских терминов в контексте безнадежности могло испугать любого. Она выглядела растерянной.

– Однако, как я уже сказал, надежда есть. Мы знаем, какой ген вызывает заболевание, и с сегодняшним прогрессом в генетическом лечении, особенно с CRISPR-Cas[3 - Инструмент редактирования генома, который обеспечил существенный прорыв в лечении гена Хантингтона и в генетике в целом.], становится все больше шансов на выздоровление, но, как вы понимаете, нынешнее лечение является полностью паллиативным.

– Да, Виктор говорил мне, – призналась она.

– Я также слышала об экспериментальной программе.

Искренность и оптимизм Несс вызвали приятное тепло внутри. Просто на грани моего разума, на периферии подсознания было ясно, что нет лучшего проявления беспокойства, чем это.

Удивительно, но она эмоционально инвестирует больше, чем я!

– Да, – начал доктор, нервно щелкая ручкой: открыто-закрыто… открыто-закрыто.

– Терапевтическая модуляция гена. Это единственное, что можно рассматривать как альтернативу в случае Виктора. Однако генная терапия находится еще на экспериментальной стадии, – уточнил он.

Именно этого момента и ждала Несс.

– Да! Мы хотим попробовать, правда, Вик? Это хоть что-то! – искренне радовалась она.

Если это единственная возможность потенциально остановить генетическую угрозу Хантингтона, я рискну. Независимо от результата…

– Ну, – начал объяснять доктор Кокс, – в настоящее время клинические исследования проводятся только у нас, в Калифорнии и Польше. Из-за правил Национального центра здоровья я не могу записать вас на испытания в Польше. И должен предупредить – нет гарантии, что вашу заявку примут.

– Может, сразу попробовать у нас в Содружестве; это все-таки лучше, чем ничего? – предложил я.

– Вы уже решили сделать запрос? Или все же сначала обсудите с Ванессой, учитывая, что ваша страховка, скорее всего, не покроет расходы на лечение?

– Да, это было бы потрясающе! А насчет затрат, я уверена, мы справимся.

Слабый проблеск надежды – и она сияла.