Ovum

В Дубае он развернулся: живое, импорт тел через Марокко и Стамбул. Диана лично изучала его жертв, так же скрупулёзно, как раньше – самого Шейха. Собирала досье на каждую сестру. Откуда родом? Где росла? Где училась – если вообще училась? Как попала в Дубай? Куда её отправили потом – и где её следы терялись навсегда? Искала совпадения, отмечала точки на карте. Точки со временем превращались в пунктирные линии – чёрными контурами проступали каналы человеческого трафика.

Она точно знала, как покончит с ним – лично, своими руками. Видела эту сцену во сне, представляла наяву, продумывала, привыкала к расположению предметов и хронометражу событий: вот он сидит на стуле напротив неё, одетый в белую джалабию, она поднимает оружие, шесть сухих щелчков, шесть красных гвоздик на белом.

Чтобы довести замысел до исполнения, нужен был повод, серьёзный, почти фантастический: если бы в очередную партию невольниц попала такая же, как она, из мира Перехода, или если бы он сам, лично, убил кого-нибудь и этому остались бы неопровержимые свидетельства. Ждала.

Три года прошло – Шейх ни разу не пересёк черту. Или пересёк, но она не уследила.

Во время решающей телеконференции аватарка Старшей сестры Комитета, высшей offici?re – белый пони-единорог с сиреневой гривой и витым розовым рогом – ворвалась в эфир уже на середине её доклада.

– Это же живое, из Африки, – сказала пони-единорог. – Не наша область, пусть Интерпол им занимается. Спецоперации, серьёзно? Нет. Просто нет. Окончательное решение. Что там ещё у вас? Тела? Трафик из Кении и Нигерии? Они же сами подписали согласие. Мы ничего не можем сделать, даже если бы хотели.

У Дианы в глазах поплыло от ярости на этих словах: они не знали, что подписывают, половина читать не умеет, не то что писать.

– Мы ничего не докажем. Жди. Будешь самовольничать – заменим нейронкой.

Пони-единорог прислала в общий чат подпрыгивающий смайлик.

И она ждала. Как в детстве, шесть лет, вечность, всё своё детство, до Эпидемии, до Перехода – ждала.

Диане было двенадцать, когда похоронили её отца, в закрытом гробу, по эпидемиологическому протоколу. Шестой штамм – последний перед войной и Переходом. На похоронах она выла и рычала, упала в жирную октябрьскую глину возле свежей могилы, била по этой глине кулаками и ногами, кусала эту глину, набивала рот, её рвало этой глиной. Приехала скорая, ей вкололи транквилизатор. Вопросов ни у кого не возникло: бедный ребёнок, сирота, как ещё это должно было выглядеть, такое горе, шок.

На ощупь глина была гладкой и холодной. Диана помнила это чувство – гладкого и холодного, такой на ощупь была кожа на животе отца, когда он пришёл ночью к ней, шестилетней, в комнату и сделался огромным, гораздо больше, чем был всегда, или он всегда был таким огромным, великаном, чудовищем, и только днём прятался в теле обычного человека. Под тяжестью его гладкого холодного тела у неё сначала отнялись руки и ноги, а потом и сознание отключилось, она как будто исчезла тогда, её не стало там, в тот момент. Когда сознание вернулось, он уже ушёл, и она снова была одна.

О той ночи никто никогда не узнал. На похоронах отца Диана выла и рычала, кусала гладкую глину, потому что не дождалась – он снова ушёл, не получил смертельной дозы справедливости, просто взял и сдох, сам.

Она видела отца в зеркале каждое утро: низкие брови, покатый лоб, хищные, как будто всегда раздутые в приступе гнева ноздри.

На совершеннолетие сделала себе подарок. Три недели в клинике. Хирурги спилили надбровные дуги, расточили края глазниц, подняли уголки бровей. Нос не тронули – просила не трогать. Когда с изрезанного опухшего лица впервые сняли перед зеркалом бинты, увидела: теперь всё так, как и должно быть. Фурия Перехода – хищная птица перед броском.

В двадцать лет Диана получила лычки offici?re Комитета Сестёр и право карать таких, как её сбежавший от возмездия отец. Причинять справедливость.

Шейх уже тогда был легендой, антигероем, заочно приговорённым во всех странах Перехода. Про него знали многое, зубной слепок и оцифрованная карта родинок на его теле ждали только процедуры опознания трупа. Диана могла вслепую одной линией нарисовать его тяжёлый, выпирающий от груди живот, и ещё она знала наверняка: кожа на этом животе – гладкая и холодная.

За окном апартаментов Шейха в Бурдж-Халифе месяцами висел автономный дрон, крошечный карбоновый шершень со сверхчувствительным микрофоном. Через глаза шершня Диана наблюдала, как перед сном Шейх снимает джалабию и превращается в бесформенное чудовище, монстра, только днём прячущегося в теле обычного человека.

5. Славик. Живое

За полчаса до съёмки Славик подготовил площадку. Передвинул кровать с кованой спинкой в центр комнаты на втором этаже, натянул на матрас серую простыню на резинках. Поставил в углах две лампы, закрепил на штативе смартфон и gopro, подключил к планшету контроллер, проверил кадр. То, что нужно.

План был такой: доснять материал – и в отпуск. Хорош уже: десятый выезд за три года. Пора отдохнуть. От Кении, от Уганды. От мастеров куньязы. От литров сквирта. С каждого гонорара Славик откладывал: закидывал понемногу в банк в Эмиратах. Теперь всё, хорош. Уедет в Азию, во Вьетнам, ещё куда-нибудь, где тепло и дёшево. Фрукты, ром, чистое море. Никаких автоматчиков в конце улицы. Денег хватит надолго. Заказчики… ну что заказчики. Подождут.

Ткнул в пульт кондиционера, добавил мощности, на ЖК-дисплее всплыло слово МАХ. Из-под пластикового крыла потянуло гнилыми тряпками, внутри задребезжало, как гвоздей насыпали, – долго на таких ходах кондиционеру не протянуть, хорошо, если хватит охладить комнату перед съёмкой, хотя бы час без жары.

Без четверти семь Славик выглянул через жалюзи наружу – в дальнем конце улицы снова стоял армейский джип с пулемётом. Позади у заросшей лопухами стены двое пацанов лет семи пинали консервную банку, автоматчик в камуфляже передавал водителю косяк.

В семь к дому подъехал микроавтобус. За рулём сидел сам Иди. Из раздвижной двери вышли трое – парень и две девушки. Одна была похожа на сомалийку, тощая, с маленькой головой, с выступающей верхней челюстью. Вторая, красивая, высокая, очень тёмная, обритая налысо. У обеих губы контрастно отсвечивали розовой перламутровой помадой. Парень мало чем отличался от утренней добычи перепончатых подруг, только косичек у него не было и вместо баскетбольной майки – обтягивающая футболка.

Иди довёл тела до двери, постучал, дождался, когда Славик внутри нажмёт кнопку электрозамка, вернулся в машину и оттуда помахал рукой: развлекайся, мистер.

Трое поднялись на второй этаж. Три стакана с армейским амфетамином, разведённым в горячем апельсиновом соке, Славик поставил возле кровати, на ящик с игрушками. Сомалийка и парень вопросов не задавали – видно было, что не в первый раз. Выпили, начали раздеваться. Славик проверил кадр. Красивая стояла посередине комнаты, как будто ждала чего-то.

– Пей, – сказал Славик.

Она едва заметно повернула голову и полсекунды смотрела, как он возится внизу с камерой. Высокая, широкие плечи, сильная спина, мощные бёдра. Талия узкая, и скулы красиво поднимаются. Славик подошёл к кровати, взял с ящика стакан, поднёс ей.

– Пей.

Лысая была выше его на голову, и пальцы у неё были длинные, такие, что, обхвати она ими шею Славика, тут ему и конец, поминай как звали.

Она приняла из его рук стакан, выпила.

Амфетамин подействовал через десять минут.

Сомалийка трахала парня длинным двойным дилдо, пока лысая сидела у него на лице (Славик сделал зум на её зад и поснимал так минуты три). Другим концом дилдо сомалийка имитировала куньязу. Она уже кончила два раза и вот-вот готова была выплеснуть третий фонтан. Иди не обманул, воды было много.

Трое не замечали Славика, как львы в саванне не замечают джипов с туристами. Он включил второй смартфон, проверил сигнал с контроллера – схема работала, сигнал шёл через планшет на спутник, оттуда в облако. Вышел из комнаты, спустился на первый, постоял, прислушиваясь: тела наверху стонали, мерно стучала о стену спинка кровати. Обычный вечер в Восточной Африке.

Через чёрный ход Славик вышел из дома в узкий проулок. Дорожка утоптанной красной земли между домами, две канавы слева и справа, забитые пластиковыми бутылками и жухлыми листьями. Солнце уже село, в воздухе пахло горелым мясом, выхлопом и тлеющей мусорной кучей.

Чёрный седан такси перегораживал дорогу неподалёку от выхода из проулка. Когда Славик появился в просвете, водитель мигнул аварийкой. Славик пробрался между корпусом машины и стеной дома, пролез в щель двери, кинул на сиденье рюкзак с вещами.

– В аэропорт?

– По длинной дороге.

Водитель посмотрел в зеркало заднего вида – два мутных белых пятна в темноте – ни о чём не спросил, молча завёл двигатель, поехали.

В путеводителях по Африке пишут: не носите с собой крупные суммы денег, не пользуйтесь на улице дорогими телефонами и фотоаппаратами, не надевайте крупные украшения, не выходите из отеля после наступления темноты. Избегайте ночных дорог. Любой ценой избегайте ночных дорог. Нарушение правила может привести к последствиям, несовместимым с жизнью. В этой части мира слишком мало работающих светофоров. В этой части мира разумнее верить в удачу, чем полагаться на исправные тормоза.

Навстречу чёрному седану неслось разбитое кенийское шоссе: в кузовах грузовиков бились друг о друга баллоны со сжиженным газом, подлетали на колдобинах бензовозы, мусорные самосвалы выпускали облака пыли, песок мелкой дробью колотил по крыше и капоту. Тонны ржавого металла, сажа выхлопа, темнота и грохот.

Славик проверил картинку. Сигнал сбежавшего спутника был таким же разбитым, как шоссе, изображение на экране двоило, лагало, но мощности хватало, канал держался, запись шла, гигабайты живого укладывались цифровыми штабелями в массив защищённого сервера в Эмиратах.

Славик ждал финала – и дождался. Дверь в комнату вынесла обутая в армейский ботинок нога, шестеро в камуфляже без знаков различия раскидали по углам тела – парню с дилдо в анусе прилетело прикладом китайского калашникова в лицо – и потом money shot, ради чего он всё затеял. Непостижимая чёрная дыра калибра 9х19 посмотрела прямо в камеру и кончила в лицо Славика короткой вспышкой. Финал, оргазм, моментальная смерть, африканский шик. Гонорар можно умножать на два.

Когда изображение пропало, Славик выключил телефон, вынул симку и выбросил её в темноту кенийского шоссе.

6. Чёрная. Коворкинг

Если бы не окна во всю стену, здание коворкинга на окраине парка выглядело бы один в один как сортир при шашлычной на шоссе под Казанью, деревянная обшивка поверх типового каркаса из шлакоблока, матовая металлочерепица цвета сырой печени. А так, с окнами, пряничный домик из андерэйдж-нейро. На этом месте до Перехода была конюшня, за ней чёрный кованый забор и немного подальше смотровая над мостом, где сейчас ходят электрички. Со смотровой открывался вид на закат и на закатный Сити в облаке смога. Я вставила в один из скриптов воспоминание об этом месте. Это моя фишка, вставлять в скрипты свои воспоминания, реальные истории, чтобы потом незнакомые люди под них кончали.

Я была здесь с любовником, даже не любовником, так, случайным мужиком из тиндера. Был такой, тиндер. Мне нравилось, что у мужика кабриолет и усы, рисковое сочетание, но мне нравилось. Мы пили мартини из бумажных стаканчиков, потом я пошла под мост пописать, он за мной, хотел посмотреть, и я ему быстро подрочила, прямо там, пока писала, на корточках, задрав юбку, с трусами на лодыжках. Под мостом пахло мочой, мужик повернулся спиной к любителям закатного Сити и кончил за минуту. Я сначала расстроилась, а потом подумала, хорошо, что под мостом, а не в постели и не в кабриолете. Кабриолет был красивый. Закат был красивый. Мартини я не особенно люблю, с этим мужиком мы больше не встречались. Может, там и сейчас такое случается, но только уже не на закате, а по ночам, потому что на закате никому особо не подрочишь. Среднее время прибытия патрульных Комитета семь минут.

Сквозь окно коворкинга бликовала большая эспрессо-машина, как в настоящем баре. Над машиной висел ретропостер с первым послевоенным фем-президентом, слоган Vote Shulman и старая афиша Morgenshtern. Под потолком после Нового года остался моток белёсого дюралайта, снаружи над дверью мелкая надпись белым по чёрному, коворкинг. И логотип объединённых городских сервисов. Видишь такой, значит, можно смело заходить, внутри точно будет не меньше трёх камер наблюдения. Ну и семь минут, не забывай.

Открыла дверь, зашла.

Некрасиво постаревшая барная стойка из IKEA, кресла-мешки с пенокрошкой возле стены, у стойки рядом с эспрессо-машиной парень, с виду лет двадцать, может, двадцать пять, крупные тупые губы, тестостероновый прыщ на лбу, очки, на футболке надпись Cycling is my therapy. На стойке нейромаска, прошлогодняя модель, хорошая, только на групповых сценах немного лагает. Сейчас со скидкой можно купить. Возле бокового окна на барном стуле спиной ко мне ещё один, с виду постарше парня, стучит двумя пальцами по клавишам, спина грустным колесом, свитер с оленями.