Остаться (с) человеком

Лилейниковой Зоя стала на третьем курсе Института культуры, выйдя замуж за мальчишку из параллельного потока библиотечного факультета. Неожиданно для себя девушка поверила в искренность его намерений, но в статусе жены продержалась недолго – обнаружив кардинальную разницу в поведении галантного жениха и официального супруга. Поначалу барышне казалось, что супруг – это самый внимательный и лучезарный человек, хорошо и вкусно шутивший, думалось, то так будет продолжаться всегда. Но, как впоследствии выяснилось, бурные жизненные испытания достойно пройти может не каждый. Вот и Славка Лилейников, поначалу бывший застенчивым и крайне положительным мальчиком, проболтавшись в общаге, приобрел одно крайне противное свойство. Пока в доме был алкоголь любой крепости – не мог он остановиться, не допив все запасы дочиста. Да, потом болел, страдал, клял себя, давал зарок «что больше ни разу», но сдержать своё обещание не мог. И ко второму году совместной жизни светловолосая, поблескивающая стёклами очков малютка-жена, обладавшая поначалу мягким характером – ушла к подруге Арозе в гулкую квартиру на Фонтанке. Но в результате краткого брака получила закалку характера, который после этой истории стал крепче стали.

Вот у дочери Дормедонта – Арозы всё складывалось гораздо лучше – и муж попался хороший, выпивающий только по большим праздникам, и сын родился бойким, ласковым, но к большому огорчению отца Сергея – единственным.

Так и воспитывали Серёжку Беспокойникова две любящие семьи до полного умопомрачения. Делали это строго, без поблажек. Но прыщущая на него «всенародная любовь» тоже давала себя знать. Сергей совместил в себе редкие качества – вырос не избалованным, но ощущающим себя настоящим «королём», что дома, что – в лесном хозяйстве Казимира. А ещё при активном потчевании разносолами хлебосольными родственниками парень всё же не превратился в маленького «борова». Чудное слово «метаболизм» не давало расплыться в животе, формируя в мальчишке крепкий костяк и рельефные мышцы.

Так что к девятнадцати годам спортивный пацан, выбравший себе стезю, кардинально отличную от отцовской и дедовской, закончил железнодорожный техникум. Тот самый, что когда-то был назван в честь «Васи Алексеева», но ко времени поступления в него Сережки, правда, утративший эту часть названия. И в лихом девяносто четвёртом году, окончил учреждение в феврале, а значит, попадал под весенний призыв, не дававший ему ни малейшей возможности поступить в институт тех самых Железнодорожников, коим так хотел стать молодой человек. Загребли его в военкомат профессионально и быстро. Не успев опомниться, попал он в пограничные войска, размещённые в славном городе Кандалакша…. Кругом сопки, грибов и ягод – прорва. Пейзажи казались ему похожими на дачные, а леса Кандалакши и Ленобласти воспринимались парнем как братья-близнецы. Погода, правда, поплоше, но ленинградцам к пронизывающими ветрами и дикой влажностью не привыкать. Это вот ребята из южных регионов страдали. Привыкший к сухому климату эпидермис на малейшую потёртость отзывался гнойником или незаживающей раной. Поэтому первый год акклиматизации сопровождался у волгоградцев, или жителей других, не болотистых мест постоянными походами в санчасть. Чего у ленинградцев, карелов и более северных людей абсолютно не наблюдалось. Был, правда, один весьма забавный случай и с более северным «бойцом». На этой истории хочется остановиться особо.

Уже на втором году службы Сергея Сергеевича к ним в часть попал настоящий оленевод. Реальный, практически как с картинки «житель крайнего севера», только что не в кухлянке и оленьих сапогах. Натуральный якут со странным именем – отчеством Айхан Сэменчикуола и незапоминающейся фамилией Иванов. Как успел объяснить сослуживцам раскосый, весёлый парнишка – Айхан (по-якутски) – «радость». А отчество было образовано от местного произношения имени Семён. Странное фио крайне развеселило писарей из штаба и молниеносной солдатской молвой разнеслось по всей части.

Так вот приключилась с тем самым Ивановым история, как говорится, леденящая кровь. Прибыл в Карелию представитель малой народности в команде, состоявшей из одного человека – его самого, под руководством дородного усатого прапорщика. Как водится, приехал парень не в банный день, и экипировка нового бойца Российских вооружённых сил происходила в строго индивидуальном порядке. Получив положенные: форму, исподнее, сапоги да портянки, Айхан избавился от гражданского костюма, уехавшего почтой на «деревню дедушке Бэргену» в посёлок с таким названием, воспроизвести которое членораздельно не смог сам капитан Баранов, в своё время отслуживший на восточных рубежах нашей родины, и, казалось, бывший привычным ко всему….

Так вот на третьей неделе совместного несения «тягот и лишений» стал по казарме при приходе в неё Иванова распространяться термоядерный дух настолько немытого тела, что рядом спящие солдаты, как по команде, поворачивались во сне на другой бок. Народ в казарме попался спокойный и наблюдательный, не сразу стал закипать и принюхиваться, но источник запаха был вычислен достаточно быстро. Айхан в этой истории долго оставался в тени, по причине обитания парня на одной из двухъярусных кроватей в положении «поближе к богу». При этом многие заметили, что интенсивность аромата снижалась после похода в баню, что было логично – бельё выдавали всем свежее. Несколько сглаженный и перебиваемый запахом хозяйственного мыла, на третий день совместного пребывания запах снова начинал струиться сверху, сгущаясь с каждым днём, подобно сапожной ваксе. Самый зоркий и измученный ночной «газовой атакой» карел Санька (здоровенный, с блестящими на носу очками), после недолгого наблюдения выяснил причину такого странного феномена.

Айхан – радостно собираясь в ту самую армейскую баню, получая свежее бельё и портянки до самого процесса помывки за три недели так ни разу и не дошёл, ловко пропадая вначале водных процедур и появляясь, как заправский джинн, к моменту сдачи грязного белья. Посовещавшись с близлежащими к «ароматному» воину сослуживцами и получивши на данное действо милостивое разрешение командира взвода сержанта Зенченко, ребята во время очередного похода в баню отловили оленевода и помыли его, используя солдатский напор и мощь измученных запахом, молодых организмов.

Эффект оказался потрясающий! Раскрасневшийся в бане, низкорослый рядовой упал на вечерней поверке в обморок и был отнесен на одеяле в санчасть. Через пару дней лежания в госпитале Айхан Сэменчикуола Иванов получил диагноз, полностью перечеркнувший возможность продолжения карьеры по военной стезе. Звучал вердикт просто угрожающе – АЛЛЕРГИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ НА ВОДУ. С таковым потрясающим медицинским заключением через два месяца лежания в изолированном боксе, вчистую комиссованный, поехал товарищ Иванов в якутский посёлок с невыговариваемым названием, радовать своим появлением родных. Отбытие бойца моментально сказалось на уровне стрелковых показателей части. Стрелком рядовой Айхан был отменным.

Жизнь в казарме, проветриваемой днём и ночью, после отбытия сына гордого якутского народа быстро наладилась и превратилась в устраивающую всех. И до конца своей полуторогодичной службы больше не было у Серёжки таких ярких врезавшихся в память воспоминаний. Кормили, конечно, плохо и последние полтора месяца питался Серёня «святым духом», булками из «чайной», да подножным кормом – коего этой осенью на близлежащих сопках было, ну просто завались. Уехал домой не первой партией, но успел добраться до первого сентября, пропустив, правда, в этот год поступление в вожделенный ЛИИЖТ, или как он тогда уже именовался СПГУПС. Стал студентом на следующий. А, закончив, оттрубил выпускник на железной дороге пару лет и в связи с практически полным её развалом был прибран отцом в заметно развивающийся бизнес производства цемента.

Мудро не поставив сына начальником, а заставив пройти все ступени процесса «снизу доверху», папа Беспокойников получил думающего, знающего все тонкости специалиста. Попробовав сына в организации парочки производственных площадок по лесам и весям Ленинградской области и оценив профессионализм отпрыска, отец постепенно стал отходить на заслуженный отдых, отдаваясь садоводству и огородничеству на даче тестя. Здесь Сергей-старший полностью применил свои хозяйственные навыки, тесть, правда, не дожил до этого момента, также как и тёща – мама Арозы. Супругу, как поговаривали соседи, Дормидонт забрал с собой в «места богатые дичью».

Так и шла Серёжина жизнь, в чём-то похожая на жизни всех детей, родившихся в первой половине семидесятых. Конечно, в каждой судьбе своя изюминка, но общая тенденция прослеживалась везде. По большей части это поколение застало своих дедов и бабушек, по полной хвативших все «прелести» Великой Отечественной. Героев, молчащих о своих воспоминаниях даже за рюмкой водки, поднимаемой за столом девятого мая. Не менялась ситуация и в скорбный день – двадцать второго июня. Предки праздновали двадцать седьмое января (День снятия блокады) с радостью и каким то неистовством, но никогда не рассказывали, ЧТО именно происходило на их глазах, в перерыве между датами начала и полного освобождения города. Блокада в памяти Сергея Сергеевича так и осталась словом, написанным большими буквами. На все расспросы о войне Дормидонт и Казимир вместе с жёнами отвечали лишь настолько общими фразами, что понять, а тем более пересказать их личные истории, допустим, в школьном сочинении было практически невозможно. И тут на помощь приходила Зоя Казимировна, работавшая в музее Блокады. Она давала столько разнообразной информации, что на сочинения и доклады хватало всему классу. И на все школьные годы.

В своё время Зоя сильно прониклась скупыми, еле проталкиваемыми сквозь зубы рассказами матери о страшной блокадной трагедии. Мама была немногословна, даже несмотря на то, что именно в это время так ярко загорелась их с отцом семейная звезда. А ещё больше и упрямее начала интересоваться дочка осадой города после выразительного молчания Казимира Яновича и Дормидонта Евлампиевича, любивших в памятные дни посидеть вдвоём за «адмиральским» чаем. Время они проводили без свидетелей. Но даже через двери было слышно, что говорили друзья торопливо и взволновано… Однако при появлении детей и внуков всегда моментально умолкали. Ежели кто не знает, что такое «адмиральский чай», объяснить это понятие достаточно просто!

Берутся два стакана свежезаваренного чая, обязательно в подстаканниках. Без подстаканников вся церемония становится блёклой и неинтересной. Так вот, отпивается глоток душистого, на травах заваренного чая, и доливается до стаканного ободка коньяком. И вся церемония повторяется до тех пор, пока весь объём в стаканах не будет наполнен чистейшим коньяком без малейшей безалкогольной примеси.

Научил Дормидонта Евлампиевича тонкой церемонии Николай Корнеевич со знакомой детям фамилией – Чуковский. Сын того самого Корнея Ивановича, который известен всем малышам нашей необъятной страны, как автор «Айболита» и «Бармалея». Дружили журналист и писатель с блокадной зимы. Дружба эта спасла великолепного переводчика «Острова сокровищ» и произведений о Шерлоке Холмсе от неминуемой гибели. Мало кто знал, что Николай Корнеевич служил на Балтийском флоте, участвовал в страшном Таллинском переходе и блокаду так же хватанул полную ложку бед вместе с родителями Арозы и Зои.

Однажды, засидевшись в гостях у Дормидонта, пропустил военмор Чуковский начало комендантского часа и решил не гневить судьбу возможной встречей с ночным патрулём. Оставшись в тесноте да не в обиде в гостеприимном доме приятеля, утречком Николай Корнеевич пошёл к себе домой. А подошедши, с ужасом осознал: нет у него больше квартиры. Да и самого здания, где она располагалась, тоже нет – фугасная бомба разметала его ночью как плохо утянутый стог сена. После этого, приняв дату события за второй день рождения, каждый послевоенный год, вплоть до своей скорой кончины, писатель присылал Дормидонту Евлампиевичу по ящику отличнейшего коньяку (КВВК) с обязательной благодарной запиской.

И ещё одним событием, повернувшим юную девушку-библиотекаря в сторону исследования блокадных событий, стала маленькая, синяя, квадратная обложка книги.

Книга, случайно найденная в библиотеке Дормидонта Евлампиевича.

Книга 1943 года издания, с падающим на обложке самолётом.

Книга Николая Корнеевича Чуковского «Девять братьев».

С дарственной надписью «Дормидонту, другу, отведшему от меня смертельную опасность! От автора – 1943 год».

Книга, написанная в блокадном городе, вручённая отцу писателем, вкупе с рассказом о чудесном спасении автора – окончательно заинтересовали Зою Казимировну и приохотили её к изучению сложной и страшной ленинградской темы. Навсегда приохотили.

***

Сергей Сергеевич же не настолько проникся темой блокады, он больше интересовался феноменом появления в дедовской и своей голове девичьего голоса, изредка беспокоившего обоих. И если железобетонный дед усилием воли перестал замечать это явление, то внук нервами и выдержкой был похлипче. По правде сказать, нервный был парнишка, беспокойный, с завихрениями. Увлекающаяся натура. Даже не так – увлекающаяся натура с инициативой. А дурная голова, как известно, ногам покоя не даёт.