Квадролиум – Космическая роза

Там на дне тот самый якорь притих, который не сдвинуть, не потому, что недостаточно сил, потому что не под силу вышвырнуть событие меняющее контур жизни накреняя плоскость мира, словно то корыто преисполненное массой консистенции малоподвижной, но то жидкость, пусть её уносит в даль, выше крыши, чтоб мало не показалось, ибо у вселенной нету дна, дно судьбой поношено, хватает, чтоб не привыкать до смерти, до сих пор содрогаюсь.

Откликается палящим взором пламенная красавица из ледяной вселенской скованности:

«Засыхающие будни на плоскости стекольной,

Отражают изнанку сетчатки и внутренностей потаённых,

Океан истомлено швыряется волнами, но не дотягивается,

Влажная несоизмеримость не удел в пустыне, скрипят обездоленные пески в адском жаре,

И ни одной капли на глазах стынущих в скупой довлеющей ночи,

Какой-то алкаш взахлёб полудрёма с головою больною мычит, падла,

Такой прелестный миг нарушен, а дни по дну ссыпаются наружу в залежи памятства эпох,

Как будто мох в тени застуженной, предстающей чередой покрывает камни конденсирующие его, словно шерсть животное, соприкасаясь смирно с окружающей средой порождающей в соприкосновении волокнистую форму».

– О, как же вам здесь томно в былинах несметного произвола,

Паразитический цветок сердце изсосал, вампирическая тварь плотоядная, но не мыслит он и не видит куда распростёрты его лепестки, края о непостижимое издирая, так и корни за влагой живительной крадутся, впиваются в почву недр души,

Не отпустит, пока не изкромсает шипами прорастая, никто не одержит верх в симбиозе, взаимовыгода всегда обусловлена, вроде и вред обоюдный, но не будет без обоюдного пожирания ничего, ни секунды не выдержит в самовольном полёте вырванная из сердца роза, ибо хлынет напором и никогда не заживёт, не зарубцуется почва, где впился её корень, а триумфальная кульминация любого цветка, это жест нараспашку влекущий пчелу пьянящим нектаром и цветом буйства,

Так и иссохнет в объятиях ковких ранящими касаниями, что продолжили друг друга невольно терзающей болью, мир своей порослью преисполнив, пока не иссякнут соки, пока есть чем вскормить в себе рост.

– Нравится мне Солнце, люблю я его, целая жизнь, дармовое озарение безудержным напором, да и я кусок сего хлещущего напряжения тоже, что в себе тонет словно, но отличий между нами всё же множество, целый список симптомов, целая симфония, заплелись промедлениями и всплесками накопительства сгустки жизни поскольку, глядят на отсутствие смысла упором в себя.

Эй, невзрачные мыслью, откуда парад и куда, если не видно просторов в ваших темницах бездумья адского?

Схлопнулась потная задница с мокрыми трусами, перебирает жизни толк с взвеси на взвесь, на пляжу греется её вес, румянец, подобно спелый плод, форма лепнины идеальной, еле виднеющийся пушок волосяного покрова, от макакьего прошлого, чтоб не остыла в холодную пору, а может поможет ещё чего хлёсткое, дабы покраснение, как у того восхода море налившего теплом и золотом,

Глядишь и утонут в непомерной заботе о доблести узоры новых трусов, западут в горизонты, как за мира край, по заслугам шлёпая, словно мух прихлопывая, как, как, как, прилипла сукна ткань и отпечаталась её текстура в эпидермальных слоях насиженной мудрости.

– Кто ты, дивный странник? Откуда метишь волевой наплыв? Раз уж встреча состоялась, к жару моему прикоснись.

– Какая-то труха, если не сказать полнейшая, превратилась из меня под гнётом чуждого имиджа и его предков, поколения эволюционирующей бездны обусловившей застой в каждой плоскости, каждым свойством.

Кончится ли он? Недра пропасти сами не кончаются, им нужен перерыв извне: метеорит, гамма всплеск, планетарный чих.

Досталось мне скупой несправедливости, достанется всем, космические просторы не дремлют,

Этот стабильный комфортный век не нами обусловлен, а ровной орбитой во вселенской тишине, что небольшой зазор без сдвига, покуда не накроет если чем-то жгучим и увесистым сметая все убогие капризы и представления сценические имитирующего владычество зверя.

– Но коли так, возьми и выскользни выше, где нечему сдерживать спех, где некак томиться, ибо застынув в пустоте, остаётся лишь невзрачную участь постигнуть, кою накрыть собою и сникнуть в ней.

– Вон стих соскакивает с мысли, по букве, по сдвигу некоего смысла,

Вроде найден, но всё равно ищет непостижимое, словно утрачено исконное нечто,

Нарисованный гранью потёртой века о век, их жернова мелят уже оформленное ради результата опытом взвешенным, память скобля до дыр в бытии,

Задача выпечь хлеб водрузила на умы задумки непомерные, несметно стремя к цели,

Вон! За холмом скомканных временем мер восходит то, чего никто не видывал,

Никто не узнает и никого ещё не было там, где спустя один миг окажетесь вы,

Так откуда же ведомо, не своею волей возникшим, что не своею волей продолжатся они?

Или вовсе таковой не имеется? Слишком мелочно терзать небылины, дабы зверские нутра насытить, что заключены в темнице безпросветной во имя собственной гибели, лишь бы ничего и не сейчас за рамками привычек.

– Так и вы упёрлись в небыль? Озадачены смыслом, сюжетом, кой не сыскать, не истолочь, не вышвырнуть из мысли? Знаю я, ибо ведомо, с тёмных недр вечной тишины всё видно, каждую мелочь, покуда и как, что и зачем. Повинуйся и внемли озадаченный градиент сознания.

Всё и сразу слишком велико для бренной плоти, если не сказать «неограниченно» ничем, кроме непосредственных возможностей, а следовательно и способностей. Отбор приоритетов – основа жизни, даже мельчайшие неосмысленные манёвры химической инерции молекул органических, предтеча решений, смысла, творчества. То, что инертно на базовом уровне, есть осмысление и созидание на уровне масштабов великих, где запутаны базовые сдвиги в навыки комбинации симбиотической вплоть до тотальных значений произвольности, что в теории на определённом уровне должно упираться в бога, но пока того не видели. Тотальная созидательность подразумевает полное владение материей, неподвластность ей, не глядя на то, что ничего кроме неё нет. Это черта, за которой находится уровень меры, когда ни материя определяет природу, а природа определяет материю, но мы далеки от черты таковой, так далеки от бога. От того и неведом господствующий над вселенной толк, от того и не видывалось, но изо дня в день доносятся возгласы о непомерности величия плоти бренной в лице непогрешимых свершений, ибо не постигли истинного верховенства прихотливые, ведь им хочется большего без достижений, а порою меньшего.

Подарю вам лишь напев гласящий о сюжете, какого не сыскать, но выткать из жизни, подобно сукно, кое примерить по себе и передать по эстафете в даль вселенских расстояний.

Накатился вечер, так накатывается свирепый зверь на жертву и раздирает ту, раздирает,

Голод не беспечен, он продолжения требует, будь то банкет или вдох несдержанный от страсти пламенной зовущей вслед за тяжелеющею ношей из дня в день, словно то мешок с картошкой, доставляет неудобство хребтине сгорбившейся, но жрать охота, только охота без патронов, и не лихие скорости хищнических порывов, лишь жажды уголёк краснеет в темноте в преддверии порыва, что пламенем изыдет из плоти, словно то предначертано, словно больше ничего не может сбыться, последний возглас, жест, мысль, а может ещё будет, а может ещё хлестнёт голодной живностью за пищей,

Да есть же, есть, пока не иссякнет воздух, пока творческая мера жизни не выдохнется или не вытряхнется под воздействием внешних укоров атмосферная скованность.

Томная ночь, тоска разъедающая недра вселенной проносится мимо, а раз ей сопутствует сон, возможно и жизнь вся приснилась.

Вот и утро настаёт, свежий свет звезды топит мою жизнь, золотая пыль выплеснутая из массы плазменной, словно то цветок разносит своё семя, оплодотворяет бездыханную материю, и я в этом возник, сижу и греюсь на берегу космическом шарообразной глыбы, что скомкалась в пустотах небыли, сим нас слепив,

Задумка ли? Просчёт на перспективу, конструктора, что лепит глину и не даёт ей застыть? Не слишком ли обширно, что краёв не видно? Но задумка есть, и предстала она жизнью.

Не напишу я стих, хрена с два, раздаётся пчих, значит это правда,

Воссиявший миг, явилась ты в который, как апокалиптический сдвиг вселенского размаха,

Что зачерпнул меня и внёс в неведомый сюжет настырными волнами, за край объятий, которые мы с тобою от мира отодрали с собою вместе,

От мира, что словно ноша на горбу титана, от мира, что изношен и изваян всплесками рождений и скитаний оных, доколе агоническое пламя душу не развеет в вышине,

За тобою, милая моя, за тобою, от рибонуклеиновых кислот до охвата талии и бёдер, жизнь полосою несметною несётся, словно то парад, словно то триумф несущий знамя роковое,

Но не видно в нём тупикового упора, что зваться мог концом бы, лишь изволнованные края, мельтешат, мельтешат,

Капризная луна еле восходит, стонет, налитая пульсом кровавым из глаз, свою орбиту гонит по начертанной положенной, и чем выше, тем ярче её злато,

Вонзающим образом сердце рвёт в клочья, на куски разметает, подобно то ноты прерывистой мелодии или мазки эскиза,

На, возьми, упейся моей кровью, дьяволица, вижу, чешутся копыта, разметают искрами, я отдан всею жизнью, словно палитра, сколь угодно макай кисти и рисуй жестами касаний извилистых, покуда не отпустит стук из под грудины и сопутствие мысли.