Дневник школьника уездного города N

11 июня 2020. Четверг

Прошла первая неделя лета. На озеро вернулись лебеди. Величественные, раскинув крылья, они скользят по тонкой водной глади мимо дома, построенного моим дедом. По берегам с удочками притаились рыбаки. Иногда, засмотревшись на пару длинных изогнутых шей, они пропускают погружение поплавка, и потом еще долго и без толку следят за его упорным нежеланием тонуть. Хотя, думаю, дело вовсе не в рыбе.

В детстве дед часто брал меня на рыбалку. Мы вымачивали хлеб в реке, катали его в маленькие шарики и, насадив их на крючок, устраивались у самой воды. Я тогда не понимал азарта, с каким дед закидывал удочку, и усердия, с каким он ждал очередной поклевки. Мне быстро надоедало: я убегал бродить по берегу, бросать камни в воду и пугать лягушек, а когда уставал, садился рядом с ним на корточки и включал мультики на телефоне. Тогда дед обычно говорил: «Эх, вы, поколение интернета. Не понять вам обычных радостей жизни». И дальше он рассказывал какую-нибудь историю из своей молодости, начиная ее словами «вот мы, бывало, в твоем возрасте…»

Сейчас в озере почти нет рыбы. Еще в начале года пруд был платным, но его владельцы обанкротились, сетями выловили всю рыбу и уехали. Я думаю, рыбаки приходят сюда не за хорошим уловом – для этого они обычно облепляют берега канала, бегущего из богатой живностью Кубани, но его берега бедны деревьями, а июньское солнце беспощадно нагревает воздух до тридцати градусов в тени, так что днем, в районе полудня, не имея крыши или листьев над головой, можно превратиться в раскисшую кляксу. Да, постоянство времени плавится под зноем южного солнца. Рыбаки бегут на озеро от жары. Они знают, что здесь нет рыбы, зато есть пара лебедей, своим танцем завораживающих сильнее, чем беспрерывные нырки поплавков.

На прошлой неделе шли дожди. Они в эту пору разливаются под вечер. Весь день солнце беспощадно выжигает сухую траву на полях, огненным вихрем обрушивается на каменные городские дома и черный не остывающий асфальт, а вечером ветра из калмыцких пустынь, уткнувшись в Кавказский хребет, разворачиваются и гонят тучи с дождем на наш маленький город. В детстве, когда мы с дедом, бывало, гуляли по озеру, он поднимал голову к небу и говорил: «Ух, как припекает. Видно, вечером ждать бури». И правда: вечером я залезал на подоконник и сквозь два толстых стекла наблюдал, как ветер гнет к земле деревья, а с неба с какой-то остервенелой яростью несутся потоки воды.

Скоро дожди кончатся, и цифры на градуснике заправки Роснефти, мимо которой я каждый день последние одиннадцать лет ездил в школу, покажут сорок. С восьми утра и до восьми вечера появиться на улице для непривыкшего к жаре человека будет равносильно самоубийству.

Десять дней назад на предыдущих выходных прошел последний звонок. Конечно, онлайн. Учителя на камеру говорили поздравления. Некоторые мои одноклассники записали слова благодарности. Я не участвовал – видимо, до меня не смогли достучаться, когда они снимали видеоролик. Самая трогательная часть – фотографии: под грустную музыку они следовали одна за одной, с первого класса и по одиннадцатый. По ним можно было проследить, как росли и взрослели Аня и Саша, Миша и Дима… Из маленьких испуганных семилеток, впервые ступивших на порог школы, они фото за фото распускались в девушек и укреплялись в парней. Меня, конечно, на фотографиях не было. Мой школьный путь шел параллельно, пересекшись с ними только на последнем году. Сначала православная гимназия, потом шестая школа, теперь вот лицей…

А ведь все могло быть по-другому. И я мог бы учиться с ними с самого начала. Моя голова торчала бы на общем снимке из музея Лермонтова в пятом классе; моя спина маячила бы на снимке из Архыза в седьмом классе, когда они взбирались к горному озеру и едва не потерялись; мой букет цветов загораживал бы половину лица на фото с обязательного возложения цветов на День Победы в прошлом году… Но, как говорит Наталья Алексеевна, история не имеет сослагательного наклонения. А еще она говорит: «Вам, ребята, пока рано грустить о прошлом».

Окончание последнего звонка было заблокировано Ютубом: «Видео удалено за нарушение Условий пользования YouTube». Видимо, виной тому авторские права на игравшую задним фоном песню.

Несколько раз в неделю я езжу к Наталье Алексеевне. Официально школа закрыта, поэтому она организовала что-то вроде «кружка истории» у себя на дому. Там мы, несколько белых ворон в стае математического класса, готовимся к гуманитарным экзаменам. В том числе и Аня.

Эти поездки на автобусе через весь город привычным маршрутом создают легкое ощущение возвращения к прежнему миру, когда еще надо было каждый день ходить в школу, а город не знал карантина.

Машин на дорогах с каждым днем становится все больше. Люди высыпают из домов в пять-шесть вечера, чтобы глубоко вдохнуть нагретого за день воздуха, и потом, дождавшись, когда небо затянет тучами, бросаются к ближайшим укрытиям, а город мгновенно накрывает ливнем.

Наш «исторический кружок» собирается в районе одиннадцати утра. Солнце к этому времени еще не успевает разъяриться, но на сидениях в автобусе уже остаются влажные следы от потных спин. Около двух мы заканчиваем. Солнце переваливает через зенит. Воздух загустевает так, что, выходя на улицу после прохлады кондиционера, ты вязнешь, словно в болоте. Наш «кружок» рассыпается: кто-то спешит домой перебить маленькую порцию гуманитарности тяжеловесным задачником по алгебре; кто-то тащится к ближайшему магазину запастись холодной водой, чтобы без обезвоживания добраться до дома; кто-то, как мы с Аней, домой не идет.

Мы, дождавшись, когда наши одноклассники скроются из виду, беремся за руки, сворачиваем за угол девятиэтажки, в которой живет Наталья Алексеевна, и идем к перелеску, уютно притулившемуся к подножию горы с романтичным названием «Невинная». Она растет в паре километров от городской черты. Индустриальные лапы города еще не достали ее, но с каждым годом окраинные улицы подползают все ближе и ближе, и рано или поздно они лягут на ее возвышающееся над равниной тело.

Мы доходим до перелеска. Он, местами колючий и неприветливый, неохотно пускает нас под тень деревьев. В детстве я представлял, что в этом маленьком нелюдимом лесу живут эльфы. Они охраняют покой горы, пропуская сквозь свои владения лишь избранных.

Мы с Аней сходим с едва заметной тропинки, углубляемся в чащу и под ветвями дикого орешника устраиваем что-то вроде пикника. У Ани в рюкзаке бутерброды, у меня – плед. Рядом с шершавым стволом примятая трава – след наших предыдущих посещений.

В прохладе густых зарослей после нескольких минут полуденной жары голова наливается тяжестью, веки закрываются, тело перестает слушаться, мысли застывают, перемешиваясь с грезами, истончается призрачная граница между сном и явью, и уже непонятно взаправду Анина голова лежит на моем плече, а сквозь листву пробивается кричащий оранжевый цвет, как на диких картинах французских авангардистов, или виной тому солнечный удар – помрачнение рассудка, мимолетное, как тень скользнувшей по небу птицы, и те два часа, что мы провели вместе, когда я чувствовал на шее ее горячее дыхание, и по спине ползли мурашки, а по коже бегали маленькие электрические импульсы – были ли они, эти два часа, или я только моргнул – остальное приснилось.

В первый раз у нас не было с собой ни пледа, ни бутербродов, и мы лежали прямо на траве, смотрели вверх, как расходятся ветки от ствола дерева, от веток – тонкие прутья, от них – длинные треугольные листья. Я спрашивал Аню, зачем она ходит на занятия в наш «исторический кружок», если ей не нужно готовиться к экзаменам. Она не отвечала, только, повернувшись в мою сторону, в полудреме смотрела мне в глаза из-под полуприкрытых век. Я спрашивал, не передумала ли она идти в университет с языками, еще не поздно поступить так, как ей хочется самой. Она качала головой. Мне не нужны были ответы. Я их и так знал. Я говорил, потому что боялся окончательно провалиться в сон.

Разговоры о будущем делают его менее пугающим. Мы с Аней часто мечтаем, как оба поступим в Москву и будем гулять по Красной площади мимо Кремлевских стен и Храма Василия Блаженного. Это случится совсем скоро, уже в сентябре.

30 июня 2020. Вторник

Мы с Аней видимся почти каждый день с тех пор, как она рассталась со своим молодым человеком в тот вечер, когда мы в первый раз поцеловались. Пару недель назад она поставила условие: мы будем не просто гулять и развлекаться, а в наши встречи готовиться к экзаменам.

Мы сидели в моей комнате – пережидали полуденную жару. На экране ноутбука уже в сотый раз подряд крутился клип Uno от Little Big. Аня лежала на кровати и в такт песне покачивала ногами. Я наблюдал за ней, откинувшись не спинку компьютерного кресла. Клип кончился. Аня потребовала запустить его снова. Я запротестовал: сколько можно!

– Самый последний раз! – взмолилась она.

По моим подсчетам, она произносила эту фразу четырежды за последний час.

– Хочешь раскрою тебе тайный смысл? – спросила она и не стала дождаться ответа. – Вытяни перед собой ладонь и начни загибать пальцы, начиная с мизинца. Как в песне: uno, dos, третий пропускаем и… quatro!

Песня кончилась. Аня встала с кровати. Я не отрывал от нее взгляда. Она потянулась, будто разминаясь после сна. Тонкая полупрозрачная майка оголила плоский живот. Уже успевшие загореть ноги вытянулись в струнку. Она небрежным движением поправила короткие черные шорты, слегка съехавшие ниже положенного, пока она ерзала на кровати, и в упор посмотрела на меня.

– Так, – сказала она. – Заканчиваем со всей этой ерундой. Тебе пора заняться делом. Я не хочу, чтобы из-за меня ты никуда не поступил.

Я попытался вяло возразить.

– Не спорь, – отрезала Аня.

Она подошла, потянулась через меня к полочке с книгами, так что перед глазами зависла ее загорелая шея – в носу защекотало – она выпрямилась и с грохотом опустила на стол учебник по обществознанию.

– И хватит на меня так смотреть, – сказала она, делая вид, будто смутилась.

– Как?

– Я еще маленькая девочка… – сказала она, снова вытянулась на кровати и коварно стрельнула в меня острым взглядом своих больших глаз.

Этот разговор происходил еще до ее Дня рождения, после которого мы перестали быть детьми.

– Читай учебник, а я буду слушать.

Она закрыла глаза и откинулась на подушку, будто арабская принцесса из «Тысяча и одной ночи», только мы поменялись ролями: я – рассказываю, она – слушает, и за окном не прохлада ночи, а тяжелая духота середины дня.

– Учебники переполнены чушью, – сказал я.

– Ну и что же. Сдашь экзамены и выкинешь ее из головы.

– Зачем забивать голову бессмысленными вещами?

– Затем, чтобы получить нормальные баллы на ЕГЭ и поступить в универ.

– Тебе не кажется странным, что мы одиннадцать лет тратим на то, чтобы в итоге нам поставили какое-то абстрактное число из трех цифр, которое уже через месяц ничего не будет значить? Это как-то неправильно, что ли…

Аня приподнялась на кровати, напустила на себя грозный вид и сказала:

– Ты опять споришь? Если не будешь готовиться к экзаменам, я к тебе больше не приеду.

– Значит, мы не идем сегодня на озеро?

– Конечно, идем! Только ты возьмешь с собой учебники.

Дикое затерянное в степи озеро мы открыли для себя недавно. Точнее, я знал о нем с детства, а вот Аня удивленно хлопала глазами, когда я впервые привел ее туда. В попытке победить жару мы искали пляж, чтобы, лежа под тенью деревьев, иногда остужать наши нагретые солнцем тела в прохладе воды. Городской пляж на берегу Кубани – в той ее части, где река разливалась до размеров океана, а течение замедлялось до еле заметного шевеления волн – нам не подходил. Песчаная набережная, переполненная загоравшими людьми, таила угрозу не до конца побежденного вируса и чужих любопытных глаз. Стайки детишек шумно носились по берегу, плескаясь и резвясь во славу беззаботного детства. Женщины, чьи молодые годы жили теперь лишь под толстым слоем воспоминаний, обеспокоенно следили за ними, переводя пристальные взгляды на нас с Аней и обратно, чтобы, убедившись в безопасности своего выводка, подстегиваемые любопытством, вновь обернуться к нам.

Тогда мы поняли: нам нужно безлюдное место – и принялись искать его. Мы брели по берегу Кубани в сторону плотины. Не дойдя до нее сотни метров, остановились у одинокой заросшей могилы. Аня спросила, как я думаю, откуда здесь могила, и я рассказал одну из многочисленных легенд нашего города. Раньше, когда плотину только построили, над ней возвышалась статуя Сталина, которая рухнула в реку сразу после смерти вождя. Один из тех людей, что ломал памятник, сам оказался в воде, и вождь, падая, придавил его насмерть. Человека похоронили на берегу, а Сталин еще долго пролежал на дне с протянутой кверху рукой, пока из Ставрополя не прислали машину и не уволокли вождя в неизвестном направлении. С тех пор на этом месте не раз видели призрак придавленного человека. Он выходит из могилы каждый раз, когда кто-то в городе заводит речь о восстановлении памятника вождю.

Мы миновали плотину и сразу оказались за городом. Начался густой лес, дарующий спасительную прохладу. Мы удалялись все дальше и дальше от городской черты. Русло Кубани сузилось в узкое бутылочное горло, а течение набирало скорость горных рек. Я показывал Ане места, куда в детстве водил меня дед. Когда река в конце августа высыхала до того, что можно было перейти ее вброд, мы с дедом переправлялись на другой берег. За нами увязывался пес по кличке Фунтик. Мы шли пешком, а его короткие лапы не доставали дна, и его сносило течение. Я боялся, что безуспешная борьба собаки со стихией, закончится победой последней. Тогда дед останавливался посреди реки – грозный, как Колосс Родосский, – он кричал псу: «К берегу! К берегу!» – и тот возвращался обратно.

Мы дошли до маленького покосившегося кладбища времен Великой Отечественной. Отсюда начинались места, бродя по которым два месяца назад, я пытался понять, как жить дальше. Мне не хотелось снова посещать их, к тому же мы устали после долгой прогулки, и я предложил Ане зайти ко мне. Через полчаса, утомленные и обессиленные, мы купались в прохладе кондиционера в моей комнате.

Аня сказала, что раньше не гуляла по окрестностям города. Обычно на лето родители отправляли ее за границу, и она не могла даже представить, что совсем рядом есть такие красивые места – надо лишь уметь искать. Тогда я и вспомнил про затерянное озеро, рассказал о нем Ане, и мы решили на следующий день отправиться на его поиски.

В детстве мы с Лешей ловили там раков. Мой дед объяснил, как это делается. Нужно ногой нащупать нору, задержав дыхание, нырнуть, затем, откинув страхи и сомнения, засунуть руку в нору и, ухватив рака за клешни, медленно вытащить. Иногда они больно щипались, и тогда нужно было надавить на основания клешни, чтобы рак отпустил свою железную хватку.

С Лешей мы, бывало, забредали далеко от города в поисках новых приключений. Мы представляли себя первооткрывателями неведомых земель. Однажды, выйдя на проселочную дорогу, ведущую в никуда за горизонт полей, спустя пару часов упорного пути мы наткнулись на цветущий сад. Кто его посадил и зачем – загадка. Наевшись черешни, от сладости которой хотелось закрыть глаза и мгновенно уснуть, и, отдохнув в тени деревьев, мы вновь вышли на дорогу и отправились в обратный путь. Больше в этом месте мы не бывали.

Двадцатого июня Ане исполнилось восемнадцать. Она закатила вечеринку, которая одновременно заменила школьный выпускной. На ней собрались все наши одноклассники. Я приехал раньше остальных – вызвался помочь Ане встречать гостей, так как ее дом находился в коттеджном поселке, и остальные не знали дороги.

Я познакомился с Аниной мамой – вежливой женщиной приятной наружности. Она находилась везде одновременно: на кухне, в беседке, в саду и на чердаке. Она проверила каждый уголок дома на наличие мусора или непорядка. Кажется, она волновалась за праздник дочери больше, чем Аня, которая едва поспевала за матерью, беспрестанно повторяя: «Мам, да я сама разберусь».

Начали прибывать гости. Я встречал их на автобусной остановке и провожал к дому. Так как они приезжали по одному или маленькими разрозненными группами, то я, словно проводник между мирами, не останавливаясь ни на минуту, метался между автобусной остановкой и Аниным домом.

Вторыми или третьими приехали Саша с Мишей. Маршрутка медленно подъехала к остановке, замерла и какое-то время ничего не происходило. В боковом окне маячил профиль Саши. Видимо, они расплачивались за проезд. Потом дверь фыркнула, отъехала в сторону, первым наружу шагнул Миша, протянул назад руку и галантно помог Саше выбраться. Я их поприветствовал. Они поздоровались в ответ. И между нами тут же повисла физически ощутимая, угловатая, заполняющая все паузы неловкость. Она исчезла позже, залитая несколькими бокалами вина и общими воспоминаниями о последнем школьном годе.

Потом я встретил Диму. От нечего делать он согласился составить мне компанию, и проводников стало двое. Мы вспомнили о нашем шахматном противостоянии. Прикинув какой счет после всех сыгранных партий, мы пришли к тому, что за каждым примерно по семнадцать побед и, соответственно, столько же поражений. Я предложил поставить точку в этом споре. Дима согласно кивнул, запустил на телефоне игру, которую за этот вечер мы так и не завершили, оставив счет равным: семнадцать-семнадцать.

Потом звучала музыка. Виталик с Владом жарили шашлыки, Дима, сидя поодаль, чтобы до него не долетал дым костра, давал бесполезные советы, чем злил Влада и веселил всех остальных. Миша пытался усидеть на двух стульях: одновременно ласкаться в сторонке с Сашей и сыпать шутками в общую компанию, собравшуюся вокруг костра. Удивительным образом ему это удавалось.

Анина мама уехала, чтобы «не смущать молодежь своим присутствием». С громким хлопком несколько бутылок вина избавилось от пробок. Красное и белое полилось в бокалы. Приготовилось мясо, и все мы расселись в беседке за круглым столом.

Мы играли в мафию. Я, как самый искусный лжец, дважды выиграл, идеально притворяясь мирным жителем, а по ночам, когда все засыпали, безжалостно истребляя игроков одного за другим. Это сыграло со мной злую шутку – во всех последующих играх меня «на всякий случай» убивали первым.

Внезапно появился Эдик. Возбужденный и радостный, он затараторил о том, как у него сел телефон, а сам он, заблудившись, целый час плутал по окрестным улицам и «даже набрел на какой-то сгоревший дом». Честно говоря, мы с Аней совсем забыли про Эдика и теперь, испытывая легкую вину, радовались, что он объявился.

Он сразу же заявил, что «намерен сказать тост в честь виновницы торжества». Он сосредоточился, надувшись и покраснев, как вино в бокале, который ему тут же подали, и с генеральской торжественностью провозгласил: «Здоровья, счастья и… рой детишек у вашего очага». Последнее вызвало бурю восторженного смеха, сквозь который прозвучала шутка Миши: «Кажется, Эдик перепутал день рождения со свадьбой», – что еще сильнее подстегнуло всеобщее веселье.

Вскоре все немного заскучали. Виталик предложил прогуляться. Эдик подхватил, обещая показать сгоревший дом. Он проявил такую настойчивость, что никто не смог ему отказать. Никто, кроме меня и Ани.

Под тем предлогом, что «надо немного прибраться», а мне – помочь, мы остались с Аней вдвоем. Я принялся собирать тарелки, но Аня остановила меня словами:

– Ты серьезно хочешь сейчас заняться уборкой?

И она повела меня к себе. По крутой лестнице мы поднялись на второй этаж, прошли под звенящей люстрой и оказались в ее комнате возле широкой кровати. Я успел заметить раздувшиеся от книг полки шкафа, из которого торчали корешки с именем Дэна Брауна, и два висевших на стене рисунка с абстрактными пейзажами. Я успел понять, что это ее собственные картины. И еще я успел подумать, как много на них оранжевого цвета, и как сильно в комнате пахнет жасмином вперемешку с весенней сиренью.

Потом я всего этого уже не видел. Когда за окном послышались голоса возвращающихся с прогулки одноклассников, я сидел на краю кровати, не решаясь оторвать взгляд от пола, и неловко натягивал смятую одежду. За моей спиной так же молча одевалась Аня. Я боялся повернуться и встретить ее растерянный взгляд, какой, наверное, был и у меня. Казалось, после случившегося мы больше не сможем говорить друг с другом, потому что в каждом произнесенном слове будет не тот смысл, какой оно должно иметь. И с завтрашнего дня мы больше не увидимся, потому что стали чужими людьми. Но Аня подошла ко мне – я поднял на нее глаза – она, расправив юбку, протянула руку и сказала:

– Ну что, пойдем к остальным?

И все сомнения мгновенно улетучились.

Мы вели себя как обычно. Никто нас ни в чем не заподозрил. Никто не обратил внимания на грязную посуду, которая так и осталась лежать неубранной. Только Саша заметила, как мы, сидя у костра в разных местах, бросаем друг на друга осторожные взгляды, чтобы понять, что же между нами изменилось.

Через неделю мы снова были в этой же самой комнате. Аня показывала мне свои рисунки, на которых она изобразила наших одноклассников. Она указывала пальцем и поясняла кто есть кто, потому что они совсем не походили на оригиналы. Я недоуменно кивал, и, видя мое непонимание, она поясняла, что так и задумано – они не должны быть похожи: рисунок лица и настоящее лицо – это разные вещи. Я подумал: в этом что-то есть – и согласился. Тогда я понял, что произошедшее в этой комнате неделю назад не было катастрофой, наоборот – мы стали гораздо ближе, и я уже не представлял свою жизнь без Ани.