Дневник школьника уездного города N
– Как-то скучно мы сидим!
Миша ему что-то ответил. Я сосредоточенно нажимал на кнопки. У Димы с Мишей разгорелся увлеченный спор. Поглощенный игрой, а точнее, попытками окончательно не упасть в грязь лицом, я не вслушивался. Я изо всех сил старался остановить очередное избиение моего персонажа. На экране телевизора Джейд в зеленом бюстгальтере-доспехе в очередной раз избивала бедного шаолиньского монаха в длиннополой шляпе. Когда Кун Лао опять получил по голове зеленой палкой, мне пришлось окончательно сдаться. В сердцах я отбросил джойстик и услышал, как Миша сказал Диме:
– Ты знаешь, где тут можно купить?
– Да. На «пьяном углу» всегда продают.
Я насторожился. Судя по тону, они говорили о выпивке. На всякий случай я решил уточнить:
– Так, стойте. Вы о чем?
Миша замялся. Дима, выпятив грудь колесом, заявил:
– Мы хотим купить пива.
Я в упор посмотрел на него – хотел убедиться, не шутит ли он. Потом перевел взгляд на Мишу. Тот смутился.
– Если не хочешь – не будем, – поспешно вставил он.
– Будем-будем, – сказал Дима.
Конечно, я поддержал его – ненавязчиво, аккуратно, типа «ну я не знаю, не то чтобы я часто пью пиво, но раз вы хотите, то, конечно, давайте попробуем» и все такое.
Мы пошли на пьяный угол. Остановились возле маленького ларька. Сквозь дверное окошко мы видели толстощекую продавщицу за прилавком. Она всегда продавала ягичи нам с Авдеем. Несколько минут мы не решались войти. Миша все время повторял, что нам нет восемнадцати, и никто ничего не продаст. Я оглядывался по сторонам, боясь встретить кого-нибудь из знакомых, например, Авдея или Севу, а еще стремался, что, когда мы войдем внутрь, продавщица поставит меня в неловкое положение какой-нибудь дурацкой фразой, типа «тебе как обычно?».
Мы еще какое-то время тупили на одном месте. Риск встретить знакомых все возрастал. Нужно было срочно на что-то решаться. Тогда я сказал ребятам:
– Короче, давайте сюда деньги и ждите здесь. Я все куплю. Вы что будете?
– Хайнекен, – сказал Дима.
Я кивнул и повернулся к Мише. Тот растерянно пожал плечами.
– То же самое, наверное.
Уже в магазине я посмотрел на них через маленькое дверное окошко. Они походили на Джея и Молчаливого Боба. Походили не внешне – общим впечатлением, которое они производили – стоя на бордюре, они жались к стене дома напротив ларьков, и я невольно усмехнулся такому сравнению.
Продавщица подтвердила мои опасения: увидев меня, она полезла за банкой ягича и потом спросила, где мой друг, имея в виду Авдея. Я открестился от «Ягуара» и потребовал шесть бутылок пива: по две на каждого. Расплатившись, я вышел к ребятам.
К Диминому дому мы почти бежали. Не знаю почему. Впереди широкими шагами летел Миша. Я едва за ним поспевал. Дима тащился последним. На пешеходном переходе на секунду остановились – горел красный – и почти сразу, не дожидаясь зеленого, вместе с потоком ломанулись через дорогу. Само собой, мне пришло в голову сравнение со стадом баранов, выпущенным из загона. Говорят, его обычно возглавляет козел.
Когда мы оказались в квартире и дверной замок за нашими спинами защелкнулся, я почувствовал, что запыхался как после пробежки на физкультуре. Дима с тяжелой отдышкой рухнул на диван. Миша сразу же откупорил бутылку и сделал несколько больших глотков.
– А чего мы чипсов не взяли? – спросил Дима, отдышавшись и принявшись за свою бутылку.
Миша пожал плечами.
– А чего мы убегали? Нас ведь никто не догонял, – сказал я.
Несколько секунд мы молчали – потом нас прорвало смехом. Мы ржали как упоротые и не могли остановиться. Живот схватило судорогой – я грохнулся на пол. Дима стучал руками по обивке дивана. Миша закрывался руками. Сквозь пальцы проступали слезы.
Сейчас мне с трудом верится, что мы могли так смеяться. Ну это же глупость какая-то. Одно дело, накурившись, как тогда Авдей с Тарасом в заброшке с бомжом. Другое дело просто так, без причины.
Отсмеявшись, мы еще какое-то время молчали, глядя друг на друга. Я сидел на полу, опершись спиной о кресло. Дима, откинувшись на подлокотник, лежал на диване. Миша, стоя посреди комнаты, лакал пиво из бутылки. Казалось, любое произнесенное слово вызовет новую бурю абсурдного смеха.
Постепенно атмосфера в комнате стабилизировалась. Миша как-то чересчур быстро допил пиво и повалился на диван. У нас с Димой еще плескалось на дне. Миша подгонял – ему не терпелось перейти ко второй бутылке.
Дальше мы переместились на балкон. Небо посерело – медленно приближалась ночь. Во дворе у соседнего подъезда на лавочке расположилась шумная компания. Мы откупорили по второй бутылке. Накинув куртки на плечи, уселись на пол, так что весенние ветра шумели над головами, и их ледяные пальцы не могли до нас дотянуться. Снизу доносилось жалобное треньканье гитары. Я даже на миг подумал, что там Игорь: сейчас он запоет свои чудные трели, и души наши, всех троих, взмоют вверх, к небу, ибо нет ничего более прекрасного, чем гитарная музыка…
Дима с Мишей схватили меня за свитер – в попытке разглядеть гитариста я наполовину перевалился через перила, и они решили, что я сейчас выпаду. А я и вправду слегка не рассчитал и чуть не свалился с пятого этажа.
– Тебе жить надоело?! – закричал Дима, когда мы снова сидели плечо к плечу на полу балкона.
– Ладно… ничего ведь не случилось, – ответил я.
Гитарист внизу запел. Точнее, запела гитаристка. Поднимаясь к нам от самой земли до пятого этажа, песня теряла разборчивость – оставалась только тональность, и мелодичность, и ритм гитарных струн. Казалось, сами ангелы небесные поют нам хором.
– Вы когда-нибудь думаете о смерти? – вдруг спросил Миша.
Я удивленно повернулся к нему. Меня поразил не его вопрос – в нем как раз не было ничего необычного, но Мишина речь: его язык заплетался. И вообще Миша выглядел изрядно поднакидавшимся. И это после одной бутылки пива! Вторую он крепко держал в руках.
– Очень редко, – ответил Дима, глубокомысленно глядя в серое небо и опрокидывая бутылку.
– А я вот иногда думаю, – сказал Миша и грустно повесил голову.
– Эй! Вы чего? – подал голос я.
Гитаристка, будто подслушав нас, запела: «Прыгай вниз и ни о чем не беспокойся…»
– О! Судьба подает знаки, – сказал Миша.
Мне захотелось вновь высунуться с балкона и повторить свой вопрос тем, кто внизу. Но я не нашел в себе силы подняться – больно хорошо сиделось. Да и потом: голос девушки звенел так восхитительно, что я готов был слушать ее до тех пор, пока солнце не померкнет, луна не погаснет, звезды не спадут с неба, не восплачут племена земные и силы небесные не поколеблются – короче, пока не навернется все человечество из-за своих тупых деяний…
«Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся. Твоя жизнь сплошная ложь…» – продолжала гитаристка.
– Мне иногда действительно кажется, что все вокруг не по-настоящему, – сказал Миша заплетающимся языком, так что у него едва получалось выговаривать слова. – Как будто кто-то заранее все придумал. Построил что-то типа лабиринта, понаставил туда ловушек и всех нас запустил туда бегать…
– О, как тебя расперло, – сказал Дима.
– Ты точно кроме пива ничего не пил?
Миша отчаянно помотал головой. Почти пустая бутылка у него в руках раскачивалась как маятник.
– Я никогда ничего не пил, – выговорил он.
– В смысле ты вообще ни разу не пил ничего алкогольного? – уточнил я.
Миша попытался кивнуть – его голова бухнулась на грудь, потом тяжело вернулась в исходное положение.
– Даже пива? – спросил Дима.
– До сегодняшнего дня вообще ничего, – подтвердил Миша.
Я неумело присвистнул.
– А ты что же? – вскинулся Миша на Диму.
– Ну… Я… Пару раз…
– И ты? – Миша обернулся ко мне.
– Да. Бывало, – как можно беспечней ответил я.
– Алкаши, – без злобы фыркнул Миша.
Получилось как будто с ударением на последнем слоге. Я невольно засмеялся. Дима тоже.
– А что нам остается, когда самая крутая роль – местного Эйнштейна уже занята, – сквозь смех сказал я, кивая на него.
– Пф-ф-ф, – ответил Миша.
Гитара внизу, видимо, сменила руки – послышался сначала быстрый бой, потом пошел перебор, затем гитара умолкла, будто подавилась, и заиграла совсем медленный знакомый мотив. Мужской голос отчетливо и громко, будто стоял на ковре-самолете прямо за перилами нашего балкона, запел: «Холодный ветер с дождем усилился стократно. Все говорят об одном, что нет пути обратно…»
– Это ты у нас в классе самый крутой, – сказал Миша. – Причем с самого первого дня. Пришел такой… самоуверенный… на оценки пофиг… на учителей кладет… ни с кем не разговаривает, типа ни до кого нет дела… подкатил к самой красивой девушке… Как это у тебя получается? Мы с ней одиннадцать лет учились в одном классе… А ты тут такой приходишь, и все сразу становится твоим…
Я, не веря своим ушам и глазам, – не веря, что это происходит на самом деле, переводил взгляд с уставившегося в пол Миши на кивающего Диму и обратно. Казалось, мир сошел с ума – перевернулся с ног на голову и теперь пляшет вверх тормашками на костях здравого смысла. «Что он несет?! Это я самоуверенный? Я? Да я самый неуверенный человек в мире! Неуверенность – мое второе имя, черт побери! Синоним к фамилии Чаадаев!»
Голос снизу воскликнул под аккомпанемент гитары: «О-оу-и-я-и-е! Батарейка! О-оу-и-я-и-е! Батарейка!»
– Вот, например, с Сашей… Вы еще встречаетесь?
«Села батарейка!» – продолжал с надрывом гитарист.
Я подумал: а правда – встречаемся или нет? Мы ведь ни разу не говорили об этом. И слово «встречаться» у нас не звучало. Или я подлец, раз придираюсь к словам? Как сраный изворотливый юрист, ищу лазейку, чтобы не выглядеть моральным уродом?
Очевидно, с нашими отношениями (о, как я люблю это дурацкое слово) что-то не так. Не как в самом начале или хотя бы месяц назад. Почему так случилось? Что произошло?
«О-оу-и-я-е! Батарейка!»
– Встречаетесь или как? – вновь повтори он заплетающимся языком.
Я откинулся назад, затылком почувствовал холодную стенку балкона, мысленно натянул на глаза кепку – как это делают брутальные парни из фильмов про гангстеров или хулиганов – перекусил воображаемый фильтр несуществующей сигареты, пожевал его немного и сказал Мише:
– Нет. Забирай ее себе.
На этом наш разговор кончился. Миша, бедняга, совсем раскис. Видимо, две быстро выпитые бутылки пива для первого раза слишком много. Дима пытался оставить его ночевать у себя, но тот ни в какую. Он с трудом залез на заднее сидение такси, и новенькое китайское авто лихо понесло его за город в ближайшую деревню, где Мишу, по его неразборчивым словам, ждала бабушка. Мы с Димой еще сыграли партию шахмат – я проиграл – и тоже отправился домой.
Всю ночь мне снилась какая-то несусветная ересь. Я от кого-то убегал. Впереди, держась за руки, бежали Миша с Сашей. Потом я вдруг с топором, как Джек Торренс из «Сияния» ломился в женскую раздевалку в торговом центре, где за тонкой ширмой Саша примеряла джинсы. Под утро я превратился в шахматного коня – стоя на черной клетке аккурат перед королем и королевой в образе Миши и Саши, я угрожал белым фигурам шахом, одновременно готовя удар по ферзю.
Проснулся я утром после этого дурацкого беспокойного сна с каким-то жутким похмельем. Разумеется, оно никак не связано с двумя бутылками обыкновенного пива – слишком мало, чтобы от них страдать. Похмельное состояние было следствием вчерашнего разговора.
К середине дня я более-менее отошел. Ощущение чего-то потерянного, чего-то недостающего, как если забыл телефон и карман кажется слишком пустым, или когда привык ощущать рюкзак за спиной, и если его нет, кажется, будто потерял. Это ощущение прошло. Вместо него возникло новое – пока не пойму какое. Как будто теперь вместо рюкзака можно нацепить парашют и взлететь над домами – подгоняемый ветром, пуститься над улицами города, над ДК им. Горького, над Кубанью, над зелеными полями и черными огородами – как у Шагала – и может, как и на его картине: не одному, а с Аней.
18 марта 2020. Среда
Предыдущие два дня до жути хотелось открыть белый лист Ворда и излиться на него своими мыслями, потому что некоторые из них терроризируют меня, как Сарумановские орки зеленые просторы Рохана, но жуткая загруженность в школе – как-никак идет последняя неделя четверти – и эта внезапно охватившая всю школу коронавирусная паника не дали сесть за мою писанину.
Учителя в школе бегают как безумные. Кто-то кричит, что пора распускать учеников, кто-то возражает, типа мы не успеем подготовиться к экзаменам и не сдадим ЕГЭ. Мы, конечно, голосуем за карантин, но наше мнение никого не интересует. Это довольно обидно – в Москве, например, и в разных других регионах всех отправили по домам, а мы чем хуже? В знак протеста на выходе из школы кто-то прилепил картинку, сверху которой жирным красным шрифтом написано «КАРАНТИН?», потом ладонь в перечеркнутом красном круге, ниже «нет, спасибо я умру в» и фотография нашей школы.
Чтобы мы не мешались под ногами, нас заваливают всякими проверочными работами. Сегодня после трех контрольных подряд, Арину ударил припадок. Как только раздали листы с тестами, и по классу пронесся возглас «опять?!» она, не выдержав, завизжала: «Я больше не могу!» И убежала рыдать в туалет. Я и сам ни хрена не понимал из написанного на листочках, хотя это была всего лишь литература, а не какая-нибудь химико-физическая белиберда, типа той, что нам втюхивали в понедельник: они хотели, чтобы каждый из нас решил не меньше десяти задач по термохимии – я просто охренел от этого, выпал в осадок, и в течение двух спаренных уроков прятался под партой от обезумевшего мира. Только Миша смог что-то решить. Остальные униженно и оскорбленно потерпели фиаско. В конце урока физик стал собирать работы и удивленно воскликнул:
– Ой! Так это же университетский курс.
Он тут же ретировался, потому что под взглядами той половины класса, которая не издохла под тяжестью нерешенных задач, он едва не воспламенился. После трех дней, когда из нас пытались выдавить все полученные знания за последние семнадцать лет (точнее после случая с Ариной) учителя, наконец, поняли, что перегнули палку, и слегка ослабили вожжи – даже ничего не задали на завтра. Только поэтому я нашел в себе силы взяться за перо, то есть сесть за пишущую машинку, в смысле надиктовать Ворду текст… Последнее, конечно, неправда. Ворд пока не распознает русскую речь, а на английском я, к сожалению, не говорю. Да и чего уж греха таить: Ворд у меня пиратский.
Общение на переменах свелось к минимуму: мы едва успеваем обменяться парой фраз, когда уже звенит звонок и очередная контрольная гонит нас за парты. Единственно Миша утром в понедельник подошел и принялся извиняться за то, что наговорил в субботу.
– Да ладно тебе! С кем не бывает, – отвечал я.
Он продолжал просить прощения, говорил, что больше никогда не притронется к спиртному. Я кивал, успокаивал и заверял: все в порядке. В сущности, он ничего плохого и не сказал. Подумаешь, слегка спалился, что без ума от Саши. По пьяни и не такое можно выдать – уж я-то знаю…
– Вздор! – закричал я. – Все вздор!
Мы немного повеселились и отправились на уроки.
Хуже обстоит дело с Сашей. Мне действительно не мешало бы с ней поговорить. Но только что сказать? И как? Я до сих пор не понимаю «статус наших отношений». Она большую часть времени тусуется либо с Олей, либо с Мишей. Мы нечасто переписываемся в Вотсапе, и как-то невпопад. Она присылает мне какую-нибудь смешную картинку – я комментирую, и наше общение прерывается до следующей картинки. Потом все повторяется.
Наверное, лучше всего было бы дождаться Сашу после уроков. Например, сегодня. Она долго крутилась в раздевалке, и мне вспомнилось, как два месяца назад она вот так же задержалась, а я дождался ее и проводил до остановки. Тогда все только начиналось… Короче, я не смог сегодня сказать ей все, что должен. Я трус – я зассал. Быстро выскочил на улицу и, не оборачиваясь, скорым шагом направился к «пьяному углу».
Зато я случайно нагнал Аню. Она ждала зеленого светофора на пешеходном переходе напротив цветочного магазина. Я остановился рядом. Она улыбнулась и вытащила наушники. На перекрестке мне нужно было повернуть направо, ей идти дальше прямо. Я не повернул.
– Что ты слушаешь? – спросил я, когда светофор разрешил нам двинуться через дорогу.
– Сейчас или вообще?
– Сейчас и вообще.
– Сейчас – Queen, а вообще я люблю разную музыку: Роллинг Стоунз, Лед Зеппелин, могу иногда и Боба Дилана послушать. А ты?
Я понял, что допустил ошибку, когда завел разговор о музыке. Черт меня дернул спрашивать о вещах, в которых ни хрена не смыслю. У меня нет ни слуха, ни вкуса. Я слушал все подряд – от исполнителей советской рок-музыки, типа «Аквариума», до современных «Гречки», «Пошлой Молли» и Алены Швец. Но не мог же я в этом признаться. Она сочтет меня дегенератом с размытым музыкальным вкусом (коим я, видимо, и являюсь).
– Ну я всякое слушаю… То одно, то другое… – протянул я.
Мы подошли к остановке с зеленным козырьком. Аня села на деревянные сидения.
– А все-таки? Какая музыка тебе нравится?
«Так, Кирилл, – пронеслось у меня в голове, – скажи ей что-нибудь умное. Ты не должен показать себя идиотом». Я решил выпендриться.
– В последнее время я подсел на классику.
Наверное, с минуту мы молчали. Тишина – эта поганая сволочь – аж звенела у меня в ушах… Какую же тупую чушь я сморозил!
На самом деле никакой тишины не было: мимо проносились машины, гремели двигатели подъехавшего автобуса, мерзко пищал светофор, кто-то ругался матом на заднем плане, но в моей памяти этот эпизод сохранился именно так – будто нас вырвали из реальности, поместили в абсолютно безвоздушное пространство, и вакуум сожрал все звуки.
После долгой как бесконечная бесконечность паузы Аня сказала:
– Серьезно?
Сказала с таким удивлением, с ударением на втором слоге, что я чуть не подавился своим маленьким враньем. Но отступать было поздно. Как можно беспечней я ответил:
– Ага.
– И каких композиторов ты слушаешь?
Я почувствовал себя бедным зайцем, которого гончие собаки загоняют на королевской охоте.
– В основном иностранных… – проблеял я, уже не надеясь на спасение.
– Ну кого именно?!
«Давай, Кирилл, не тупи! Вспомни хоть кого-нибудь! Кто там был из известных? Моцарт… Точно – Моцарт! Нет… Моцарт – банально. Все знают Моцарта. Она по-любому спалит, что я балабол. Нужен кто-то другой… Кто?.. Паганини! Стоп. А он писал музыку или делал скрипки? Черт. Не знаю. Лучше не рисковать. Бетховен? Как собака из старого фильма. Точно – Бетховен!»
– Да вот недавно Бетховеном увлекся, – сказал я.
«Сейчас спросит про какую-нибудь дурацкую сонату или симфонию. Или что он там сочинял? Хоть бы она ничего не знала!»
– Круто! – воскликнула Аня.
Я облегченно выдохнул. Спасен!
Аня отправилась домой. Я, довольный произведенным эффектом, поплелся к своей остановке. Втайне я мечтал, что она примет меня за умного человека, бросит своего парня-идиота и… Дальше мысли обрывались.
Я так и не поговорил с Сашей. Может, если я такое ссыкло, что не могу найти в себе силы поговорить лично, стоит ей написать? Или это гнусно с моей стороны? Не знаю… Не знаю… Но до начала каникул я точно должен во всем сознаться.
20 марта 2020. Пятница
Пишу на ходу прямо в телефон. Мама снова на дежурстве. Отчим моего отсутствия не заметит. Я беспалевно пробрался мимо него. Еду к Тарасу на дачу отмечать окончание четверти. За окном городские улицы готовятся ко сну. В наушниках играет Бетховен (вдруг Аня про него спросит – мне будет что ответить). Кстати, еду к Тарасу только из-за нее. Она в инсте выложила сториз со своим парнем. Видимо, они помирились. Придется сегодня напиться.
Еще договорился с Сашей завтра встретиться. Скажу ей все как есть. Даже если будет похмелье или подцеплю этот дурацкий вирус, все равно пойду на встречу. Больше тянуть нельзя. Завтра-послезавтра напишу, как все прошло. Честно говоря, сам не знаю почему, но очень страшно.
Часть 3
30 апреля 2020. Четверг
Как быстро до неузнаваемости все может измениться. Судя по дате на календаре, прошлую запись я сделал полтора месяца назад, и за это время мир успел рухнуть в пандемию – коронавирус, родившись на рыбном рынке далекого китайского города, черной чумой промчался по Европе и Америке, захлестнув попутно Москву, обрушился на наш маленький город, карантином отрезав его от остального мира. А я… Я не писал так долго, потому что не мог писать. Не мог физически и морально.
По крайней мере сейчас я уже в состоянии разговаривать. Или что, вероятно, более точно – связывать слова в предложения, потому что первые два дня после случившегося – я их плохо помню – но мне кажется, я не произнес ни слова. Да и потом, честно говоря, в какой-то момент, я уверился, что писать будет уже не кому…
Ладно… Надо собраться и изложить все по порядку. Не уверен, что выйдет ровно, как в книгах. Может получиться сумбурно, сбивчиво, со смятыми в комок воспоминаниями. Они вроде еще свежи – я иду по горячим следам, но следы эти путаются, теряются, заводят в тупик. Более того, я не готов ручаться, что им можно безоговорочно верить…
Тогда, месяц назад, когда я ехал к Тарасу в загородный дом, меня терзали предчувствия чего-то страшного. К тому времени весь интернет полнился сообщениями из Италии о творящихся у них ужасах: тысячах зараженных каждый день, сотнях погибших от коронавируса, военных машинах, вывозящих трупы за город, потому что крематории больше не справлялись… Все это походило на сводки новостей из какой-нибудь «Войны миров Z». Может, из-за них мне казалось, будто и со мной вот-вот что-то случится. Или дело в ретроспективном мышлении? Вроде это так называется. Когда из настоящего смотришь в прошлое и находишь связи там, где их на самом деле нет, распознаешь «знаки судьбы», которые на самом деле ничего не значат.
Я ехал сначала в полупустом автобусе шестнадцатого маршрута. Потом пересел на двадцать четвертую маршрутку. Автобус катил по трассе «Ростов-Баку» мимо тянущейся к бурому небу двухсотметровой полосатой трубы завода, из которой валил густой дым, и четырех таких же труб поменьше. Возле памятника Кржижановскому автобус свернул к заводу. Там, на остановке, в раскрывшиеся двери влезли двое подвыпивших рабочих, видимо, задержавшихся после смены у пивного ларька. Один из них зло посмотрел на меня – я тут же отвернулся к окну – второй, проходя мимо, споткнулся и едва всем своим грузным телом не завалился в мою сторону. На следующей остановке у заводской больницы в автобус тяжело поднялась старушка с палочкой. Села рядом и всю дорогу бросала на меня осуждающие взгляды. Я пытался не замечать ее. Возле центрального рынка в автобус добавились женщина с ребенком неопределенного пола, который несколько раз указал на меня пальцем и что-то прошептал на ухо матери. Она кивала.
Все это кажется какими-то тупыми знаками судьбы. Но, скорее всего, ничего этого не было. Я просто пялился за окно, где мимо дороги проплывали билборды с рекламой предстоящих событий: выступлением известного московского комика, краевыми соревнованиями по боксу среди юниоров, открытием нового супермаркета. Кто бы мог тогда подумать, что всех этих событий не случится. В ушах гремел Бетховен. Я ведь хотел не ударить в грязь лицом перед Аней. Теперь это кажется таким смешным. Все мои сомнения, все до единого страхи и неуверенности – черт… как же глупо.
Странно, я так отчетливо запомнил некоторые моменты по дороге к Тарасу, будто кто-то вставил камеру в глаз и непонятно зачем со скрупулезной тщательностью их фиксировал. Я помню, как проезжали по мосту через канал. Из камышей на обоих берегах торчало по удочке. Потом автобус не свернул к остановке, хотя должен был, и поехал прямо по трассе к заводам. Светофор показывал зеленый. На перекрестке стояло три машины: две легковые и одна газель фирмы по перевозке мебели. Солнце светило на краю неба, и когда мы ехали мимо лесополосы, разделяющей трассу и дорогу в город, оно заморгало сквозь ветки деревьев, а я зажмурился, но не отвел глаз. Потом были эти мужики с завода. Может, они и вовсе не заметили меня, и никто не спотыкался, и старушка сидела не рядом, а чуть поодаль, и ребенок тыкал пальцем не только в меня, а во всех подряд – не знаю. Может быть. Может быть… Я в основном смотрел в окно.
После центрального рынка следовал длинный перерыв до Бульвара Мира. Почему-то никто не додумался влепить там остановку. Автобус катил мучительно медленно. По тротуарам брели легко одетые люди: девушка с розовыми волосами, лысый мужчина в длинном плаще, будто он вылез из Матрицы, трое парней из моей старой школы, женщина с широкой двухместной коляской для близнецов.
На следующей остановке в автобус никто не зашел, хотя битком набитая людьми, она, казалось, вот-вот развалится: стекла треснут, железный каркас погнется, человеческая масса хлынет на проезжую часть. До этой остановки я обычно провожал Сашу… Автобус, словно психанул, из-за того, что никто не захотел на нем ехать – тронувшись с места, он резко вырулил сразу на третью полосу дороги, подрезал водителя из «Яндекс.Такси», впихнул себя в густой поток и круто свернул на повороте. За окном справа мелькнул Вечный огонь и стела с фамилиями погибших защитников города во время Великой Отечественной войны, слева – городской гуманитарно-технический колледж. Дальше понеслась аллея – автобус нещадно гнал мимо деревьев, мимо недавно построенной на деньги завода церкви, мимо спорткомплекса «Олимп», дворца бракосочетания и автомобильной мойки, мимо длинного дома, прозванного Китайской стеной, мимо гипермаркета «Дары моря», мимо проходящего по городу кусочка железной дороги. Автобус, не останавливаясь, летел до самого моста на вторую половину города, притормозив только у детской поликлиники. Мимо будто пронеслась вся моя жизнь. Все семнадцать лет я ездил по этой дороге в школу, в секцию на карате и глазные процедуры…