– Я сообщил в ЦТП. Надеюсь, меры последуют. А вы можете или переехать немедленно домой или на любую другую планету по усмотрению. Или поселиться в нашем доме. Я вам сделаю новые документы гражданина страны, да, на ваш счет в качестве компенсации за моральный ущерб уже поступил эквивалент двух тысяч золотых в местной валюте… – жена цыкнула на него, супруг замолк, выжидающе смотря на меня. Я кусал губы. Наверное, нам обоим хотелось чтоб я задержался. Вдруг вспомнился генерал, радовавшийся моим визитам, точно ребенок. Как он сейчас?
– Я бы хотел подзадержаться здесь. Не знаю, надолго ли, но Лидия… она одна, а я…. Хочется хоть как-то помочь ей.
– Только без вот этого… – тут же встрял руководитель. – Без поездок и поисков, – жена молчала, сжав губы в тонкую щель. – Надеюсь, вы понимаете, что… И включите ваш чип. Обещаю, что никому на планете, кроме техника, не под силу отслеживать ваше перемещение. В подвале дома находится единственный монитор.
Я согласился, но с условием: чип будет работать в спящем режиме и пошлет сигнал, только, если мне будет что-то угрожать. Или я сам пошлю его, если сочту необходимым.
– Но как же это? Ведь чтобы послать за вами помощь, потребуется время на согласование, а это несколько часов, – опешил руководитель.
– А если вы будете следить постоянно, разве не потребуется? – он растерянно кивнул. Ситуация дурацкая: случись что, и так и эдак выходило, помощи ждать уйму времени. Поскольку я временно отстранен, контракт запрещает следить за моими перемещениями, а если подам сигнал, техникам ЦТП надо предварительно протестировать его, убедиться, что нет ложного срабатывания, рассинхронизации, что я адекватен, наконец, – все, ради того, чтоб руководство не обвинили в слежке за сотрудниками.
– Буду жить у Лидии, если простит, у вас, если нет. Я позвоню от нее. Да что тут, на велотакси полчаса.
– Вы сегодня к ней хотите? – на лице супруги отобразилась неловкость. Я кивнул. Та согласилась, не очень охотно. Не хотелось меня отпускать. Ведь большой ребенок, ничего не понимающий в жизни, только присматривать.
Дом нашел легко, фонари горели повсюду. Лидия жила на Первой Парковой, небольшой трехэтажный дом с палисадом, напротив лесопарк, молодые мамаши прогуливают своих чад, дети постарше носятся по гаревым дорожкам. Маленькая идиллия. Вид портил только загвазданный пикап, припарковавшийся за газетным киоском.
Сердце пропустило удар, на ватных ногах доковылял до машины. Внутри, на месте водителя, сидела Рада. Увидев меня, бледную мою тень, вздрогнула всем телом. Сколько мы смотрели друг на друга, трудно сказать, наверное, долго.
– Почему вы тут? – кажется, вопрос был задан обоюдный. Рада смутилась. – Я узнала, вас выдворяют. По радио передали.
Уже. Плохие новости распространяются быстрее быстрого. Значит, Лидия в курсе.
– Я пришел повидаться с Лидией. Вы зачем сюда приехали? И как ее отец? – она хотела ответить, но следующая моя фраза заставила нас обоих замолчать и снова долго вглядываться друг в друга: – Мне надо его увидеть. Сегодня же, вы понимаете меня, сейчас.
Откуда-то вывернулся Гор и замер.
– Он хочет видеть генерала, – тихо произнесла девушка. Вечный ее спутник очень долго не сводил с девушки взгляда, они будто разговаривали так. Наконец, Гор поднял голову.
– Могу я взять с вас слово, что не расскажете ни ей, – кивок в сторону дома, – ни кому бы то ни было, о его местонахождении?
– Вы будете мне ставить условия?
– Вы не оставляете выбора. И… я вас прошу об этом, – помедлив, я кивнул. Гор открыл мне дверь пассажирского сиденья, сам сел рядом, медленно тронулись в путь.
Ехали долго, с час, быстро свернули с шоссе и проселочными грунтовками добирались до места. Завиделись шахты, терриконы пустой породы на фоне стремительно черневшего неба, поворот, поля и поля, новый поворот, и нас поглотила сельва. Ни зги, только мелкие блестки звезд да по самому краю блеклая полоса Млечного пути. Фары вырывали кустарники, низко склонившиеся ветви, широченные листья, припадавшие к дороге.
Вот и дом. Неузнаваемый, но неизменный. Март стоял на крыльце, кажется, мое появление его нисколько не удивило. С ним вместе находился еще один из ячейки, втроем с Гором, они открыли пикап, начали вытаскивать пустые коробки. Я спросил, что это, – мы же работаем, ответила Рада. Развозим заказы. Надо же на что-то существовать нашей организации.
Последним Гор подал обрез с исцарапанным стволом. Ничего лучше не достать. А патроны? – поинтересовался Март. Он покачал головой – будут только на следующей неделе, немного, коробка. Пятьдесят штук. Пока все, что можем позволить. И взглянул на меня. Я повторил просьбу.
Март сам проводил меня в подвал. Длинная черная лестница, дважды преломляясь, спускалась метра на четыре, внизу находился просторный погреб, запах хлорки не выветрил спиртовые пары, верно, тут гнали сивуху. Сейчас аппаратов нет, только газовые баллоны, ящики, инструменты, старые газеты и журналы. Я прошел к дальней части подвала, там виделась дверь, Март остановил меня. Откинув пустую полку, выдвинул панель, за ней находился неширокий лаз, куда можно проникнуть разве что, на четвереньках. Огонек свечи озарял небольшую, метра два на два клеть, стены в разводах сырости, немного журналов на полу, некое подобие вешалки, походное кресло и продавленная раскладушка. На ней и сидел пленник, читая затрепанный журнал. Масса эмоций, враз переменилась на моем и его лицах, едва мы встретились взглядами.
– Я прибыл от Лидии. Мне важно передать ей, как вы, все ли в порядке.
– Вы не с ними? – я покачал головой. – Хоть это хорошо, а то, знаете, когда эти гаврики нас заграбастали, я уж подумал… погодите, вы не один? Их взяли? Но как же вы?
Объяснить действительно сложно. Слишком много вопросов. И первый же заставил старика посмотреть на меня иначе.
– Думал, что вы не северянин, ну может, наполовину, сколько с ними воевал, назубок выучил. Но такого представить… и чтоб вы явились сюда, ко мне, тем более. Знал, в жизни не познакомил с дочерью, напротив, гнал бы в ваш ЦТП, только пятки сверкали. Что вы вообще здесь делаете, этой швали потакаете? В хозяина заигрались? Вам что, вернуться захотелось сюда, мало получили? Или теперь просто подличаете?
Он поднялся с кровати, внезапно воздвигнувшись надо мной, словно скала, я подумал, сколько ж в нем еще нерастраченной силы, силы, готовой поднять это изломанное тело и снова бросить в самое пекло. Куда угодно, лишь бы не сидеть на кровати, просматривая вхолостую газеты. Я невольно обернулся на лаз, где-то за ним стоял, прослушивая наш разговор, старший.
Тогда в ответ на мою просьбу проводить к пленнику, Март сперва попросил несколько минут объясниться, почему они взяли генерала, уважаемого в народе человека. Но прежде спросил меня, что слышно о похищении, ведь радио молчит, а ко мне приходил сам комиссар. Я покачал головой: ищут, но и только. Если б нашли, передали по радио, тут же встряла Рада, старший кивнул, но с неохотою. Тем временем, Гор и второй – крепыш по имени Тит – закончили погрузку, подошли сзади, как бы зажимая меня в тиски, потоптались, переспросили. Никаких известий, снова ответила Рада. Март недовольно глянул на всех троих, отвел меня в сторону.
– Понимаете, мы очень уважаем генерала, мы ценим его заслуги, – он оглянулся на отошедших, – мы гордимся им, я говорю это без ложного пафоса. Раз вы пришли сюда за ним, по велению его дочери, своего сердца, я должен все объяснить. Мы несвободны. Да вы, верно, сами видели, там, на шоссе Энтузиастов.
– Скажи ему, насколько мы несвободны, – громко произнес Гор, трудно сказать, подслушивал он или нет.
– Мне сказали, это гетто.
– Верно. Въезд в столицу закрыт для жителей других областей, прибыть можно только на время и только по одобренной заявке. Столица, самый богатый и вольный город страны. Витрина государства трудящихся. Здесь почти все есть, здесь можно устроиться, и люди, как на картинке, ухоженные, довольные жизнью. Поверившие этой картинке, приезжают сюда, а оказываются в гетто. Существует отбор на работы для понаехавших, но пока они не получили прописки, то живут в грязных общежитиях, не получая талонов, не имея большинства прав. Их дети не всегда могут попасть даже в школу, а в их районы редко наведывается карета скорой. Их могут выгнать в любой момент, но они работают не покладая рук, чтобы обеспечить детей всем необходимым, ведь ради них вкалывают – на заводе химических удобрений, вы видели его, на лакокрасочных предприятиях, в автомобильных цехах – на той работе, которой брезгуют столичные жители. Получают гроши, но цепляются за шанс, верят в светлое будущее, – он вздохнул. – Все мы верим в светлое будущее. И не верим в него.
И теперь уже я начал рассказывать о себе генералу, сбивчиво и непонятно. Старик долго молчал, слушал, и размышлял о своем. Кажется, в этот момент мы оба ощутили себя в его номере, он сел на продавленную раскладушку, огляделся, словно что-то ища. Обычно так он включал радио, я глянул на часы – они показывали девять. Новостной выпуск он никогда не пропускал.
Вот только черной тарелки на стене не было. Ничего, кроме серых разводов на холодном бетоне.
– Вы будто ребенок, – наконец, произнес он. – Примчались, восторгались, а когда попали в переплет…. Что с Лидией?
Голос стал жестким, сухим. Я рассказал о допросах в полиции, о визите комиссара. Старика это явно не обрадовало.
– Ищут, – наконец, произнес он. – Значит, всех подняли. В новостях есть сообщения? Были бы, – перебивая себя, продолжил он, – эта шкода сюда первой бы прискакала. Им ведь этого надо только. Молодец, девочка, держится, очень хорошо. Но вам лучше подле нее не светится. И… вы ведь выйдете? Так вот, звонить нельзя, прослушивают, встретьтесь где-то в людном месте. В кафе там, магазине, и передайте, что жив, здоров и все. Не надо с ней связываться.
– Я… простите, я питаю определенные чувства к вашей дочери, но…
– Да плевать сейчас на них! Вы что думаете, я о вас сейчас забочусь?
Перед тем, как мне отправиться в лаз, ко мне подошел Гор, глаза блистали невысказанным.
– Ты про свободу скажи, про права. Главное, мы все люди второго сорта, рабы, как были при императоре, так и остались. У нас самая прекрасная конституция, вы читали ее, читали? Она вместо святого писания в каждой гостинице, в тумбочке, на мелованной бумаге, видели? – я кивнул. – Самая прогрессивная в мире, даже в Альянсе так говорят.
– Гор, подожди, я начал с начала.
– Ты бы подбирался час, оратор, а надо сразу. У нас право на митинги, вы бы попробовали выйти просто так и что-то, неважно что, вякнуть. Пятнадцать лет только за участие.
– Да, недавнее постановление правительства ужесточило…
– Не то слово. Это нас забоялись, не просто ж так. А до войны, говорят, можно было свободно выходить. Свобода слова – где она? Свобода печати? – не смешно. Свобода перемещения – как же! Крестьяне не имеют даже паспортов, а прочим надо постоянно отмечаться в райотделе полиции. Да вы сами, сами на себе испытали, ну и как вам общество равных возможностей?
Я безмолвствовал, не зная, что сказать. Как сказать.
– К Лидии шпана приставала? Являлась к ней? – продолжал генерал. Я рассказал, как встретился с ними. Он зло стукнул по алюминиевому каркасу лежбища. – Вот еще и поэтому вы не лезьте, не хватало еще их приплести. Как выйдите, очень вас прошу, скажите ей, чтоб… – и замолчал надолго. Будто не хватало слов.
– Вы будете смеяться, – продолжил Гор, – но из словаря исчезло слово «митинг», даже академического, на восемьдесят тысяч.
– При императоре словарь был сто пятьдесят тысяч, жаль, моя бабушка не сохранила, – влезла и девушка, не желая оставаться в стороне. – Я даже представить не могу, сколько слов мы потеряли. И каких. Может, хороших слов, ведь столько… Жаль, не сравнишь сейчас. Доступа нет. К архивам империи вообще нет доступа. Я училась на филолога. Пыталась взять не те газеты для курсовой, выгнали. Нам от всей империи остались только партийные листки и подметные газетенки, остальное в спецхране. А ведь в газетах прежде удивительные рассказы печатались, писателей, которые тоже под запретом. Их иногда провозят иностранцы, наше прошлое кто-то распространяет самиздатом. Копировальную бумагу и ту запретили.
– Запретили, потому что печатали прокламации, – ответил Гор. – Детский лепет. Потому мы и стали армией, что прежнее поколение митинговало, призывало и разжигало. Мы новое поколение борцов, и мы мстим за отнятое у нас. За наше по праву.