Безымянный замок. Историческое фэнтези

Мечислав вздрогнул, пробудившись, огляделся по сторонам. Да, он в глухом лесу, далеко от княжеского замка. Над головой – стылая ночь и до зари ещё далеко, а впереди долгий путь в неизвестность. Дыхание вырывалось из груди с тугими промежутками, словно он окунулся в ледяную купель. Будто все случилось только вчера, будто и не прошло долгих недель странствия. Он накрылся плащом с головой, поворочался, пытаясь заснуть. Вспомнил как в тот вечер вошел в базилику и увидел Иоанну, стоявшую в траурном платье напротив алтаря, по левую руку князя Богдана. Вроде и рядом с ним, но невидимой преградой отгородившись ото всех. Мечислав замер на пороге, оглядывая притихшую обитель. Совсем как утром, подумалось ему, когда он задремал и очнулся от солнечного света. Даже алтарь по-прежнему тёмен, блеклых огоньков свечей не хватает, чтобы разогнать сгустившийся вокруг Спасителя сумрак. Как и избавить от тени тело того, кто, омытый и обряженный в последний путь, лежит подле старинного деревянного креста.

Мечислав вошел в базилику. Крадучись, боясь нарушить обуявшую присутствующих тяжкую тишь. Никто не пошевелился, даже взглядом не встретился с ним, словно Господь уже излил свой гнев на Содом, заставив скорбящих, обратившихся в соляные столпы, лицезреть последствия Его гнева.

Возле самого ложа стоял князь Богдан. Белое лицо, обращенное к сыну, гипсовым слепком, сгорбленная фигура будто стала ещё приземистей. Правитель опирался одной рукой о мраморную плиту, на которой лежал его единственный сын, другую прижимал к сердцу. Подле застыли прислужники новика, дважды за этот день омывшие его тело: утром дабы он принял обеты рыцарства, а вечером дабы предстал пред Всевышним. У ближайшей скамьи, едва держась на ногах, тонкой ивушкой трепетала Иоанна.

Мечислав вздрогнул. Серко с шумом приблизился, ткнулся в плечо, не то ища поддержки во тьме густого леса, не то стараясь прогнать тяжкие видения хозяина. Молодой человек обернулся, спохватился, потрепал пышную гриву и покормил коня хлебом с солью, а после придвинулся ближе к костру, испускавшему редкие язычки догоравшего пламени, подобно стоявшим подле одра свечам, трепещущим на холодном ветру.

Неясные тени ползли по стенам базилики, а нефы, куда не проникал их дрожащий свет, и вовсе казались непроницаемо чёрными. Умиротворённое лицо Казимира, выделяясь на окружающем его пурпуре, казалось таким же просветлённым, как и утром, когда на нём играли солнечные блики. Если бы не тряпица, прикрывавшая рану на лбу, могло показаться, что княжич спит, утомлённый длинным днём. Отец Григорий тихо бормотал молитвы, а Мечислав всё ждал, что брат вот-вот поднимется, улыбнётся ему, обнимет отца…

Свечи догорали, источая восковые слёзы, перед алтарём становилось всё темнее. Собравшиеся сиротливо жались друг к другу, пытаясь согреться, не надеясь на внутренний пламень душ, тянулись к единственным источникам света, слабого и ненадежного, лишь верой согреваемого, и по-прежнему молчали. Тишина давила, пригибала к земле.

Мечислав поворочался с боку на бок. Серко отошел, недовольно всхрапнув – вертясь на жестком ложе, хозяин ударил локтем по ноздрям – и продолжил жевать, предчувствуя дальнюю дорогу по нескончаемой болотной хляби.

Пора бы уже угомониться и путнику, но видения не отпускали. Они давили, подобно каменным плитам, что назавтра покроют саркофаг Казимира, отрезая княжича от всех земных страданий, хотя нет, страдания для него закончены. Теперь он предстал перед Всеблагим. Что он почувствовал в эти минуты кроме неземного блаженства от созерцания Лика, вслушиваясь в Глас Божий, успокаивающий, умиротворяющий? Какие мысли придут к нему, когда взор спустится на прибитых тишиной в базилике людей, оплакивающих его бесполезное, никчемное уже тело, еще совсем недавно лучившееся ангельской красотой?

Нет, так невозможно утешиться. Невозможно, ибо неправда. Тишина не даст солгать, не даст и держать уста замкнутыми спудом позорной вины. Мечислав безотрывно смотрел на князя, видел, как дрожат его губы. Не выдержав раздиравшей душу муки, кинулся в ноги Богдану Справедливому, крича, что это он истинный виновник смерти Казимира. Он, а не засеченные до смерти конюшие. В последний миг заметил надорванный ремень подпруги, но не посмел отдать приказ переседлать Бурку. Понадеялся на чудо и убил единственного сына и наследника князя. Упав на колени, молил немедля свершить над ним казнь.

И только образок, прежде холодный, коснулся груди и начал оттаивать, будто внутри него зажегся незримый огнь.

Молодой человек устремил пустой взор в вызвездивший небосвод. Тишина уснувшего бора оглушила. Хотелось вырвать из ножен меч и пойти крушить оголённые преждевременной осенью ветви деревьев, чтобы совладать с невозможной мукой, вернее, избавившись от нее на время, лечь и погрузиться в сон, ведь отдых так необходим человеку, прозябающему в дремучем лесу, в местах, где давно заброшены торные шляхи. Редкий торговец осмелится пройти здесь караваном, опасаясь разбойников, что наводят ужас не только на этот покинутый всеми край, но и на поселения, вроде бы и принадлежащие князю Мазовецкому, да в последние годы лишь на картах и значимые. Прежде, пока Богдан Справедливый ещё помогал своему тезке защищать северные границы от оголтелой немчуры да язычников-литвинов, эти места еще теплились жизнью, ныне, после смерти князя Мазовецкого и распри среди его наследников, всей этой земле угрожает разорение. И теперь, когда единственный сын князя Богдана пал по глупой неосмотрительности оруженосца, погиб бессмысленно и безнадежно, не оставив отцу наследников…

Все это Мечислав выпалил на едином дыхании. И продолжал каяться, не в силах поднять глаза на стоявшего перед ним князя.

Резкий и сухой голос, многоголосым эхом отразившись от стен базилики, заставил его замолчать.

– Подите прочь все, немедля! – приказал Богдан.

Князь обвел собравшихся тяжелым взором, от которого и у повидавшего на своем веку немало жутких смертей воина кровь застынет в жилах. Со всех сторон послышался шорох шагов, и когда дубовая дверь, закрываясь за последним, тихонько скрипнула, над головой коленопреклонённого юноши взметнулся короткий романский меч. Мечислав сжался, изготовившись принять последний удар. Время растягивалось, закипало вязкой тягучей смолой. Не выдержав пытки, оруженосец поднял умоляющий взгляд. Князь замер. Меч опускался медленно, невозможно медленно, а опустившись, едва задел оголенную шею Мечислава и легко коснулся его плеча. Словно в тумане послышался голос князя:

– Да будут препоясаны чресла твои…

Дальше пустота, он уже ничего не слышал и не видел. Звезды исчезли, небо потемнело набежавшими тучами. Он закрыл глаза, сжал в руке образок.

Очнувшись, понял, что лежит на чём-то твёрдом и холодном, хотел поднять веки – не хватило сил.

– Приходит в себя, – произнёс рядом скрипучий голос, принадлежащий не то мужчине, не то женщине, такого Мечислав прежде не слыхивал.

– Он нужен мне живым: – Князь Богдан. Мечислав узнал его голос.

– Выдюжит, – прокаркало совсем уж на ухо, а глаза открылись сами собой. Белёсое пятно оформилось в человеческое лицо. Узнавание остудило душу, упрятало её под лёд. Удо? Не может быть! Хотя нет, почему не может, напротив. Богдан не стал бы убивать его в базилике, осквернив дом Господень. Сей истово верующий слуга Божий скорее уж передаст виновника смерти сына в руки этого немчика, чтобы тот…

Мечислав сжался. О том, что самые страшные пытки в подземельях замка проходили при участии этого выродка в замке знали все, вплоть до последнего поварёнка. Служки судачили, будто Богдан привёз Удо в качестве трофея после победы над немецкой ордой, во много раз превышавшей числом объединенное воинство князей Варшавы и Нарочи. Поганое немецкое полчище сумело дойти до самой столицы княжества Мазовецкого, и только волею подоспевшего князя оказалось остановлено – как века назад, когда пращур Богдана Справедливого, Мешко, вот так же рубал немчуру как капусту, завоевывая Поморье.

Князь привез Удо в Нарочь вскоре после появления там Мечислава, да так и оставил жить при замке, хотя, где именно обретался молчаливый урод, никто не догадывался, равно как и за какие преступления подвергся на родине отсечению обоих ушей. Словно привидение, Удо являлся из ниоткуда и пропадал в никуда. Повстречать его на улице считалось дурным предзнаменованием. Местные бабы пугали немчиком не в меру расшалившихся отпрысков. Но рядом с князем его никто никогда не видел. И вот теперь – ужели ему это снится? И немчина свободно говорит по-польски, невольно щурясь от предстоящего удовольствия, видно, готовит особую пытку.

Сердце ёкнуло. В тот же миг к губам прикоснулся кисловатый холод медного ковша.

– Пей! – гаркнул уродец. Мечислав покорно сделал глоток и захлебнулся. Горло обожгло. – Пей, говорю. – Невзирая на робкое противление лежащего на лавке юноши, Удо вылил ему в глотку всё содержимое ковша. Мечислав закашлялся, тщетно пытаясь сделать вдох. – Княже, сейчас он сможет говорить.

– Благодарю, Удо, садись. Я сам. – Молодой человек понял, что князь сел рядом. И едва скосил на него глаза, тот негромко сказал: – Теперь ты рыцарь, отрок.

Мечислав резко сел на лавке; голова закружилась, мысли спутались. Вездесущий Удо мокрой, терпко пахнущей тряпицей заботливо протирал ему лицо и руки. Мечислав сделал попытку отстраниться, но встретившись с укоряющим взором князя, утих.

– У нас мало времени. Не бойся, Удо не причинит тебе вреда, – продолжил князь. – До утра ты должен отправиться в долгий путь. Герб и девиз получишь немедля, равно как доспех и охранную грамоту.

– Да, да, мой господин, немедля, – жутковатым эхом просипел Удо.

Мечислав почувствовал прилив сил. Удивительная лёгкость наполнила тело. Он огляделся, но не узнал покоев. Низкий потолок, голые стены, копна свежего сена на полу. Пустой табурет, рядом на дубовом столе теплится лучина, князь и Удо отбрасывают длинные тени, а окон нет. Где же он?

– В подземелье, благородный рыцарь, – будто услышав его мысли, закивал безухим черепом Удо, кривя лицо в кошмарной гримасе, которую с трудом можно было принять за улыбку.

– За что, мой князь, такая милость? – слова сами собой вылетели из горла.

Князь поглядел мимо него и сказал:

– Если справишься, ещё не так одарю. Только в этом спасение твоё, да и моя жизнь тоже. Найди Безымянный замок, что на побережье Балтийского моря, передай его хозяину дар, и тогда у тебя… у нас с тобой, появится надежда, а нет – бесславно погибнешь. Удо, покажи ему ларец.

Ларец!

Захваченный видениями рыцарь сбросил с себя плащ. Нет, так он не уснёт. Который день без сна и отдыха. Ну почему воспоминания недавнего прошлого, стоит приклонить голову, будоражат душу? Эдак он никогда не достигнет заветной цели. При этой мысли Мечислав встрепенулся, приложился к фляге со сливовицей, сделал большой глоток и поднялся.

Поляна всё так же сияла призрачным светом, в котором он с лёгкостью разглядел среди сваленных тут же своих немногочисленных пожитков переметную суму с заветным ларцом и, положив её под голову, лег подле медленно умиравшего костра. Тепло сливовицы разлилось по жилам, мысли обрели ясность и простоту, а затем и вовсе исчезли, перестав наконец его мучить. Мечислав уснул, точно провалился в яму, на дне которой ждало забвение.

Глава 3

Шкатулка укажет путь…

Пробуждение было внезапным. Мечислав подскочил от влажного и тёплого прикосновения, слепо нашаривая меч, но сразу опустил руку. Это застоявшийся Серко лизнул ему лицо. Рыцарь отогнал коня, затем поднялся. Окружающая серость не позволяла определить положение дневного светила, но и так понятно – утро занялось давно, а значит, время для охоты упущено. Осталось только надеяться на вечерние ловушки: осмотрев их, Мечислав разочарованно покачал головой – ничего. Ни по тропе никто не пробрался, ни на ветку не сел. Четыре штуки – слишком мало, но у него веревок в обрез. Придется отправляться на голодный желудок, рассчитывая на будущее, может, по дороге спугнет кого. Или шкатулка… Мечислав бережно достал ее из переметной сумы. Воспоминания вновь всколыхнулись, но уже блеклые, утренние, очнувшийся разум с легкостью отогнал их нестройную толпу. Удо говорил ему… Как же все-таки странно все повернулось в тот злосчастный вечер.

Пальцы легли на резную крышку, тут же приоткрывшуюся с негромким щелчком, изнутри полилось зеленоватое свечение. По рукам пробежало тепло, словно их омыли в горячей воде. Мечислав вдохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Свечение ларца изменилось, переместившись на северо-восток. Рыцарь с тоской поглядел в непролазную чащобу, через которую ему придется продираться весь этот день, вздохнул, но покорствовал своему путеводителю. Удо обещал, что шкатулка укажет путь в Безымянный замок, а заодно убережет от опасностей «почище любого распятия», усмехнувшись, прибавил безухий урод, и даст сил, когда их совсем не останется, чтобы добраться до тех глухих мест.

В тот вечер, едва Мечислав пришел в себя, а князь Богдан наспех объяснил новику, кто он теперь такой и что должен делать, Удо подал ему ларец. Молодой человек устал удивляться, отупев от происходящего, он внимательно слушал, старательно запоминая слова князя и безухого уродца, удивляясь про себя, сколь же разны меж собой эти два человека и сколь нежданно схожи. Словно от угла зрения, от одного только поворота головы различия стирались начисто. Под конец он уже не мог различить, какие наставления дает князь, а какие его безобразный служка. Новоиспеченный рыцарь помотал головой, но наваждение только усилилось. Князь и Удо говорили на два голоса словно один человек, покуда кто-то не потряс новика за плечо. Зрение прояснилось, князь в величии своем отделился от немца и коротко повелел Мечиславу выезжать. Удо мелко закивал.

– Шкатулка укажет путь, отрок, смотри в неё и поверяй себя ей, иначе… – то, как карла именовал его, раздражало Мечислава больше, чем безухий череп с намертво приклеившейся жуткой ухмылкой. Уродец не стал договаривать, но и без того все было ясно.

– Север Мазовии от самых Остатнов небезопасен. Как доберешься до последнего постоялого двора, избегай торных шляхов. Лучше потерять день в бору, чем лишиться жизни. – Кажется, эти слова принадлежали князю.

Мечислав утратил различие и замотал головой. Удо подал ему плошку с мутной, едко пахнувшей жидкостью. Когда юноша выпил горькое варево, немец заботливо помассировал ему запястья, затем князь открыл новику дверь камеры и выпустил в коридор, приказав седлать лошадь, а в свои покои не ходить, сборами займется Удо. Мечислав вспомнил, как уродец прошмыгнул мимо него из комнат Казимира. Значит, правда, зрение не обмануло. Его передернуло, но под суровым взглядом князя новопосвящённый рыцарь покорно отправился на задний двор: там все спали, включая и Серко.

Вскоре он уже мчался по опустевшим улочкам Нарочи, сжимая в руке заветный образок. Ни одно окно не зажглось, ни одна занавесь не дернулась, столица спала. Когда за спиной одинокого всадника с глухим скрежетом опустились городские ворота, тьма поглотила его и не отпускала до самого рассвета.

Три недели в пути. Первая проскочила как один миг, подгоняемая страхом, болью, муками совести и жаждой скорейшего от всех них избавления. В Мазовии Мечислав нигде не останавливался подолгу, разве что перековать Серко да закупиться провизией и всем необходимым в дальнюю дорогу. В Остатнах он потратил последние выданные князем серебряные денары – после поселения с этим говорящим названием постоялых дворов ему не встречалось. Шлях опустел. Дважды встретив сожженные не то немцами, не то мазурами деревни, он предпочел пробираться лесом. Послушался настойчивых требований шкатулки, и вовремя – вскоре мимо него, незамеченного в густом подлеске, проследовали человек двадцать здоровых немецких лбов, каркающих друг другу, словно вороны, кликавшие неминучую беду.

Тропинка вывела его на шлях лишь к полудню – туман рассеялся, тучи разошлись, обнажая сожженный верховым пожаром лес. Солнце, хоть и не давало вожделенного тепла, но ласково улыбалось рыцарю, путалось лучами в смоляных кудрях, гладило по щекам, подтопив заиндевелое сердце и отогнав прочь тёмные думы. Мечиславу вспомнились те счастливые дни, когда они с Казимиром впервые встретились лицом к лицу.

Мечислав, ему тогда было тринадцать, получивший за плохое услужение серьёзную взбучку от Одера, забрался в сарай и затих, глотая солёную обиду. Там и нашел его казавшийся таким неприступным наследник Богдана; выяснилось, княжич знает, что старший служка Одера спихнул на новичка вину за несделанную работу. Он видел, как парня высекли у всех на виду, а потому принёс ему ржаную лепёшку и кувшин чистой воды, добавив, что не потерпит несправедливости при дворе отца и уже рассказал дядьке правду, так что теперь высекут служку, а Мечиславу не надо больше прятаться. Больше того, он восхищён мужеством, с каким юный оруженосец выдержал постыдную экзекуцию. Мечислав, служивший всего-то второй месяц и оттого понукаемый, как и полагалось, всеми подряд, слушая Казимира, пытался сдержать накатившие слёзы.

Князя Богдана все еще не было в столице: мазовецкий поход затянулся, что только усиливало напряжение среди приближенных и челяди. Разговор с Казимиром показался ему непостижимой благодатью, а ржаная лепёшка вкуснейшей на всем белом свете. Мечислав не смог скрыть изумления и по поводу того, что его неприятности, оказывается, небезразличны высокородному княжичу. Отрок слушал Казимира и его сердце наполнялось теплом и благодарностью. Ах, если бы он мог вернуться в тот треклятый день, исправить ошибку, убившую названного брата, или получить возможность вымолить прощение. Казимир бы понял, всегда понимал и видел больше других, верно, потому Господь и поспешил забрать его к себе.