Шаги Командора

– Давай выпьем, верная моя компаньонка, – чуть хрипло произнес он, в голове его не было ни одной яркой нотки, простая констатация факта: хочу пить, предлагаю присоединиться. Марина быстро взглянула ему в глаза.

– За мой счет, конечно. Раз не хочешь в ресторан.

Они подошли к киоску, где им выдали по тонкогорлой бутылке «Пепси-колы». Девяносто копеек за две. А сколько будет стоить вот эта бутылка в двухтысячном? Марина держала прохладное стекло в руке, точно взвешивала и соизмеряла видимое сейчас с тем, что она узнала из долгой беседы. Дороже, но вот насколько дороже? Последние два слова показались ей настолько многозначительными, что она испугалась их.

Антонов откупорил обе бутылки, газировка зашипела.

– Насколько дороже, – повторила она вслух, вглядываясь в бутылку, точно та могла, но не хотела открыть ей свою сокровенную тайну.

– Что ты говоришь? – он приблизил свое лицо. Она поспешно закачала головой.

– Нет, нет, ничего, – и нашлась. – За что выпьем?

Антонов отстранено улыбнулся, на миг Марине показалось, что он думает о том же, о чем и она сама.

– У меня странный тост, – произнес он, и голос его захмелел. – Очень странный в силу всего вышесказанного. Давай просто выпьем… выпьем за эту… за нашу страну. За нашу, – пауза, – Советскую Родину.

Он хотел добавить еще что-то к тосту, но бутылки сдвинулись и зазвенели, он опоздал. И подумал: какое счастье, что это его опоздание не будет иметь никакого значения.

Карта памяти

алаверды моей «Ностальгии»

Сижу перед экраном монитора и заворожено смотрю на заставку: камера движется в кирпичном лабиринте, обходя препятствия, минуя тупики, иногда тыркаясь в них и возвращаясь обратно, чтобы снова и снова блуждать в поисках неведомого, пока я не трону мышь или не нажму на клавишу. Как завораживает это блуждание, не знаю, сколько прошло времени, но я по-прежнему сижу перед экраном, не отрываясь, иногда мне кажется, что это я сам брожу в неведомых далях и ищу что-то, давно потерянное, что-то, что так жажду поскорей обрести, и одновременно сижу, ожидая, разглядывая собственные блуждания.

Жизнь состоит из ожиданий, соткавшихся спешными перемещениями от одной точки к другой. И даже сами перемещения эти порой состоят из бесконечного ожидания – сидя у окна поезда, самолета, автобуса, глядя на темнеющее или светлеющее небо, на морось или снег, лучи, разбивающие полудрему путника, ждущего своей остановки. Чтобы выйти и пересесть на другой транспорт, который доставит его к другой точке, а покамест его еще следует дождаться. А затем ждать снова, сидя в проходе или у окна, перемещаясь, или добравшись до места назначения, опять ждать – работы, обеда, отдыха, времени отхода ко сну, – и снова времени отправления рейса.

Я много попутешествовал за свои тридцать лет. Пожалуй, даже слишком много, – с той поры, как закончил областной институт, почти ежегодно менял место жительства. Волею судеб или своей переменчивой натуры, никак не могущей устроиться на одном месте и постоянно гонящей невесть куда, но так получилось, что исколесив половину страны, и даже вернувшись в исходную точку, я все не осяду, ожидая момента сорваться снова, продолжив нескончаемый путь. И только ожидание, все то же самое ожидание, пока еще сдерживает меня от нового броска в неведомое. В комнате, которую я снимаю у непамятной на лицо старушки, вещи так и остались не распакованы, всего-то баул и сумка, ничего лишнего, в строгом соответствии с принципом часто летающего самолетом. Десять килограммов ручной клади и двадцать три багажа. Все остальное приходится оставлять на земле, в минувшем. Закупаю лишь то, что пригодится сейчас и на то время, что пробуду в том или ином месте. Ничего сверх, чтобы не обременять излишним скарбом, который все равно придется оставить в точке отправления. А с ним и все, что поневоле пытаешься сохранить – телефоны, адреса, встречи, разговоры, объятья, поцелуи… все, что составляет обыденную жизнь человека, до которой мне по-прежнему очень далеко. Работа, выполняемая мной в разных городах и весях, носит характер вечной командировки, бессменного передвижения – после войны и кризиса и в преддверии нового тысячелетия до которого полгода осталось, кажется, всё и все вокруг стали обладать повышенным содержанием непостоянства. Некой необязательности, будто изначально заложенной в саму основу основ медленно восстанавливающегося после одних потрясений мироздания и готовящихся к неизбежным новым.

Боюсь, и всё мое мироздание, и нынешнее и грядущее, все последние встречи и знакомства можно смело отнести к этой категории. Даже самую последнюю, уже дома. Все никак не поверю, что я уже снова дома.

Я познакомился с Леной неделю назад, в магазине сотовой связи и аксессуаров, покупал аккумулятор к мобильному. В скольких городах он успел перебывать за истекшие два года, сколько перенес переездов, смен часовых поясов и высот, просто удивительно, что до сих пор жив, и выдвижная антенна по прежнему функционирует, а крышка микрофона не отскочила, хотя и здорово расхлябалась. В этом городе еще нет полноценной сотовой связи, только в центре и на автовокзале, там, где я и остановился. Для местных жителей, вернее, для нас, – никак не привыкну, что я здесь родился, – это роскошь недостижимая, не нужная ни в быту, ни по работе. Ведь мало того, что и дома и на службе стоит телефон, так повсюду с советских времен натыкано множество ставших бесплатными таксофонов. Спрашивается, зачем же платить несусветно дорого за все исходящие и входящие звонки?

В магазин связи или как он позиционировался «цифровой салон», где продавцом-консультантом работала Лена, большинство заходило разве что посмотреть да покачать головой – или переждать разгулявшуюся непогоду. Впрочем, магазин держался на плаву, Лена служила здесь около года и не жаловалась даже на задержки зарплаты. Собственно, с этого вопроса, последовавшего за совместными поисками нужного аккумулятора на витрине – «Вадим вечно все переложит и уйдет, а потом ищи», – как-то незаметно и началось наше знакомство. Когда я пришел вторично, вроде как приглядеть модель поновее, мы договорились о свидании вне торговых стен.

Но перед этим случилась довольно примечательная – для моей жизни, моего мироощущения, как угодно, – историйка. Казус, который в силу своей малозначительности прошел бы стороной, не обрати я сам на него внимание.

Лена поинтересовалась, есть ли у меня ноутбук, я покачал головой, в силу специфики жизни, таскать лишние пять-шесть кило не представляется необходимым. Тем не менее, она прорекламировала один из недорогих, обладавших изюминкой: вместе с обычным дисководом, в нем находилось устройство для чтения карт памяти. Я улыбнулся невольно, девушка вопросительно подняла брови. Необходимы разъяснения.

Наверное, ограничься я двумя словами, мы и по сию пору встречались бы в магазине, перебрасываясь парой слов. Но мне хотелось объяснить, что-то в ней виделось такое, отчего плевать и на возможно скорый отъезд и на свою диспозицию. Хотелось побыть рядом как можно дольше, это чувство, посетившее меня в первый же визит в тот магазин, не отпустило, напротив, в следующий раз укрепилось только.

Многим покажется странным, как я воспринимаю окружающий мир. Но когда ты все время в дороге… Лена поначалу тоже улыбалась, потом неожиданно погрустнела, дослушала монолог и согласилась на встречу. Я переспрашивал, Лена качала головой, говоря о чем-то враз накатившем, чему и сама не может дать пояснения, лгать она не умела и прекрасно понимала это. Спросила только, как выглядит этот город, внутри моей памяти. Ведь я назвал воспоминания картой памяти, я кивнул, странное название шло со мной из города в город, пока не вернулось назад, на круги своя, я вытянул его из своего детства, откуда-то из самых его глубин, сейчас трудно сказать даже, что послужило этому первопричиной, может, моя основа такова, что не видит мир иначе как карту, по которой придется пройти, от абриса до абриса.

Мои воспоминания – это всегда дорога, а что за дорога без карты. Карта пройденного, сделанного, встреченного и потерянного, она всегда со мной, единственный багаж, что все время пополняется новыми подробностями, любовно складываемый в, кажется, бездонный сундук, что я несу с собой, не боясь потерять. Мои воспоминания рассредоточены по карте жирными или крохотными точками, в зависимости от того, сколь долго я пробыл в том или ином месте, и соединены толстыми или тонкими линиями, опять же по количеству ездок туда и обратно. И каждая точка при приближении сама распадается на множество мелких – места, где я останавливался, встречался, расставался, проводил время в одиночестве, в компании или с кем-то наедине. И каждая из них соединяется линиями, большею частью только и оставшимися на этой карте: мои ненависти, радости, горести, любови и разлуки давно потеряли свое значение, обретя место в бездонном сундуке воспоминаний. Пожелтев и став страницами, бережно подшиваемыми в безразмерные папки.

Самая толстая относится к этому городу, как же иначе. Здесь я провел большую часть своей жизни, и провожу сейчас свое возвращение, здесь я познал самые первые, и оттого самые яркие ощущения от окружающего меня мира. Сильнее любил, яростней ненавидел, больше горевал и тягостней расставался; кажется, только тут у меня и случались по-настоящему искренние и теплые компании, впрочем, в те годы и деревья были больше и трава зеленее. Правда, по большому счету, мне сравнивать не с чем, ведь прочие точки на карте памяти куда мельче и ничтожней этой центральной. Здесь я обрел все то, с чем потом устремился в вечное плаванье. Весь багаж, что вожу с собой и поныне, несколько мелочей, подсознанием связанных с детством, отрочеством, юностью. От которых невозможно отказаться не только в силу их малости, положил в карман сумки, пока снова не припечет, не нахлынет былое, обдавая с головой, но и поскольку значат в моей жизни слишком многое, чтобы я мог их оставить в одной из гостиниц или съемных квартир просто так, делясь с кем-то еще.

Одна из таких вещиц – небольшой, в почтовую марку размером, кусочек пластмассы с полустершейся надписью, верно, какой-то чип, неясного теперь, за истекшими годами, назначения. Деталь неизвестного ни тогда, ни сейчас электронного механизма, подаренного мне соседом по коммунальной квартире, жившим через стенку от нас, ближе к входной двери. Тогда ему было, да, едва ли больше, чем мне сейчас. Около тридцати. Но в восемь не только деревья кажутся большими.

Он приехал незадолго до моего дня рождения. Помню то неприметное серое утро, когда он появился в нашей квартире – светлый костюм в мелкую полоску, темная рубашка без галстука, на спине новенький рюкзак, в руках чемодан и траченная тряпичная сумка, кажется, забитая продуктами. Будто из голодного края приехал. Хотя может и так, ведь всего через год после его приезда, в нашем городе введут первые талоны, на мясо, если не ошибаюсь. Сразу после Олимпиады-80, на год всего, но получилось, что эти два события немедля совместились в моей голове, и сейчас, вспоминая очереди в мясной отдел, я видел телетрансляции из Москвы и Ленинграда, а во время состязаний, когда наступала пауза, сидевшие подле телевизора – он у нас был один на квартиру, массивный черно-белый «Темп», – шептались о нормах на несуществующую вырезку и давно исчезнувшую шейку, их только в столице и сыскать – москвичам все время что-то подбрасывают, тем более к столь знаменательному событию. Вон как город вылизали, прям заграница.