Любимец

– Ведь он же нам не чужой.

Опять неразборчиво.

Я подполз к двери, волоча за собой подстилку. Идиотский запрет людям одеваться, который свел в могилу уже много тысяч человек, особенно ужасен, когда тебя побьют. Тебя знобит, а накрыться нечем.

Кое-как натянув подстилку на синяки и царапины, я улегся у двери в их комнату.

– Но мы взяли его малышом! Помнишь, какой он был забавный!

– Он уже не забавный. Надо думать, что делать с ним дальше.

– Он безобидный.

– Ты не думаешь о животном! У него тоже свои потребности, – рассудительно и размеренно говорил спонсор. Но почему надо называть меня животным, если давно уже доказано, что люди разумны?

– Какие потребности у Тимоши?

– Потребности взрослого кобеля!

– Ну уж!

Затем последовала пауза. Видно, спонсор доканчивал ужин, а его супруга размышляла. Она размышляет со скоростью улитки.

– Ты прав, – услышал я ее голос. – Я сегодня уже об этом думала.

– А что случилось?

– При виде одной… особи женского пола он чуть было поводок не оборвал.

– Я же говорил! Отвезем его в клинику. Пять минут – и больше не будет проблем.

– Нет! – почти закричала госпожа спонсорша. – Только не это!

– Почему? Миллионы людей проходят через эту операцию. Она сразу снижает уровень агрессивности, улучшает характер животного. Если операцию вовремя не сделать, это может кончиться трагедией. Ты же знаешь, сколько молодых самцов убегало из домов, попадало под машины, в облавы, на живодерню!

– Только не это! Я не переживу. Я не знаю, как мне жить без моего Тимошеньки!

– Не раскисай. Он тебе будет только благодарен.

За дверью наступила зловещая страшная тишина. Я физически ощущал, как тяжело думает моя спонсорша. Она всерьез обдумывает проблему: не уничтожить ли во мне мужчину? Она – существо, с которым мы вместе живем уже около двадцати лет, она, которая вставала ко мне ночью, когда у меня была скарлатина, которой я приношу ночные туфли и подогретый бульон, если у нее бессонница… Неужели госпожа Яйблочко согласна на то, чтобы я, самое близкое к ней существо, подвергся страшной операции. О нет!

– Ну ладно, – услышал я голос госпожи, – ложимся спать. Завтра еще раз обсудим.

Дверь открылась, госпожа велела мне идти наверх в спальню, ложиться на коврик у их постели. Я с трудом подчинился. Все тело ломило. Ужас сковывал мои члены.

Господа заснули быстро, но я, разумеется, не спал. Они занесли топор над самым важным даром природы, над моим естеством! Я знаю этих несчастных рабов, этих домашних любимцев, лишенных мужского достоинства. Это ничтожные счастливые тени людей, которые доживают свой растительный век, не оставив следа на Земле.

Я бесшумно поднялся и подошел к окну.

Отсюда, со второго этажа, был виден газон, разделяющий наш дом и дом, где живет Инна. И тут я увидел в ночной полутьме, как она, легкая, душистая, вышла на этот газон, легла на спину и потянулась. Вот вся она – нега, ожидание любви, томление, счастье!

Хлопнула дверь, высунулся ее жабенок. Позвал спать. Моя возлюбленная лениво поднялась и вернулась в дом. А я был готов умереть…

На следующее утро никто не вспоминал о вчерашних бурных событиях. И я, проснувшись в ужасе от кошмара, который мне приснился, тут же пришел в себя, услышав ласковый голос спонсорши:

– Тимоша, скорей мыться и за завтрак! Я тебе кашку сварила!

Она погладила меня по голове и сказала, что поведет на завивку, а я ждал только момента, чтобы меня выпустили погулять в садик, и я там увижу…

Как назло, она долго не отпускала меня. Сначала ей пришло в голову сделать мне педикюр, потом ей показалось, что у меня жар, и она заставила меня поставить градусник. А я старался не глядеть в окно, чтобы не вызвать в ней подозрений.

– А на господина Яйблочко ты не сердись, – говорила спонсорша, перебирая мои кудри, – он бывает груб, но он всегда справедлив. Ты же знаешь, у него в части много организационных проблем, и он не может позволить себе расслабиться. С вами, людьми, все время жди подвоха. Вы как испорченные дети.

– Почему испорченные?

– Потому что норовите сделать гадость исподтишка, потому что не помните добра, потому что лживы… потому что… миллион причин! А ты чего на меня уставился? Наелся – иди погуляй. Но за забор – ни шагу.

Я послушно поклонился Яйблочке и подождал, пока ее зеленая чешуйчатая туша уплывет из кухни. И тут же кинулся в сад. Сердце подсказывало мне, что Инна ждет меня там или выглядывает из своего окошка, чтобы выйти, как только я появлюсь.

Я прошел через газон, присел у бассейна, пощупал ступней воду. Вода была холодной. Я прошел к кустам, что разрослись у изгороди и надежно скрыли бы тех, кто пожелал уединиться от любопытных глаз.

Там было пусто. И пустота эта была насыщена звоном насекомых, щебетом птах и подобными мирными, совсем не городскими звуками. Старшие говорят, что раньше на Земле было не так тихо и красиво, но спонсоры запретили вонючие двигатели и разрушили вредные заводы. Сами они не нуждаются во многих вещах, производимых людьми, и люди тоже быстро отвыкли от таких предметов, как ботинки или печки, даже от одежды, отчего теперь, как мне рассказывали, люди живут только в теплых местах нашей планеты.

– Тим, – сказала Инна, заглядывая в кусты, – я так и знала, что найду тебя здесь.

– А я специально сюда пришел, – сказал я. Я был счастлив. Но не мог объяснить мое чувство. Оно не было тем чувством, в котором меня так подозревали хозяева. Мне хотелось смотреть на Инну и если дотронуться до нее – то только кончиками пальцев.

– Тебя били? – спросила Инна.

– Вчера, – сказал я. – Из-за тебя.

– Из-за меня? – Глаза у нее были синие, ласковые.

– Они решили, что я слишком… слишком несдержанно себя веду. Что пришло время меня… – И тут язык у меня не повернулся сказать, в чем дело, хотя в этом не было тайны или чего-нибудь необычного – больше трех четвертей мужчин после двадцати лет подвергались ампутации этих органов для их собственного блага и в интересах демографии.

– Не может быть! – догадалась Инна. – Только не это!

– Почему? – вырвалось у меня. Мне хотелось услышать приятный для меня ответ.

Инна отвернулась. Вопрос ей не понравился. Видно, показался циничным.

– Прости, – сказал я. Я почувствовал себя виноватым перед этой девушкой. Я любовался ее профилем – у Инны был короткий нос, который чуть подтягивал к себе верхнюю губу и приоткрывал белые зубки. – Прости, зайчонок.

– Ты – дурак, – сказала Инна. – У тебя, наверное, никогда девушки не было.

– Откуда? – согласился я. – Меня ведь щенком взяли, из питомника. Так и живу домашним любимцем. Я другой жизни и не знаю.

– А я помню мою маму! – сказала Инна.