Младенец Фрей

Мое любопытство объяснимо и понятно – ведь я был куда моложе, чем сейчас, и судьбой мне было уготовано присутствовать при кардинальном моменте истории – смерти великого человека.

Из первой машины выбрался Сталин – его мне приходилось видеть в годы Гражданской войны, когда я, недавний студент, вернувшийся с Южного фронта после ранения и продолживший обучение в университете, повадился посещать разного рода собрания и митинги, влекомый свойственным мне любопытством. Тогда для меня он был представителем нового российского начальства, выползшего из глухих уголков империи и плохо говорящего по-русски. Были те начальники грузинами, венграми, евреями, латышами, поляками – людьми ущербными от долгого угнетения и готовыми наказывать всех, кто не был им подобен. Тот Сталин, которого я увидел три года назад и в котором не угадал вождя великой державы и даже сочувствовал его неумению слагать русские фразы, был невелик, сдержан в жестах и этим запомнился – среди крикунов и лицедеев он был бухгалтером.

На этот раз я узнал Сталина лишь по усам – он был в дохе и ушанке. А следом, из второй машины, выкатился, поспешил к Сталину нарком здравоохранения Семашко. На улице им разговаривать было холодно – пар от дыхания стал плотен и непрозрачен. Они нырнули в подъезд, который им пришлось открывать самим, за Сталиным вбежал еще какой-то человек, видно, из охраны, а шоферы отогнали машины в сторону.

Сталин был тогда Главным секретарем партии. И все считали его другом и надежным союзником Л.

Когда они вошли в дом, я тихо вышел в коридор – меня влекло любопытство.

В коридоре было почти темно – лишь слабенькая лампочка горела у лестницы.

Подойдя к лестнице, я мог лишь наблюдать за теми, кто выходил из покоев Л., но нарушить приказ Анны Ильиничны и спуститься вниз я не посмел.

Пробежала Мария Ильинична с кастрюлей горячей воды, за ней одна из секретарш или служанок несла полный графин. Смысл этого действа был мне непонятен.

Из спальни вышел Сталин. Он отошел к стулу, стоявшему у дверей, сел, достал пачку папирос и закурил. В доме никто не курил, и потому запах табака в одночасье отравил воздух. Даже я, относившийся к табачному дыму вполне лояльно, чуть не закашлялся.

Возле Сталина остановилась Анна Ильинична.

– Иосиф Виссарионович, – предложила она, – может, желаете выпить чашку чаю? Самовар в столовой, горячий.

– Спасибо, – сказал Сталин, наклонив голову, чтобы вытолкнуть из себя это слово, – мне не хочется чаю. Я побуду здесь.

У него были тяжелые слова. Анна Ильинична тоже это почувствовала и отступила от Сталина, словно испугалась.

А тот продолжал курить, задумчиво глядя в пол. Затем, словно почувствовав мой взгляд, он поднял голову, и я еле успел отступить назад. Я понял, что он сейчас пойдет к лестнице, чтобы проверить, кто подслушивает. Но, на мое счастье, дверь в спальню открылась и оттуда вышел нарком Семашко.

– И как там у вас дела? – спросил Сталин. Он очень плохо говорил по-русски.

Семашко понизил голос, словно сообщал государственную тайну.

– Владимиру Ильичу дали касторку, – громко прошептал он.

– Зачем? – спросил Сталин.

– У товарища Л. не работает желудок, – сообщил нарком.

– Правильно, – сказал Сталин.

Они замолчали.

Я стоял вне поля их видимости, значит, и сам их не видел. Только мог по шагам и голосам догадываться, кто участвует в разговоре.

Скрипнула дверь. Явление следующее – те же и супруга вождя.

– Мне надо будет поговорить с Владимиром Ильичом наедине, – сказал Сталин.

– Но вы же знаете, он не владеет речью, – послышался голос Н.К.

М.И. говорил мне, что у Ленина произошел со Сталиным конфликт именно из-за Н.К. И якобы он послужил толчком к обострению болезни. Сталин и Н.К. не выносили друг друга.

– Мне не нужно, чтобы он владел речью. Но в свое время он обратился ко мне с просьбой. И я, надеюсь, смогу ему теперь помочь.

– Не думаю, что Владимир Ильич нуждается сейчас в вашей помощи.

– Это решаем мы с ним, а не вы, – тихо произнес Сталин. И мне показалось, что я заглянул в его рыжие глаза.

– Хорошо. – Голос Н.К. дрогнул.

Она скрылась в спальне Л. Семашко куда-то испарился.

Снова наступила тишина. Сталин откашлялся, будто рядом со мной – так тихо было в доме. Потом приоткрылась дверь в комнату Л., и оттуда донеслись голоса. Я осмелился выглянуть и увидел, как Сталин поднялся и, не вынимая изо рта папиросу, заглядывает в приоткрытую дверь. Мне запомнилось, что у него на ногах были валенки и галоши – с галош натекло возле стула, где он сидел.

– Ну что? Что там? – спросил Сталин.

Я понял, что он говорит с наркомом.

– Прослабило, – сообщил нарком.

– Да идите вы со своими клизмами! – рассердился вдруг Сталин. – Почему эта курица не выгоняет всех из комнаты?

– Сейчас, они меняют белье, – сообщил Семашко. – Вы же понимаете, Иосиф Виссарионович.

– Черт возьми, еще этого не хватало!

Поскрипывал рассохшийся паркет. Сталин быстро ходил по залу.

Потом шаги стихли, и я услышал голос Сталина:

– Тогда пойдите к Ильичу и скажите ему в ухо, чтобы он понял, что я привез то, о чем он просил. Я привез.

– О нет! – почему-то возразил Семашко. – Подождите немного, и вы сами ему скажете.

Послышались шаги, шуршание одежды. Я наклонился – из дверей спальни вышли несколько женщин: одна несла ночную посуду, вторая – свернутые в узел простыни, третья – пустой кувшин и таз.

В дверях стоял Дмитрий Ильич.

– Заходите, Иосиф Виссарионович, – сказал он. – И если вы не возражаете, я буду вам помогать.

Не ответив ему, Сталин вошел в комнату к Л.

* * *

Ночью, когда все в доме затихло, Сталин и Семашко умчались в Москву, а Л. заснул, Дмитрий Ильич поднялся ко мне и рассказал, как происходила последняя встреча Л. и Сталина.

Сталин, по словам Дмитрия Ильича, был поражен, увидев, как изменился Л.

Л. с трудом воспринимал связную речь, так что Дмитрию Ильичу пришлось выступить в роли переводчика. Сначала С. убедился, что никто их не подслушивает, затем он спросил Л., не изменил ли тот своего намерения. Того самого намерения, помочь в исполнении которого он просил Сталина еще полтора года назад.