Операция «Гадюка»

Бетховен смотрел на него, чуть склонив свою еврейскую голову. И, в общем, его не боялся. Испугался там, внизу, у речки, а сейчас уже овладел собой, потому что знал секрет, и секрет для Лаврентия Павловича вполне страшный.

– На тот свет? – повторил Лаврентий Павлович.

Этот вариант ему в голову не приходил, потому что он был убежденным материалистом, ленинцем, он знал, что тот свет – выдумки попов и всевозможных врагов пролетариата. Но в то же время он сам никогда не участвовал в разрушении церквей или убийстве священников. Если уж приходилось, то поручал другим. И все только потому, что Лаврентий Павлович не знал, что происходит с человеком после смерти. Он столько видел смертей и стольких людей убил сам, что волей-неволей стал мучиться мыслью – а что потом? Куда деваются все эти люди, мгновение между жизнью и смертью которых он наблюдал?

После смерти должно что-то быть. И марксизм не мог дать на это ответа. И как бы ты ни штудировал классиков и даже Хозяина, то ты, будь у тебя голова на плечах, приходил к выводу, что эти умные люди и сами не знают, что происходит после смерти.

– На тот свет… Нет! – Лаврентий Павлович был не согласен.

– Отчего такая уверенность в себе? – спросил Гуревич.

– Он не такой, – сказал Берия.

– Вам это доложили?

– Без иронии!

– Так в чем проблема?

Бетховен не издевался, он наблюдал за Лаврентием Павловичем, как ученый наблюдает потуги муравья, взбирающегося на песчаный холмик.

– Все должно быть иначе.

– Никто с того света домой не возвращался.

– С чего вы-то так решили? Где ангелы и всякие ихние причиндалы?

– Не бунтуйте, товарищ министр, – сказал Бетховен. – От этого ничего не изменится. Тем более что вы правы – наш свет отличается от всех вариантов, которые есть в религиях. Потому что он – материалистический.

– Объяснись.

– Существует и, видимо, всегда существовала категория людей, которые мечтают о том, чтобы спрятаться, исчезнуть, не быть вместе с человечеством. Если им грозит неминуемая смерть или страшный позор. Вот возьмем ваш случай.

Берия кивнул. В самом деле, лучше понимать на своем опыте.

– Вам грозила неминуемая смерть. Все ваши надежды рухнули. И пик ваших переживаний попал на момент Нового года – когда люди переходят из года 53-го в год 54-й. И вы, ваш организм, вопил: нет, я с вами не пойду! Идите без меня! Я согласен на все, что угодно, – только бы не идти с вами.

– И что же?

– А то, что некая сила – назовем ее природой – эту просьбу согласна выполнить. Но с одним условием – это случается раз в году, в новогоднюю ночь. Погодите, не задавайте мне вопросов, на которые я не смогу ответить. Почему именно христианский Новый год? Не знаю, я говорю о фактах. Раз в году, в одну минуту, в одну секунду – если вы отчаянно пожелаете уйти от человечества, ваше желание сбывается. Вы оказываетесь в мире, который вас сейчас окружает. В мире без времени.

– Почему без времени? Я же говорю с тобой, я хожу, значит, в нем есть то, что было раньше, и то, что будет после, – значит, есть время.

– Не философствуйте, министр, – сказал Бетховен, – факт остается фактом. Мы все здесь такие.

– Те, кто не захотел?

– Да. Вот я, например, был на краю смерти, и в то же время назавтра нас отправляли на этап, который мне не пережить… и я оказался здесь.

– Но почему именно этот момент? Один момент?

– Я просил вас не задавать мне вопросов, на которые я не готов ответить.

– Но вы проверяли?

– Не надо проверять. Каждый новенький узнает о нашей жизни через полчаса после прихода.

– А потом? Что происходит потом?

– Потом? Мы существуем. Мы живем.

– Долго?

– Пока не износимся.

– Я не понял!

– Никто здесь не болеет, не стареет, не ест, не спит, не пьет, не любит… в этом нет нужды. Время остановилось, и кровь перестала течь в ваших жилах.

– Ну уж это в переносном смысле!

– В переносном. Но биологически мы все – мертвые. Мне рассказывал доктор – состав крови, тканей, всего довольно быстро, через несколько дней или недель меняется. Вы даже и не знаете, что температура наших тел на несколько градусов ниже, чем у нормальных людей.

– Ну меня-то ты с собой не путай! – рассердился Берия. – У тебя кровь, может, лягушачья…

– А у вас руководящая, да?

– Нормальная кровь.

Берия непроизвольно потрогал свою шею. Шея как шея. Нормальная шея.

– Если холодное тронуть холодным, то не заметишь, – сказал Бетховен.

– Перестань нести чепуху!

Берия пошел прочь по шоссе. Ему было страшно и противно. Ему сказали, что у него неоперабельная опухоль, – неужели он зря старался, бежал… А куда бежал?

Бетховен шел сзади и говорил, занудно, тихо, но Берия не мог его не слушать. И слушал.

– Вы думаете, нас много? Нет, люди не бессмертны, они конечны, хоть здесь никто и не умирает. Мы изнашиваемся, как вещи, и исчезаем, как вещи. Двести, триста лет, и конец… да и поступления невелики.

– Помолчи!

– Каждый новый человек вскоре начинает искать себе дело… Кстати, вы не хотите выступать в нашей стенгазете? У нас на Измайловском стадионе есть стенгазета. Ее делают такие чудесные люди! Интернационалисты, увлеченные своим делом, так сказать, пионеры первого набора. Вы были в пионерах?

Этот Бетховен совершенно обнаглел, забыл, наверное, как у него обувь отобрали! С другой стороны – пускай говорит, если не врет, а не похоже, что врет, значит, Лаврентию Павловичу предстоят нелегкие времена. Эти сволочи – тибетские мудрецы, может, предсказали и верно, но по присущей им подлости упустили пустячок – где он проведет последние годы жизни? В какой-то никому не нужной дыре?

Нет, так быть не может! Конечно же, этот мерзавец сошел с ума, и ему чудится этот нелепый мир.