Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Дай ему жвачку и кубик Рубика, чтоб молчал и руки свои никуда не совал.

Совет опытного руководителя менее опытному

Утром Шона разбудил телефон. Подойдя на непослушных ногах к тумбочке, на которой стоял аппарат, он снял трубку.

– АЛЕ! – недовольно и резко ответил он.

– Здорова, придурок! – послышалось в ответ.

– А, кто это? – неуверенно спросил Шон.

– Ты что там, берега попутал?! А ну срочно ко мне!!! Фокусник, бля… – прозвучало в ответ, а затем раздались короткие гудки.

Звонил это, конечно, Красавчик. Больше и звонить-то было некому… И, если он так настойчиво приглашал зайти к себе, ей-богу, стоило к этому прислушаться. Шон побежал в ванную, быстро помыл лицо, и посмотрел на себя в зеркало.

Красавчик – он, конечно, в переносном смысле Красавчик. Ничего красивого в нем не было… Тот, кто его видел впервые, обычно испытывал огромное желание сказать: «О, Господи». Вот только говорить так ни в коем случае не следовало, чтобы самому не пострадать в плане внешности – за такие слова Красавчик мог запросто обеспечить внеурочный визит к стоматологу или челюстно-лицевому хирургу.

Внешность же у Красавчика была достаточно одиозная. Шишка с левой стороны лба, вмятина на правой, там же справа жуткий шрам на виске, и неподвижная, сползающая на глаз бровь. И при этом абсолютно голый череп. И соответствующая комплекция. И огромная ручища, в которых тонет любая, даже самая спортивная ладонь.

Когда знаешь Красавчика достаточно давно, кажется, что он просто хитро прищурился. Хотя за этим прищуром может стоять все, что угодно.

Никогда не следует называть Красавчика Красавчиком. Это аксиома. То, что абсолютно не требует доказательств. Сам он больше любит, чтобы его называли Петрович – по-простому, без всяких там подоплек…

Шон посмотрел на себя в зеркало. Трехдневная щетина уже вот-вот готова была превратиться в бороду. Но трехдневная щетина – это еще допустимо. А вот борода – уже нет… Где-то здесь проходит тонкая грань.

Если Красавчик посчитает, что эта грань пройдена, может побрить скотчем. Говорят, в армии, тех, кто плохо бреется, бреют полотенцем. Но полотенце у Красавчика далеко не всегда было под руками, зато толстая катушка серого скотча, который очень крепко и противно прилипает к коже, всегда была в бардачке его автомобиля.

В конце концов, Шон решил не бриться. Может быть, и пронесет. Во всяком случае, лучше будет не опаздывать.

Шон быстро оделся, обулся и выбежал во двор. Там у кустов стояла его боевая машина. Ауди-100. Это вам не какой-то Пассат. Он открыл дверь, сел за руль, завелся, выехал задом из кустов и, вывернув руль, с визгом шин вылетел со двора.

Через пятнадцать минут он уже подъезжал к дому Красавчика. Красавчик, как ни в чем не бывало, стоял перед воротами в черной футболке, бермудах в цветочек и черных шлепанцах типа «сланцы», спокойный, как стеклышко.

Шон напрягся. Если Красавчик спокоен – это значит одно из двух…

Раз, два, три…

– Заходи давай. Машину здесь оставь.

Четыре… Пять… Шесть…

Значило одно из двух – либо он на самом деле успокоился, либо…

Семь… Восемь… Девять…

– Кофе будешь? Ренатка!! Сделай нам кофе…

Десять… Одиннадцать… Двенадцать…

Либо…

Хотя…

Уже прошло пятнадцать секунд – и ничего не происходит… Значит, на самом деле, успокоился.

Длинноногая Ренатка в коротеньком халате принесла поднос с двумя чашечками дымящегося эспрессо и поставила его на столик в беседке.

Красавчик взял свою чашку и поднес к губам, свободной рукой сделал приглашающий жест и указал на вторую чашку. Шон взял чашку и чуть-чуть пригубил.

– Значит, что мы имеем? – по-простому начал Красавчик.

– Что мы имеем? – эхом отозвался Шон.

– Быба в больнице… – отхлебнув кофе, продолжил Красавчик

– В больнице… – ответил Шон. С этим нельзя было не согласиться.

– Значит, что из этого следует? – Красавчик пристально посмотрел на Шона.

– Что? – переспросил Шон.

Лицо Красавчика расплылось в улыбке, он важно поднял указательный палец и нарочито серьезно, подражая голосу Брежнева произнес:

– С траумой интимнаго характеру.

После этого, еле сдерживая смех, он поставил на стол чашечку с кофе, и откинувшись на шезлонге, стал откровенно ржать.

Шон, стыдливо ухмыляясь, посмотрел в сторону. Все это произошло в бане. Шон, Быба, девочки… Вернее, одна девочка, вторая где-то задерживалась. В-общем, отдых не задавался, Шон заскучал. Он прошел мимо почти уже готового взорваться Быбы и работавшей над ним девочки, чтобы подкинуть пару, потянул с верхней полки распаренный березовый веник, но сделал это неудачно и уронил ковш с кипятком на эту парочку…

А потом он зашвырнул на заднее сиденье своей машины их обоих прямо в чем мать родила: и визжащую девочку с ошпаренной спиной, и ревевшего, как раненый носорог, Быбу, державшегося обеими руками за свой половой орган, а сам, накинув на голое тело халат да сунув ноги в первые попавшиеся на глаза тапки, сел за руль и поехал в сторону ближайшей, не то первой, не то второй, городской клинической больницы.

Шон поставил свою чашку на стол. Красавчик успокоился, и коротко произнес:

–Короче! Значит это одно – с сегодняшнего дня ты работаешь за двоих. Как-то так… Быба, между прочим, тоже без дела не сидел.

Он протянул Шону клочок бумаги:

– Вот адрес. Это Прапор. Он дома после пяти, – Красавчик небрежно глянул на часы, – Быба денег ему давал. А ты у него забери, что он там принес.

Красавчик полез в карман мастерки, достал оттуда пачку «зеленых», отсчитал несколько купюр:

– Если «калаша» принес с патронами, дашь ему еще, по полсотни за рожок. Если не будет патронов, тогда у чеченов купишь. Если какую-нибудь чухню даст, как в прошлый раз, из музея Великой отечественной, можешь дать ему по шее. Разрешаю.

– А если ничего не даст?

– Как это ничего не даст?!

– Ну я не знаю, как там с ним Быба договаривался… Может этого Прапора замели уже…