Секреты мертвых

Глава третья

Брайони, 2007 год, Уэстер-Росс,

Северо-Шотландское нагорье

Брайони смахивает со стола кукурузные хлопья и спасает пластиковую игрушку, плавающую в лужице молока. Ее бросили ребята. Еще несколько секунд назад они яростно дрались. Усталость тяжелыми гирями сковывает ее конечности, веки сами собой опускаются. Шон просыпается в пять и после этого уже не засыпает, поэтому она постоянно борется с изнеможением и ощущением безысходности.

Надавив основаниями ладоней на глаза, Брайони делает несколько глубоких вдохов, стараясь игнорировать темные мысли. Она напоминает себе, что сегодняшний день будет отличаться от остальных. Впервые оба мальчика проведут его в школе. Она будет свободна, сможет перевести дух.

Как же так вышло, что она оказалась здесь, в этом фермерском доме, в богом забытой глуши? А ведь, кажется, еще совсем недавно она носила элегантные деловые костюмы, делала эффектные прически с начесом и горделиво вышагивала по Бьюкенен-стрит в Глазго, уверенная в том, что весь мир принадлежит только ей. Она могла взять от него все что угодно. Работа юристом (пусть и начинающим, но подающим надежды) в адвокатской конторе заставляла ее раздуваться от собственной значимости. Для посиделок за коктейлем в каком-нибудь ресторанчике Брайони выбирала подружек, стараясь не привлекать к себе нежелательное внимание возрастных сослуживиц, поголовно влюбленных в восходящую звезду.

Все изменилось, когда она вышла замуж за эту звезду. Конечно, не сразу. Но как только она зачала Робби, все закончилось. Ее место в этом мире стало таким же, как у ее матери. Кто-то должен был присматривать за мальчиками, и ее муж не пожелал стать этим «кем-то».

Стоя у мойки, Брайони наблюдает за тем, как Энгес пьет кофе в саду. Это своего рода ритуал семейственности. Он исправно выполняет его перед тем, как сесть в машину и умчать в ту жизнь, которая когда-то была и у Брайони. В рубашке и галстуке муж выглядит как чужой, незнакомый ей человек. Вот он нехотя пинает мяч Шону, который бегает по траве, их поразительно зеленому длинному газону. Младший сын захлебывается смехом, заливисто журча, под стать воде, несущейся с холмов во время ливня.

С дальнего уголка сада доносится голос. Это Робби стремится обратить на себя отцовское внимание. Сын так высоко раскачался на качелях, что Брайони видны подошвы его кроссовок, взлетающих к небу. Она смотрит поверх их голов еще дальше – на девственный ландшафт за полями: на пурпурные холмы и влажную темень сосновых лесов у их подножия. Идиллическая картина. Так почему же через два года после переезда сюда Брайони ощущает эту жуткую тьму, обволакивающую ее, растекающуюся внутри? Почему она чувствует себя в ловушке? Почему готова почти на все, лишь бы сбежать? Почему жаждет ощутить под ногами асфальт вместо грязи под резиновыми сапогами?

Пропасть между ней и Энгесом только ширится. И Брайони чувствует себя бессильной, неспособной это остановить. Его недели наполнены встречами, интеллектуальной работой, ланчами в закусочных, которые так любила она. А ей, в отличие от мужа, ужасно тоскливо из-за домашней однообразной рутины, крутящейся вокруг сыновей и их жизни. Из-за отсутствия новых ярких впечатлений и невозможности поделиться ими. Возможно, все было бы по-другому, если бы она подружилась с кем-нибудь в деревне. Муж ей всегда говорил об этом. Сельчане – довольно приятные милые люди, но Брайони так и не сблизилась ни с кем из них. Ей с ними некомфортно, да и они не принимают ее, не считают своей. Хотя Энгес утверждает, что это все лишь в ее голове.

Брайони считает годы до того момента, когда сможет снова выйти на работу. Когда они решили завести детей, то договорились, что она продолжит потом работать, если захочет. «Ты сможешь выйти на работу в любое время», – заверил ее муж. Да, он так говорил! Брайони уверена. Но говорил до их переезда сюда. Только сейчас до нее начинает доходить, как трудно будет выйти на работу. Кто будет забирать детей из школы? В деревне никто не сможет присматривать за детьми. А Энгес проводит по трое суток в Глазго почти каждую неделю.

«А раньше мы были равны», – размышляет Брайони, загружая посудомоечную машину. В этот момент в дверях появляется муж. Его лицо встревожено, наверное, он уже опаздывает. Энгес подает жене свою кофейную кружку, и она сливает остатки в мойку.

– Мне придется их оставить. Нужно ехать.

Кивнув, Брайони подставляет щеку для поцелуя, который давно стал формальным.

– Пока, мальчишки! – Энгес даже не оглядывается на сыновей. – Я, возможно, немного припозднюсь в четверг. Не жди меня к ужину.

Брайони хочется завыть. У нее так мало возможностей для того, чтобы присесть, расслабиться, перевести дух и собраться с новыми силами. Возвращение мужа после трех невыносимо долгих ночей, эти десять минут, что он сочиняет им сказки на ночь, дают ей долгожданную передышку после изматывающей рутины ее нынешнего бытия.

Энгес даже не понимает, какая это привилегия – быть тем, кто может выйти за дверь, уехать из дома. А она теперь не может позволить себе такую роскошь. Даже просто прокатиться на машине.

Дверь хлопает. Наступает недолгая тишина. В ее голове пустота. Но ее быстро возвращает в реальность пронзительный крик из сада:

– Мама! Шон ушибся.

Опершись руками о столешницу, Брайони втягивает воздух, на мгновение задерживает дыхание. Она больше не может. Просто не может. Не может, не может, не может…

– Мама! Шон плачет! Мама!

Оторвавшись от стола, Брайони выплывает из пучины отчаяния в свою реальную жизнь. Три шага – и она уже на крыльце. Сбежав с него, она мчится по саду туда, где склонился над крохой-братиком Робби. Роса просачивается сквозь ее тапки, земля хлюпает под ногами. Шон тянет к ней свои маленькие пухлые ручки, его личико залито слезами, которые так встревожили Робби.

Подхватив младшего сына на руки, Брайони осматривает его тело, а потом, уткнувшись носом в мягкую кожу детской шеи, осыпает ее поцелуями. Ведь так поступила бы любящая и переживающая за ребенка мать. А она… она ничего не испытывает. Безразличная и бесчувственная. Словно все омертвело внутри.

Три часа. Целых три часа будет в ее распоряжении! Утром Шон идет в школу, впереди целая учебная неделя. Если бы не это, Брайони сошла бы с ума. Ей хотелось, чтобы Энгес поехал на работу сегодня попозже, чтобы он сфотографировал их сына. Но муж сказал, что у него встреча, на которую нельзя опаздывать. Да еще и упрекнул ее в излишней сентиментальности.

«Забавно, – думает Брайони, пытаясь отыскать школьные ботинки Робби в бардаке у задней двери, – мне постоянно твердят о том, как важна моя роль, как важно все, что я делаю. Однако, когда то же самое нужно сделать другому человеку, это уже становится не таким уж и важным делом. Важно только, чтобы это делала я. А для всех остальных это пустая трата времени…»

– Робби, куда ты их подевал?

– Не знаю, – растерянно мямлит сын, переступая с ноги на ногу на коврике. Слезы уже готовы брызнуть из его глаз.

Брайони ощущает жжение в голове. Когда же это закончится? Это полное отсутствие контроля над своей жизнью? Ночью Робби вновь описался в кровати. И Брайони не покидает чувство, будто она делает все совершенно неправильно. Это ее вина. Взгляд устремляется на часы: они уже опаздывают, бесценные мгновения заветного уединения ускользают, и это приводит Брайони в бешенство.

Наконец они находят ботинки под диваном. Робби торопливо застегивает их на липучки. Шон в своем анораке поджидает их у двери. И опять идет дождь. Все время дождь. Поздний август заливает им землю.

– Черт побери, – бормочет себе под нос Брайони, берет ребят за руки и выводит их под дождь на подъездную аллею. Ну почему все всегда идет не по плану? – Идемте же. – Она дергает сыновей за руки, чтобы они шагали быстрее. Почти волочит их по земле, чтобы мальчики не отставали.

Они с визгом забегают на игровую площадку, и Брайони сжимает Робби в объятиях, целует его в намокшую под дождем макушку, краем глаза наблюдая за тем, как нетерпеливо топчется под большим зонтом их учительница.

– Хорошего дня, – с запозданием говорит Брайони. Она пытается говорить ласково, с любовью, чтобы унять резкость и раздражение, которые в последнее время ей никак не удается подавить.

Она не знает, как себя вести, как себя сдержать. Хочет как лучше, а получается только хуже. Как же ее все достало!

Брайони оглядывается на Шона. Мальчик стоит в луже по самые лодыжки. Слава богу, он в резиновых сапожках. Шон вскидывает на нее глаза, в них светится радость. На Брайони накатывает волна сожаления. Эх, если бы можно было вернуться назад и начать это утро заново… Она вытягивает вперед руку:

– Ступай, Шон. Пора в школу.

Шон заходит в школу, не оборачиваясь. Брайони вспоминает, что не сделала фото. Теперь уже поздно. Она сочувственно улыбается другой мамаше, пытающейся оторвать от себя ревущую девочку. Как хорошо, что у нее благоразумный сын: его желание поиграть с игрушками затмевает нежелание разлучаться с ней. «А может, – в голову Брайони закрадывается неприятная мысль, – может, это потому, что я такая ужасная мать, и мальчику не терпится избавиться от меня? Может быть, от другой женщины он так быстро не убежал бы?»

Отогнав от себя мрачные мысли, Брайони прощается с учительницей и отходит на игровую площадку. Почему-то над ней дождь идет слабее. Тучи медленно расползаются, намекая, что вскоре покажется ясное небо.

«А ведь я понятия не имею, что делать», – поражает Брайони очередная противная мысль. Паника захватывает ее разум. Как ей распорядиться свободным временем? Как провести его с пользой? Чтобы стать лучше для них всех. Более спокойной, добросердечной и великодушной. Такой матерью и женой, которая печет пироги и снисходительно, если не благодушно, улыбается, когда ее сыновья затаптывают грязью пол на кухне, а муж заявляется домой поздно, посчитав возможным для себя заскочить в паб по дороге из города, притом что он не ночевал с ними несколько дней? «Забудь об этом. Ты должна стать милой, заботливой женой. И тогда он будет мчаться к тебе на всех парусах».

Какая нелепость… С горьким смешком Брайони поднимает голову к небу, позволяя каплям очищающего дождя оросить лицо. Дождь холодный и отрезвляющий. В этот момент та, другая мамаша выныривает из здания школы и пристраивается рядом с Брайони. Ее лицо тоже влажное. Но, похоже, не от дождя, а от слез.

Вытерев щеки тыльной стороной ладони, женщина с любопытством смотрит на Брайони, у которой внезапно возникает необычное желание пойти на контакт с чужим человеком. Вдруг эта женщина станет ей подругой, поможет вписаться в общество. Ведь Энгес продолжает твердить об этом.

– Второй сын. – Брайони кивает на школу. – И с вашей девочкой все будет в порядке.

– О, Эмма – мой третий ребенок, – говорит незнакомка. – Средний учится в одном классе с другим вашим сыном, Робби, так ведь его зовут?

Женщина смотрит на нее ласково, но Брайони кажется, будто в ее голубых глазах таится проблеск оценочного суждения, замаскированного под улыбкой. То, что ей пока не удалось влиться в местное общество, вовсе не значит, что людям неизвестно, кто она такая, и что они ничего о ней не знают.

– Ах, ну да, конечно, – произносит Брайони так, словно только что вспомнила о том, что их дети учатся в одном классе. Она смеется над своей забывчивостью. Но на самом деле вокруг нее опять вырастает стена.

– Тяжело, правда? Теперь мы станем проводить с ними гораздо меньше времени. Не знаю, как я буду без Эммы. Только же недавно она была совсем крошкой… Мы и оглянуться не успели, а они уже в школу идут.

Рука женщины потянулась к Брайони, чтобы прикоснуться к ней, подтвердить их общность. Еще несколько секунд назад ей этого очень хотелось. Но теперь… Все так шатко, скользко. Она не знает, как это воспринять. Поколебавшись, Брайони заводит разговор о том, что знает:

– А вы не желаете вернуться на работу?

Губы женщины размыкаются в удивлении:

– Работать? Нет, что вы! Детей же надо забирать из школы. Какая тут работа? Я готовлю для пенсионеров кофе утром, по пятницам, в церкви. Они тоже будут скучать по Эмме. – Глаза женщины увлажняются, и Брайони в ужасе ждет, что она сейчас разревется так же, как ее дочка. – Пока я всех напою, времени на что-то другое просто не остается.

Повисает неловкая тишина. Брайони пытается сообразить, как ей продолжить разговор, как лучше сформулировать вопросы, что вихрятся в ее голове в отчаянной потребности выговориться: высказать все то, что наболело, и почувствовать наконец себя понятой. Ей так и хочется выкрикнуть: «Неужели вы ничего для себя не желаете? Разве вам не хочется жить для себя? Стать кем-то кроме домохозяйки и няньки?»

Женщина бросает взгляд на часы:

– Мне пора. Еще увидимся.

– Увидимся, – эхом повторяет Брайони вслед уходящей незнакомке, так и не ставшей доброй знакомой. Надежда на светлое будущее увядает, вместо нее нарастает паника.

Брайони делает глубокий вдох. Она ведет себя глупо. Это всего лишь одна женщина, одно мнение.

«Кафе!» – вдруг приходит ей в голову. Она же может пойти попить кофе. И даже купить газету, чтобы потешить себя ощущением, что она наконец использует свой мозг. Идея заманчивая и осуществимая: посидеть в кофейне, устроенной в бывшей кузнице, с ее спертым воздухом и запотевшими окнами, насладиться тишиной и покоем, ублажить себя чашечкой кофе и, возможно, кусочком торта. Брайони не успела позавтракать, и живот при этой мысли громко урчит. Словно подталкивая ее к осуществлению задуманного, дождь снова усиливается. Капли под напором ветра, дующего с поля возле школы, летят ей в лицо. Да что за погода такая!

Свернув за угол, Брайони понимает, что следует за матерью Эммы. Не нарочно. Та тоже решила зайти в кофейню. Вот она уже толкает рукой дверь и заходит внутрь. «Ну ничего, – рассуждает Брайони. – Старая кузница большая, я сяду в противоположном конце зала, улыбнусь и помашу ей».

Но, переступив порог кофейни, Брайони видит: мать Эммы не одна. С ней по меньшей мере дюжина других женщин. Они сидят за большим общим столом в центре помещения. Некоторые – с малышами в колясках, одна – с новорожденным младенцем на руках. Лица всех обращены к женщине, являющейся для них той, кем Брайони, увы, не является. Улыбки приветствуют ее, чья-то рука указывает на уже взятый для нее кофе.

И почему-то при виде этой женщины, явно принимающей и наслаждающейся насыщенной, полноценной жизнью, Брайони делается еще хуже. Внутри что-то раскалывается, распадается на мелкие кусочки.

Она заносит ногу над порогом, который заставлен зонтиками и детскими самокатами. Но сомневается.

– Девушка, вы заходите или нет? – Подталкивает ее сзади какой-то мужчина.

Брайони подскакивает от неожиданности, отступает в сторону, ее лицо искажается.

– Я ухожу, – заявляет она.

Мужчина открывает внутреннюю дверь, и ее обдает теплом и ароматом выпечки и свежего кофе. Но чары развеялись, уверенность Брайони испарилась, и ей уже не набраться смелости, чтобы войти в кофейню.

«И зачем я пошла сюда? Только поставила себя в неловкое положение…»

Брайони удаляется прочь от старой кузницы, перед глазами призраком маячит пустой фермерский дом. Нет, сейчас она и туда не может вернуться.

Возвышающийся над деревней холм окутан туманом, и Брайони внезапно ощущает сходство с ним – во влечении к пустому пространству и истовом желании свободы.

Она склоняется к окошку газетного киоска на углу и покупает булочку в пакете и бутылку воды. А потом застегивает на молнию свой анорак и шагает до самого конца улицы, к лесной тропе и единственной возможности пусть временного, но спасения, которое ей только приходит на ум.

Глава четвертая

Кэл

Он не знает, говорить матери или нет о полицейском расследовании. Она возвращается от подруги раздраженной. Кэл ощущает это, пытаясь взять у матери пальто. А когда Кэл предлагает ей чашку чая, она отмахивается от него, как от назойливого насекомого. В такие моменты ему кажется, будто стены маленькой террасы надвигаются на него, загоняют в тесную западню.

«Я не выдержу разговор», – понимает Кэл и ничего не сообщает ей, повторяя самому себе, что поиски полиции могут не дать результатов. Но это не помогает расслабиться.

Лишь когда мать ложится спать, Кэл звонит Шоне. На его ладонях проступает пот, волнение кидает его в дрожь, как подростка. Но когда Шона отвечает на звонок, Кэл слегка расслабляется. Ее голос действует на него успокаивающе. Прижав телефон к уху, он ловит себя на мысли, что хотел бы сейчас сидеть рядом с ней, а не находиться на расстоянии в сотни миль – в доме, походящем на мавзолей. Плечи Кэла расправляются, пока он слушает рассказ о пропавшей мензурке в лаборатории.

– Он не надел очки, – заканчивает Шона. – Чуть не выпил раствор вместо своего «Айрн-Брю».

Кэл хихикает, разговор вернул его к жизни, он почти забыл, где находится.

– Ладно, – говорит Шона, не дождавшись, когда он заполнит паузу своим рассказом. – Что нового у тебя, иноземец?

Он не общался с Шоной несколько дней и теперь понимает, что она прощупывает почву.

– Прости, что не звонил. – Кэл извиняется прежде, чем Шона скажет: «Все нормально». Хотя это совсем не нормально. – Полицейские обследуют свалку, они ищут Марго, – делится он.

А в ответ слышит резкий, прерывистый вдох:

– Ох, Кэл…

– Знаю… – Теперь его голос дрожит. – Мне следовало позвонить тебе раньше.

– И ты молчал, пока я болтала о всякой ерунде? Господи, мне так жаль…

– Нет, – говорит Кэл. – Мне нужно было услышать что-то такое. Отвлечься от своих мыслей хоть на минуту. Рассказ о Клиффе, чудом избежавшем опасности, отлично повеселил меня.

– Я скажу ему, что иногда и от него бывает польза, – отшучивается Шона, но легкость исчезает из ее тона. – Как долго они будут искать? – Как криминалист-антрополог Шона не нуждается в разъяснениях, насколько сложны подобные поиски и в каком состоянии могут оказаться обнаруженные останки.

– С их слов, пару недель.

– Надеюсь, они что-нибудь найдут.

– Я тоже.

Они оба замолкают на пару секунд. Воображение рисует Кэлу ржавеющие металлические остовы, оплетенные тернистыми побегами и пришпиленные густой травой к земле. Голос Шоны возвращает его в реальность:

– Ты не передумал приехать на выходные? Я все пойму, если тебе сейчас не до этого.

– Детектив Фулдс посоветовала мне поехать. Думаю, она хочет сбагрить меня подальше.

– С чего это вдруг?

Тяжело вздохнув, Кэл рассказывает Шоне всё – и о своем непреодолимом порыве проследить за Джейсоном Барром, и о том, что подозреваемый знает о поисках тела на свалке, и о настоятельной рекомендации детектива не вмешиваться.

– Вдобавок ко всему мы с матерью не совсем ладим. Что бы я ни сделал, ее все раздражает. Я слежу за каждым словом и чуть ли не на цыпочках хожу. Не знаю, почему я решил, что переезд к ней все изменит. Просто после падения в прошлом году она казалась такой слабой…

– Может, вам просто провести какое-то время порознь, – уверенный, но в то же время мягкий голос Шоны умиротворяет Кэла. – Послушай, ты приедешь, но в любой момент сможешь улететь обратно, если вдруг что-то случится. Я отвезу тебя прямо до аэропорта. Через несколько часов ты уже будешь дома.

– Спасибо, Шона. Я действительно хочу тебя увидеть.

Он должен был предвидеть, что она все поймет. Просто Кэлу хочется, чтобы Шоне не приходилось этого делать, чтобы он был более собранным, открытым и интересным в общении. А не погрязшим в собственных мыслях и сомнениях мужчиной. Трудно поверить, что кто-то готов принять его таким, каким Кэл является сейчас.

Шона встречает его в Абердине. Ее короткие светлые волосы заправлены за уши. Она шагает в своих фирменных ботинках и держит два стаканчика с кофе в руках. Они быстро обнимаются, и Кэл целует ее. Желание окутывает его: ее парфюм дурманит и кружит голову.

Пока они идут к стоянке, Шона сообщает Кэлу, где припарковала машину и сколько часов им потребуется для того, чтобы доехать до западного побережья. Ее болтовня наводит Кэла на мысль: может, она тоже нервничает? Загрузив сумки в багажник автомобиля, Кэл улучает момент и притягивает Шону к себе, он изучает ее лицо, не обращая внимания на ветер, обжигающий кожу.

– Хорошо здесь, – произносит он.

– Это на тебя погода так действует. Ты соскучился по такой погоде.

– О господи. – Кэл закатывает глаза. И, обняв Шону крепче, признается: – Я соскучился по тебе.

Едва он отстраняется, Шона целует его, и Кэл расслабляется в ее объятиях. По крайней мере, хоть что-то в его жизни не разрушает его.

Глава пятая

На западном побережье Шона забронировала коттедж среди вереницы одинаковых домиков, с террасами и видом на море. Их коттедж приятного зеленого оттенка. Когда они выходят из машины, Кэл замирает, устремив взгляд на пенящиеся волны. Он подставляет лицо под капли дождя. Он чувствует себя таким расслабленным, каким не ощущал себя целую вечность. Детектив Фулдс, гнев матери и его неудачный брак словно остались в далеком прошлом.

Они с Шоной проводят дни за долгими прогулками по холмам, укрываясь под крышей лишь от сильных апрельских ливней, которые сменяются яркими вспышками тепла. Они объедаются жирными пирожными, дегустируют треугольные кусочки аппетитных тортов и выпивают по несколько чашек чая в кофейнях среди девственной природы. Осматривают маленькие художественные галереи, а в конце дня захаживают в колоритные пабы с гудящими каминами и мокрыми собаками. Блуждая по галерее одной из кофеен, Кэл гонит прочь мысли об Элли и о том, как ей понравилось бы здесь. Очень трудно расставаться, прожив столько лет вместе. Ее роман на стороне закрутился из-за того, что они отдалились друг от друга. Кэл это осознает. Хотя без Элли он иногда чувствует себя так, словно лишился правой руки. Теперь его общение с женой по телефону сводится лишь к обсуждению формальных вопросов и к разговорам о дочери. Кэлу не хватает ее дружеской поддержки.