Дитеркюнхель

– Летом, – заявляла волшебница, – у мальчиков есть намного более серьёзные задачи, и их следует выполнять неукоснительно и прилежно: а) больше гулять, б) купаться в реке, в) ходить по полям, по лесам, нюхать полевые цветы, г) перезнакомиться со всеми собаками и котами в городе и – обязательно! – научиться что-нибудь мастерить своими руками.

Со всеми пунктами этого плана, кроме последнего, Дитер успешно справлялся сам, но что-нибудь мастачить – это лучше с Гансом, у него любой рубанок или пила становятся продолжением ловких рук, а дерево или металл словно только и ждут, когда из них сделают что-то полезное. Никогда прежде садовник не работал ни столяром, ни кузнецом, но почему-то всё у него получается. Если бы не бродил он полжизни ландскнехтом, стало бы в Линсене на одного хорошего краснодеревщика больше, или, может, появился бы прекрасный стеклодув, а ещё может быть талантливого создателя ярких цветных витражей, подобных тем, что играют солнечными лучами в окнах Святого Мартина, потерял город. Всё к чему можно было приложить руки, получалось у Ганса так ловко, словно и не человек, а сама природа спешит произвести что-то хорошее.

Но прошлого не вернёшь, а случившегося не изменишь. Однажды, Гансу тогда только что исполнилось семнадцать, в их доме квартировали бравые вояки. Каждый день юноша слушал рассказы о зелёном, как бутылочное стекло, море, о скалах, острыми краями рвущих небо, об ароматах кофе на арабских улицах, об огромных белых полях чистейшего снега, который никогда не тает, а лежит холодным искрящимся на солнце сахаром. Война поманила его ароматами дальних стран, но на самом-то деле пришлось нюхать в походах дешёвый солдатский табак, вдыхать ненавистный кислый запах пороха, горечь пота, тошнотворную вонь спёкшейся крови и гниющих ран. Гансу бы поскорее бросить всё это, но он привык к солдатской жизни, он вообще быстро ко всему привыкает. Возможно, бравый ландскнехт до сих пор бы ещё махал клинком или посылал стрелы в таких же, как и он сам, работников войны, но резаная рана, полученная от могучего мавра, сделала его хромым и малопригодным для битв.

Тогда и приковылял он в родной Линсен, пусть и не осталось у него к тому времени здесь ни дома, ни семьи – идти было некуда. Первые дни бывший ландскнехт жил под открытым небом, вырезал острым солдатским ножичком из липы фигурки солдатиков и предлагал их на рынке. Игрушки выходили изящные, человечки получались как живые. Их бы раскрасить ярко – и расходились бы как горячие пирожки, а так мало кто внимание обращал.

В те дни хромого, но бодрого вояку заметила тётушка Геральдина и предложила другую работу – ухаживать за садом. Так у Ганса появилось постоянное занятие, флигель в Совином поместье, а вскоре и маленькая мастерская, постепенно заполнившаяся «энструментом», как гордо называл Ганс всевозможные железки, крючки, проволочки и деревяшки. Дитеру здесь нравился большой точильный круг, который начинал вращаться, если несколько раз с силой нажать на педаль. Но уж когда раскрутился, подставляй любую железку, и жёлтые праздничные искры фонтаном польются во все стороны.

Этим летом Ганс научил Дитера мастерить дудочку из бузины. Сначала надо срезать острым ножом ветку, постучать легонечко по коре – сердцевина сама отойдёт. Часть её пойдёт на свисток, остальное – на «хвост». Теперь вот тут и тут делаются косые надрезы – и дудочка уже загудела. Можно дуть, двигая поршень внутри, звук меняется по высоте. А можно проделать несколько дырочек в ряд – это лады, закрывай их по очереди, когда дуешь, и получится мелодия. Ганс ловко отсёк веточку, и Дитер почти ровно отрезал, Ганс постукивает, и Дитер неловко шлёпает рукоятью ножа. И даже когда Ганс в раздумье чешет лысеющий затылок, Дитер повторяет со своим вихрастым то же самое. Вот только одна трубка издаёт бравые военные марши, развлекая окрестных птиц, а другая сипит и фальшивит. Ну вот уже обе дудочки распелись, задирают и перекрикивают друг друга, а Ганс одобрительно похлопывает Дитера по плечу, обещая, что из него будет толк.

Ещё проще смастерить «водяную бомбарду», так назвал Ганс одну очень забавную штуку. Один кусок стебля ангелики нужно выбрать потолще, а второй – таким, чтобы он плотно вставлялся внутрь первого. В торце, проделывается гвоздём дырочка. Суёшь этот конец «бомбарды» в бочку и потихоньку вытягиваешь внутренний стебель, слушая хлюпанье воды. Теперь твоё орудие заряжено и готово к бою. Осталось только резко надавить на поршень и – появляется новая задача – нужно выбрать подходящую цель. Опытным путём выяснилось, что тётушка, Ганс, Эни, случайные прохожие на улицах – всё это цели совершенно неподходящие, то есть проявляющие крайнее неудовольствие от достающихся им холодных струй. Вороны тоже воде не рады, но их никто не спрашивает. Плюх – и обиженная птица, злобно ругаясь, перемещается на ветку повыше, плюх ещё раз – и, сдавленно каркнув, улетает она подальше от противного мальчишки. Жаль, что приходится за каждым новым зарядом бегать к бочке.

Одному играть не слишком интересно, лучше дождаться Золушку, тогда начинается время водяных дуэлей. У обоих в руках по «бомбарде», становишься друг напротив друга и кричишь «Раз, два, три!». Скорее нажимай, потому что если замешкался, то вмиг получил порцию воды в лицо, сам стреляешь уже вслепую. Ну а если при этом раздался визг или хохот – ты попал.

Заглянув в мастерскую Ганса однажды, Дитер стал делать это регулярно. Чудно смотреть, как разлетаются от тяжёлого точильного круга искры, втягивать носом запах смолистых стружек, с изумлением наблюдать, как необработанные шершавые доски в ловких руках мастера превращаются в удобные садовые скамейки, в крепкие стулья, в шкатулки разнообразных форм и размеров. Скажете, не чудо?!

Ганс у верстака всегда сосредоточен. Он не балагурит, не рассказывает привычных историй, сам ни о чём не расспрашивает, лишь изредка хитро подмигнёт или же щёлкнет языком, просвищет незатейливый марш – и снова к делам. Но вот со своими инструментами, с брусочками дерева, с булькающим в котелке столярным клеем мастер ведёт длинный нескончаемый разговор. Иногда он кем-то из них недоволен, и тогда подкручиваются ослабленные винты, лезвие стамески тщательно точится на шлифовальном круге, поверхность доски отстругивается до состояния, когда сама начинает гордиться своей гладкостью и ровностью.

Порой Ганс откладывает в сторону остальные дела и мастерит что-нибудь такое, что могло бы удивить Дитера. Не скамейки, не куклы какие-нибудь – оружие, почти настоящее, только из дерева. Склеенный из нескольких досок щит был выкрашен серебристой краской и выглядел лучше настоящего. На нём есть даже герб: две рыбы, плывущие в противоположные стороны, и корона над ними. К тому времени, когда щит наскучил, уже появился арбалет, тоже почти настоящий. Им и в самом деле можно было стрелять, только короткие стрелы не летали так далеко, как у охотников.

Упражнялись по очереди – Ганс, за ним Дитер. Сначала заряжал только взрослый, у мальчика никак не получалось. Мишенью им служил тот самый щит, который остался не у дел. После третьего выстрела нашему герою захотелось послать стрелу вверх, чтобы посмотреть, насколько высоко она поднимется. Едва он поднял арбалет, как получил увесистый подзатыльник наставника – такой, что слёзы брызнули из глаз. Захотелось обидеться, но голос старого солдата звучал спокойно, без возмущения и без тех сюсюканий, которыми взрослые поспешно награждают незаслуженно обиженных детей.

– Не делай так, братец, это очень опасно. Я в начале службы тоже пытался проверить, проколет ли стрела облако, и, не смейся, тоже получил хороший подзатыльник от командира. Запомни, что когда ты не выбираешь цель для стрелы – стрела сама её выбирает. Мы никогда не знаем, что там у неё на уме.

Вскоре Дитер и сам научился натягивать тетиву и вставлять стрелы. Они с коротким свистом летели в цель, и через месяц от красавца-щита почти ничего не осталось, герб на нём, по крайней мере, стал похож на тёрку. К этому времени хорошо послуживший арбалет тоже пришёл в непригодность, на нём появилась трещина. Его заменило новое оружие: из тёмной твёрдой древесины – из вишни – Ганс соорудил великолепный длинный меч с резной рукоятью и сам же продемонстрировал, как правильно его нужно держать и как наносить удары в бою.

– Нет, не руками, – терпеливо учил он, – взмах от ноги и – всем телом!

Меч в руках бывшего ландскнехта при этом ходил колесом слева и справа, как если бы это был настоящий боевой клинок, со свистом рассекающий воздух.

Комната Дитера, строгая и пустынная вначале, наполнилась предметами не слишком волшебными, но совершенно чудесными. К игрушечной водяной мельнице на полке добавилась дудочка, деревянные солдаты выстроились на подоконнике, рядом лежат шишки платана и кипариса, вишнёвый меч занял постоянное место около кровати, рядом с чернильницей нашли своё место большие песочные часы, обнаруженные во время разведки на чердак.

Ещё в комнате появилась зеленоватая аспидная доска, на которой пишут грифелем. В сентябре начинаются занятия в классах госпожи Рамано. Дитера уже показали его будущей учительнице, строгой и чопорной даме. Ещё пара-другая беззаботных дней, и грамматика с логикой, латинский с риторикой обрушатся на юные головы разленившихся за каникулы школяров; улетит с последним августовским ветром тепло реки, а с разбавленной прозрачной водой сини небес прокричат с тоской перелётные птицы: «Лето, пока!»

***

Жизнь Дитера в те дни вряд ли отличалась от жизни остальных мальчишек Линсена его возраста. С приходом осени занятия начались у всех. Те, кому исполнилось тринадцать, посещали школу при соборе святого Мартина, младшие учились в подготовительных классах Адама Цвейнтлиха или в начальной школе госпожи Рамано. Грамоту и латинский лучше давала госпожа Рамано, а учащиеся господина Цвейнтлиха преуспевали в устном счёте. А в остальном и тут, и там была обычная учёба с зубрёжкой, правописанием, правилами и домашними заданиями. Дни летели за днями, недели за неделями, а месяцы за месяцами.

Домашние задания Дитер обычно выполняет в гостиной, под присмотром Ганса или тётушки. Когда рядом тётушка, буквы получаются ровные и клякс гораздо меньше, и примеры решаются быстрее, но зато Ганс всегда вставит какую-нибудь занятную военную байку – не совсем военную, потому что Ганс ничего не рассказывает о сражениях, всё больше о происшествиях в походах и на привале.

В школе сначала у Дитера появился злейший враг – врага звали Олаф. Олаф был крайне задирист – настолько, что господину учителю часто приходилось разнимать двух мальчишек. Дрались они целый месяц, а когда помирились, то у Дитера появился лучший друг – Олаф. Но дружба эта была недолгой – скоро родители Олафа переехали куда-то на север, и у Дитера снова не осталось ни друзей, ни врагов. Ну нет же, у него есть прекрасный друг – Золушка. Ну и пусть, что девочка. Зато никто лучше не поймёт и не подбодрит, если что-то не так. С ней всегда интересно, и при этом не нужно прикидываться, что ты герой или разбойник. Она сразу видит, когда ты врешь, и начинает смеяться, причём совсем необидно, но дальше кривляться уже не хочется.

Время шло, но тётушка Геральдина так и не начала учить Дитера никаким волшебным премудростям. Рановато, надо стать чуть-чуть постарше, а до этого проявить себя в учёбе, чтобы доказать, что ты сможешь быть серьёзным волшебником. Кроме того, племянник должен показать свою выдержку, терпение и ответственность – это тоже входит в обучение. Дитер не знал, как ему всё это проявить, поэтому его волшебное образование оттягивалось. Скоро он и сам перестал намекать.

А время неслось быстро и бесшумно, как ночные птицы над Совиным поместьем. Вот и очередное лето прощально прокричало пролетающими журавлями. Дитер перешёл в ту же школу, где учится Золушка, теперь они вместе будут бегать по утрам на занятия, а днём возвращаться домой.

***

– По богословию и по риторике у нас отец Иоанн. Мы его зовём Иоанище, а иногда – Розги. Он похож на плеть и постоянно злится. Несколько раз за урок обязательно кому-нибудь достаётся: вертишься – розги, плохо ответил – накажет, вовремя не поднялся – подзатыльник. Знаешь, как он говорит? – Дитер сделал голос скрипучим, чтобы процитировать учителя. – «Розги в руках педагога – это божественный скипетр, который выдал ему Господь, чтобы…»

– «… чтобы вершить благое на Земле»

Вторую половину фразы друзья декламировали вдвоём. Конечно же, Золушка тоже слышала её неоднократно.

– Девчонкам тоже достаётся?

– Старших обычно не бьют. Нас ставят на колени перед всем классом, а иногда ещё и на горох, чтобы больнее. Розги выдают только за гордость.

– Ты гордая?

Золушка не ответила, лишь рассмеялась и, поскольку наши герои уже добрались до Вишнёвого переулка, в припрыжку отправилась к калитке Розового дома.

– Слушай, Дитеркюнхель, – оглянулась она напоследок, – Я тут вспомнила. Завтра учёбы нет, мы с папой и сёстрами едем в лес! Ты с нами?

– Конечно, если тётушка позволит.

– Тогда до завтра!

Разумеется, Геральдина не против. Когда рядом Витольд, лес – самое безопасное на свете место. Любой разбойник или браконьер за сотню километров обойдёт! Ходят слухи, что даже звери считают Королевского лесничего старшим и весьма уважают. Все его егеря на загляденье – крепкие, порядочные, ни одному деревцу или живому существу не дадут зря пострадать. В городе говорили, что однажды самому Его Величеству Витольд запретил охоту на оленя. «В этом году, – объяснял, – благородного марала редко встретишь, мало их после холодной зимы, а вот кабанчиков развелось в избытке, хулиганят, портят посевы. Не хочет же Ваше Величество, чтобы в его лесах совсем не осталось красавцев-оленей? Пусто будет без них». Пришлось Его Величеству согласиться и тут же объявить охоту на вепря. Зная это, многие удивляются, почему, такой твёрдый и решительный на службе, Витольд становится мягким и уступчивым, когда дело касается семьи.

Дитер несколько раз ездил с Золушкой и её отцом по рощам и перелескам. Порой к ним присоединялась Эмили, реже – вместе с Кларой. В такие дни Витольд становился особенно разговорчивым, шутил чаще и обращался ко всем девочкам одновременно – «дочки мои». Если Клара вдруг начинала вызывающе хамить, он выговаривал не ей, а сразу троим: «Мария, Клара, Эмили, прекратите так себя вести». Тогда Дитер узнал, что Золушку, вообще-то, зовут Марией, привычным ему именем-прозвищем её назвала Хильда. Мачеха намекала на созвучие со словом «злая»: Золушка, Злушка, но никому другому в голову такое сравнение даже не пришло, а прозвище получилось ласковым.

Когда рядом не было Эмили и Клары, Витольд мог быть весёлым, мог и озабоченным тоже. Но это была естественная озабоченность и весёлость искренняя. Если он прижимал к себе дочку, ему не нужно было одновременно приголубливать Клару или Эмили. А добрые прозвища «солнышко» или «зайчик мой» в такие минуты совсем не резали слух. Так Дитер понял, что не только Золушка падчерица, но и Эмили, и Клара, и им, вероятно, тоже где-то не достаётся отцовского тепла, как ей не хватает материнского. Пусть Клара уже взрослая, но Эмили-то всего на год старше нашей героини, и не такая уж она противная, когда рядом нет напористой сестры.

Рассуждения привели Дитера к мысли, что ему повезло – у тётушки Геральдины нет своих детей. Тут же стало стыдно от этой мелкой радости.

Лошадиные копыта осторожно наступают на яркую опавшую листву. Экипаж не спеша катит по лесной дорожке, за ним трусит сосредоточенный вислоухий палевый пёс с лихим хвостом-баранкой, иногда сопровождающий отстаёт, привлёчённый очередным загадочным запахом, но потом догоняет коляску вновь. Лес сегодняшний совсем не похож на летний, в который они приезжали ещё совсем недавно. Накрапывает мелкий дождь, придавая тусклую печаль пурпурной торжественности деревьев. Почти не слышно птиц – прозрачная тишина воздуха и его величественная пустота. Хрустнет ветка под ногой – звук рождается резкий, ничем не приглушённый. Сегодня здесь кажутся особенно неуместными долгие, громкие разглагольствования Клары и ответные смешки Эмили.

В этот раз сёстры в полном составе, отсюда и искусственный смех на зрителя, и игра в придворных дам, и последние сплетни про принца Гарольда. Весной принцу исполняется двадцать два. По закону в этот день на Большом Королевском Балу он объявит о помолвке, либо уже никогда не сможет стать королём. Время идёт, Гарольд до сих пор не сообщил о своём выборе. Не исключено, что всё решится на самом балу. Сумеешь в этот день быть самой обаятельной – и главный приз твой. Эмили, конечно, соглашается с Кларой, что именно старшая из сестёр и станет тем прекрасным выбором, который обязан сделать принц, но, судя по мечтательным фразам о своём платье и будущей причёске, фантазии у неё другие.

– А я бы тоже хотела танцевать на Весеннем балу, – вдруг негромко произнесла Золушка.

На несколько минут в повозке повисло молчание. Клара молча корчила гримасу крайнего удивления переходящего в шок – какая глупость! – выразительно поглядывала на Эмили, и та в ответ тоже закатила глаза и криво усмехнулась.

– Золушка, но ты же у меня… ты у нас ещё совсем малыш, – прервал молчание обернувшийся к девочкам Витольд и сгрёб в свою широкую лапищу дочкину ладошку.

– Вообще-то в декабре мне шестнадцать, папа, значит, я тоже буду иметь право присутствовать на балах.

– Да ты даже платьев бальных ещё не умеешь носить, – язвительно поспешила вставить Клара, – и сурьмой с белилами не научилась пользоваться.

– А мне не надо белил, я хочу танцевать. А платье…– и тихо как шелест, – было бы платье.

– Не переживай, Золушка, через год купим Эмили новое, а ты как раз подрастёшь, и будет у тебя своё – бальное, – примирительно и ласково прорычал отец.

– Хм-хм, – неопределённо хмыкнула дочь.

Дитер не участвовал в разговоре, он следил за догоняющей повозку собакой с загнутым хвостом и думал, что неплохо бы научиться колдовать, чтобы сотворить Золушке самое лучшее платье и туфли.