Любовь гика

– Я делала все, Ал… все, что ты говорил… Что происходит, Ал? Как такое могло случиться?

Ал поехал по извилистым проселкам в холмах. Он сидел за рулем, словно каменное изваяние, оцепенелый, застывший. Даже его усы, казалось, затвердели над плотно сжатыми губами. Двигались только глаза, глядящие на дорогу, и руки крутили руль ровно настолько, насколько необходимо. Артуро сидел рядом с ним, на переднем сиденье, крепко пристегнутый ремнем, чтобы держаться прямо. Его взгляд тоже метался туда-сюда, как взгляд Ала. Я прислонилась к Артуро, полусонная, в темноте. Мигающие огоньки на приборной панели согревали мои глаза.

Лил стояла у нас за спиной, держась за поручень. Ее бледные волосы и лицо отливали красным в свечении приборной панели. Она легонько покачивалась на поворотах.

– Уже почти полночь, Ал. – Ее голос был напряженным и тонким, это означало, что она не будет плакать, что она изо всех сил зажимает в себе наиболее очевидные проявления горя.

Лучше бы она расплакалась. Так было бы легче. Рука Ала оторвалась от руля, дернула за кончик уса и вернулась на место. Он смотрел прямо перед собой, на дорогу.

– Через полчаса будем в Грин-Ривере. Ты написала записку? – Его голос звучал добродушно, прозаично и скучно.

Она качнулась у меня за спиной, и я почувствовала густой запах сна, молока и пота, доносившийся из-под ее халата.

– Я думала насчет прачечной самообслуживания, – произнесла она. – Там тепло. Туда ходят женщины.

Новорожденного надо было где-то оставить. Ал отправил весь цирковой караван на восток, в Ларами. А мы двинулись в Грин-Ривер. Ал сказал, это хороший городок, чистый, подходящее место для обычного мальчика. План был такой: мы проедем через городок ночью, оставим малыша у кого-нибудь на пороге, где его быстро найдут, и сразу умчимся прочь, и никто не сможет связать подброшенного ребенка с бродячим цирком за сотни миль отсюда. Мимо промчался большой грузовик, едущий нам навстречу. Нас встряхнуло от ветра. Ал подождал, пока грохот грузовика не затихнет вдали.

– Лил, моя радость, это маленький городок. Даже если там есть прачечная-автомат, вряд ли она работает круглосуточно.

– Я подумала, его можно было бы положить на сушилку, и включить ее на всю ночь.

Ал был рассудителен и терпелив:

– Мы найдем место, которое открывается рано. Какой-нибудь магазинчик или мастерскую, приличную с виду. Чтобы сразу было понятно, что владельцы – достойные люди. Но только не «белые воротнички». Никаких страховых контор и торговли недвижимостью. Не хочу, чтобы его воспитывали офисные работники.

Ребра Артуро раздулись, вдавились в меня, когда он сделал глубокий вдох, а потом он тихо промолвил:

– Может, на автозаправке? Там же есть автозаправка.

Ал принял эту идею, словно додумался до нее сам. Была у Арти такая способность.

– На автозаправке будет самое то. Укутай его потеплее, Лил. Они открываются рано.

Лил завозилась в темноте.

– Не могу найти блокнот. – Теперь в ее голосе слышались слезы.

Большая рука Ала легла мне на голову:

– Помоги маме, Оли.

Я нашла блокнот и карандаш в комоде. Лил ушла обратно в спальню. Ифи и Элли уже легли спать, я тихонько проскользнула мимо их койки. Я гордилась собой: пока они дрыхли, я не спала и помогала родителям.

Лил полулежала, откинувшись на подушки, на большой кровати. Она надевала длинные красные перчатки, которые носила на представлениях. Малыш лежал рядом с ней, туго запеленатый в желтое одеяльце, которое укрывало поочередно всех нас. Застывшее лицо Лил было мокрым от слез. Я протянула ей блокнот с карандашом и забралась к ней на кровать. Она села прямее, обхватила карандаш длинными красными пальцами и открыла блокнот на середине, где начинались чистые страницы. Потерла страницу рукой в перчатке, перевернула ее и потерла с другой стороны, потом вернула страницу на место и начала выводить крупные печатные буквы, стараясь, чтобы рука не дрожала от тряски фургона. У Лил из глаз текли слезы, и ей пришлось наклониться так, чтобы они не закапали бумагу.

– Пожалуйста, позаботьтесь о моем малыше, – прочитала она вслух и поставила подпись: – Нетрудоустроенная и незамужняя.

Лил вздохнула, вырвала лист из блокнота и сложила его пополам. Заметила, что я смотрю на нее. Улыбнулась мне слабой улыбкой. Ее рука в красной перчатке приподнялась и погладила меня по лысой голове.

– Я так подписалась, чтобы люди, которые найдут его, подумали, будто его бросили по уважительным причинам. Я написала «нетрудоустроенная», а не «безработная», чтобы было понятно, что его родители – люди грамотные. Может, если они будут считать, что он происходит из образованной, интеллигентной семьи, то решат, что у ребенка неплохая наследственность. И у него появится шанс на хорошую жизнь.

Я уткнулась носом в ее ладонь под перчаткой. Мне нравилось, что она об этом подумала. Мне нравилось, что Лил горевала из-за обычного мальчика. Из-за этого я себя чувствовала значимой и любимой. Я подумала, что Лил разрыдалась бы в голос, если бы ей пришлось отказаться от меня.

Утром накануне, когда еще не было никаких четких планов, Ал решил проверить фургон. Арти заполз под днище и долго беседовал с Алом, пока тот ворочал гаечными ключами. Я пыталась подобраться поближе, чтобы подслушать, о чем они говорят, но не получилось. Позднее, за завтраком, Ал выдал идею, до которой как будто додумался сам.

– Можно зайти в большой супермаркет, дождаться, когда проход опустеет, отодвинуть банки с консервированной фасолью… у них там глубокие полки… положить его ближе к стенке, поставить банки на место и незаметно уйти. Когда он закричит, его сразу найдут.

Лил одобрила эту идею, но стала настаивать, чтобы ее ребенка положили не за плебейской консервированной фасолью, а за артишоками, спаржей или улитками – чем-нибудь интеллигентным и дорогим, чтобы быть уверенной: покупатель, который отодвинет банки и найдет этот лакомый кусочек, имеет достаточно денег и обладает утонченным вкусом.

Потом Ал вспомнил о камерах наблюдения и других средствах обеспечения безопасности и отказался от этой мысли. Но я знала, кто подал ему идею. Без Арти тут не обошлось.

В итоге мы остановились на том, что Ал назвал «самым благоразумным вариантом». Старенькое фланелевое одеяльце и ползунки малыша были тщательно проверены на предмет компрометирующих этикеток или завалявшихся блесток, которые могли бы навести на мысли о цирке. Столь же тщательную проверку прошла и картонная коробка, в какой раньше были банки с консервированной тыквой. Из телефонной будки на автозаправке, где мы останавливались по дороге, Ал позвонил в местную бакалейную лавку, чтобы убедиться: данная марка здесь продается. Для тепла – самая обыкновенная оберточная бумага, смятая и уложенная в несколько слоев. Никаких глупостей вроде газет из тех городов, где мы давали представления.

И красные замшевые перчатки, длинные, выше локтей, с тремя изящными пуговками на разрезах на запястьях, такие тонкие, что сквозь них проступают ногти и суставы пальцев. Лист из середины блокнота, с которого стерты отпечатки пальцев. Все эти мелкие хитрости родители проделывали машинально, как глотали слюну. Рациональная часть заключалась в том, чтобы не раздумывать слишком долго, в спонтанном выборе, в решении не заглядывать слишком далеко вперед – не спешить – и в том, как тщательно Ал проверил фургон еще там, в Хор-Медоу, штат Айдахо, чтобы быть уверенным, что машина не сломается по дороге, у нас не закончится бензин и не спустится шина, пока мы не отъедем достаточно далеко от тех мест, где нас могут помнить. Биневски не были связаны с преступным миром, однако умели чувствовать ситуацию.

Я шарила в ящике рядом с раковиной, искала клейкую ленту. Мама хотела прикрепить записку клейкой лентой. Было темно, я видела силуэт Ала, его голову и плечи на фоне подсвеченного лобового стекла. Фургон затормозил. Я схватилась за край раковины, чтобы удержать равновесие. Под колесами зашуршал гравий. Ал погасил фары.

– Оли, мама готова? – Его голос звучал совсем близко.

– Почти готова, папа.

– Скажи ей, чтобы поторопилась. Нам нельзя останавливаться надолго, на минуту – не более, и я проеду через город всего один раз, так что нам нужно будет выбрать место и решить очень быстро. Скажи ей.

Я нащупала рулон клейкой ленты. Закрыла ящик и поспешила к щелочке света под раздвижной дверью в мамину комнату в дальнем конце фургона.

Она сидела на кровати, рядом с ней стояла коробка с младенцем. Лил обернулась ко мне, когда я вошла и прошептала ей папино сообщение. Она кивнула и протянула руку в красной перчатке за клейкой лентой. Мы снова сдвинулись с места. Мама оторвала кусок ленты и аккуратно приклеила записку к откидной крышке коробки. По ее щекам текли тихие слезы. Из коробки донеслось шуршание бумаги. Малыш зашевелился. Мама нахмурилась и посмотрела на меня.

– Он, наверное, сейчас проснется, – прошептала она со слезами в голосе. – Он спал почти три часа. Он проснется и захочет есть. – Ее голос дрожал и срывался. – Скажи папе, пусть подождет, пока я его не покормлю. Пусть где-нибудь остановится.

Ее взгляд буквально вытолкал меня из комнаты. Я на ощупь пробралась обратно к кабине, глотая слезы. Когда я схватилась за поручень за папиной спиной, пол у меня под ногами качнулся. Фургон свернул на светофоре направо, в лиловый сумрак на автозаправке на двенадцать колонок. В окне кассы тускло белела табличка: «ЗАКРЫТО – откроемся в 06.00». На стене здания конторы висела автопокрышка с часами внутри. Часы показывали 12.35.

– Папа… – робко промолвила я.

Он резко обернулся ко мне.

– С дороги, Оли! – рявкнул Ал и протиснулся мимо меня.

Волна тепла, сигарного дыма и папиного запаха хлынула в сторону открытой двери в спальню. Арти улыбнулся мне с пассажирского сиденья. Он запрокинул голову и оскалился, чтобы показать мне свой восторг.

– Нет, Ал! – донесся из спальни голос Лил.

– Быстрее, Лил, ну давай же!

Мне было видно, как папа склонился над кроватью и протянул руку.

– Ал, он проснулся! Надо его покормить!

Но папа тянул коробку на себя. Он был сильнее. Теперь я уже видела и коробку, в которую вцепилась мамина рука в длинной красной перчатке.