Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе

Ракеле ждала. Ухаживание было коротким, докучливый ухажер получил от ее матери отказ, и Муссолини, несмотря на неодобрение семьи Ракеле, увел ее с собой в Форли. По одной из многочисленных семейных легенд, Муссолини, которому надоело противостояние семьи, достал револьвер и пригрозил всех перестрелять, если ее не отпустят. Ракеле уже была беременна, но речи о свадьбе не шло. В набожной католической Италии начала XX века это был с ее стороны шаг отчаянный. Il matto, безумец, как его называли местные жители, не имел ни дохода, ни каких бы то ни было жизненных перспектив. Влюбленные взяли с собой четыре простыни, четыре тарелки, шесть столовых приборов – вилки, ложки и ножи – и под дождем, молча, прошагали пять километров до Форли. Как рассказывала потом Ракеле, боялась она только грозы и змей.

Шел январь 1910 года. В первое жилище Муссолини и Ракеле, две скудно обставленные комнатушки в ветхом палаццо Меренда, с окнами, выходившими в темный двор, подниматься нужно было по крутой лестнице. Квартирка кишела блохами. В качестве стола и стульев они приспособили подобранные на улице пустые коробки из-под фруктов. Стриг Муссолини себя сам, а Ракеле его брила. В конце концов он нашел работу – секретарем отделения Социалистической партии в Форли и редактором его газеты La Lotta di Classe[9]. Себя он называл il vero eretico, подлинный еретик. Большую часть статей: о масонстве, Ватикане, политических убийствах, всем, что приходило ему на ум, – он писал сам. Сам же занимался редактурой, правкой и версткой. Перо, точнее красный карандаш, которым Муссолини писал, было безжалостным. В его статьях сочетались революционная ярость и социалистическая политика, и, хотя многие воспринимали Муссолини всего лишь как политического агитатора, его читали и к голосу его прислушивались. На собраниях и митингах он возбуждал аудиторию мешаниной из Ницше, Сореля и большевизма, превращая на первый взгляд не связанные друг с другом теории в зажигательные обличительные речи и призывая слушателей скандировать вслед за ним призывные лозунги. Голос его, временами хриплый и сиплый, временами теплый и вкрадчивый, наседал, угрожал и увещевал; он играл с аудиторией, давая ей нечто, во что она могла верить. Его потрепанный богемный вид и быструю напористую речь игнорировать было невозможно.

Через семь с половиной месяцев после прибытия молодой семьи в Форли у них родилась дочь Эдда. Еще до ее рождения Муссолини решил, что его первенцем будет девочка, а имя Эдда было выбрано вслед за популярной тогда пьесой Генрика Ибсена «Гедда Габлер». В свидетельстве о рождении был указан отец – Муссолини, а в строке «мать» был прочерк – родители ребенка не были женаты. Первым же шагом Муссолини после рождения Эдды было приобретение на всю зарплату красивой деревянной кроватки. Малышка совершенно очевидно унаследовала гены отца, была шустрой и требовательной; отец гордился живостью дочери и повсюду таскал ее с собой: и на работу в редакцию, и на свои бесконечные политические собрания, и в бар. Рождение ребенка, кажется, лишь усилило его и без того яростный темперамент. Однако для Ракеле, не особенно склонной к физической привязанности, дочь представляла собой скорее бесконечные проблемы. Эдда была слишком беспокойной, слишком бесстрашной, а когда начала ходить, покоя не стало вовсе. Когда ночью малышка отказывалась спать, Муссолини играл ей на скрипке, громко и не в лад. Эдда была для него главным членом семьи – разумеется, после него самого. «Для меня, – говорил он, – нет никого главнее, чем я сам».

Здоровье Алессандро тем временем сильно ухудшилось. После инсульта он оказался парализован и в возрасте 56 лет умер. Материального наследства детям после его смерти не осталось почти никакого, но, как писал позднее Муссолини, «он оставил нам духовное сокровище: свои идеи». Мать Ракеле Анна, «сладкая, как пирожное», переехала жить к дочери в ее две комнатки в Форли. Муссолини часто напивался и приходил домой поздно. Когда Ракеле пригрозила от него уйти и забрать с собой дочь, он пообещал бросить, и слово свое практически сдержал. Спал он очень мало. После закрытия питейных заведений сидел, сгорбившись, за кухонным столом и писал при свете свечи. Еды часто не хватало. Позднее, когда судьба стала к нему благосклонна, он говорил об Эдде как о la figlia della povertà, дочери нищеты.

В конце сентября 1911 года – Эдде едва исполнился год – правительство Джованни Джолитти[10] без формального объявления войны направило войска в Триполитанию и Киренаику – позднее две эти области стали частью Ливии – якобы для защиты итальянских интересов, но на самом деле, чтобы вместо Турции оккупировать эти территории. По всей стране такой шаг правительства вызвал демонстрации протеста, некоторые из них сопровождались стычками с полицией. Среди демонстрантов был и молодой республиканец по имени Пьетро Ненни, и во время нападения на поезд, в котором солдат везли на побережье, Муссолини и Ненни были вместе арестованы, и им было предъявлено обвинение в подстрекательстве к бунту.

На суде 18 ноября оба были приговорены к крупным штрафам и году тюремного заключения, замененному после апелляции на пять с половиной месяцев. Срок они отсиживали вместе, коротая время за игрой в карты и обсуждением политики. Муссолини учил немецкий язык. Он скучал по дочери и своей скрипке. Он занял деньги и передал их Ракеле, но деньги у нее конфисковали, и жизнь в палаццо Меренда стала крайне суровой. Чтобы помочь семье, Муссолини продолжал писать статьи в социалистическую La Lotta di Classe. Позднее рассказывали, что Ракеле учила дочь во время свиданий с отцом обнимать его и плотнее прижиматься к нему – он в этот момент вкладывал в карман ее фартука сложенную в несколько раз страничку со своим текстом, и таким образом его статьи попадали на свободу. У Ракеле развилась экзема, и Муссолини посоветовал ей обрить голову.

К 1912 году лидер Либеральной партии Джованни Джилотти, пусть и с перерывами, стоял у власти в Италии вот уже почти двадцать лет, возглавляя различные правительственные коалиции, призванные сохранить существующий порядок и изолировать крайние политические силы – как правые, так и левые. Социалистическая партия Италии, избегавшая до тех пор противостояния с Джилотти, раскололась на три фракции: революционеры-максималисты, выступавшие за насильственную борьбу; реформисты, требовавшие всеобщего избирательного права и полного обновления парламента; и синдикалисты, добивавшиеся радикальных экономических перемен. Инстинктивно Муссолини безусловно примыкал к революционерам. Выйдя из тюрьмы 12 марта 1912 года в статусе местного героя, и отпраздновав освобождение на банкете, устроенном в его честь социалистами Форли, он отправился на 13-й общенациональный съезд Социалистической партии, проходивший в начале лета в городе Реджо-нель-Эмилия. С трибуны съезда он крушил парламентскую демократию и требовал исключить из партии мягкотелых компромиссных реформистов. Итальянские парламентарии, провозглашал он, – ленивые, погрязшие в коррупции, лживые шарлатаны. Это мнение встретило поддержку в рядах недовольных. Реформистов из партии успешно изгнали, и они образовали новое более умеренное крыло. Муссолини, обросший бородой, и по-прежнему в потасканном костюме, считался теперь восходящей звездой, «интеллектуалом высшей пробы».

Новый революционный исполком Социалистической партии проголосовал за увольнение реформиста Клаудио Тревеса с поста главного редактора престижной партийной газеты Avanti. После некоторых колебаний занять освободившееся место предложили Муссолини. Это означало переезд в Милан. Муссолини поехал один, Ракеле и Эдда должны были последовать за ним.

Возглавив Avanti, Муссолини настоял на включении в состав редакции в качестве его помощницы Анжелики Балабановой. Неважно, были ли они любовниками, она его многому научила; в моменты великодушия он называл ее своим «настоящим политическим учителем» и признавал, что во многом именно она направляла ход его мыслей. Холодным февральским днем 1913 года в редакции Avanti без предупреждения появилась Ракеле с Эддой на руках. Обе промокли до нитки и дрожали от холода. Волосы Ракеле еще полностью не отросли, и выглядела она как ребенок-беспризорник. Балабанова, вспоминая это внезапное появление, писала о «бедно выглядевшей женщине» с «худосочной, плохо одетой девочкой», одежда обеих была настолько мокрой, что казалась прозрачной. Муссолини настаивал, чтобы они вернулись в Форли, но под мягкими светлыми волосами Ракеле крылась железная воля, и она отказалась. Они нашли квартиру на пятом этаже дома номер 19 на улице Кастель Морроне, рядом с железнодорожными путями, и поселились там вчетвером вместе с матерью Ракеле Анной. Балабанова жила на этой же улице, в доме номер 9.

В квартире имелся туалет, но не было ванны. Муссолини мылся редко, а Ракеле ходила в общественную баню вместе с Эддой, тщательно пытаясь вымыть вшей из ее волос. В доме, темном и разваливающемся, находились три огромные каменные лестницы и череда дворов, где играла Эдда. Игрушек у нее почти не водилось. Среди эксцентриков и неудачников, занимавших остальные запущенные квартиры дома, были готовящаяся стать монахиней молодая женщина и обедневший граф. Маленький мальчик, увлеченный смелой Эддой, установил между их соседними квартирами желоб с корзиной, по которому он отправлял ей подарки.

Эдда становилась все более дикой и необузданной, и Ракеле раздавала ей оплеухи и гоняла по квартире шваброй. Для сохранения мира в семье Муссолини брал девочку с собой на работу, где она играла на полу под его столом и где он начал учить ее буквам, выводя их мелом на кафельном полу. Ракеле в офисе почти не появлялась, и поползли слухи, что Эдда на самом деле была дочерью Балабановой, родившейся, когда Муссолини жил еще в Швейцарии. Когда слухи эти достигли Ракеле и она пересказала их Муссолини, он пришел в ярость. У Балабановой, сказал он, на самом деле «щедрая и благородная душа», но, окажись он на необитаемом острове только лишь с нею и обезьяной, то «выбрал бы обезьяну». Балабанова была зажигательным оратором, обладала сильным и теплым характером, но в то же время была женщиной долговязой, с короткими ногами и небольшим горбом. Одна из ее соперниц брезгливо заметила, что «с водой она была почти незнакома».

Муссолини еще раньше обнаружил, что не только его политическая харизма, но и грубоватая напористость оказывались невероятно привлекательными для женщин. Вскоре после приезда в Милан его познакомили с Ледой Рафанелли, женой социалиста-сиониста, сама же она была арабисткой и довольно известной писательницей. Леда держала в городе салон и проповедовала свободную любовь. Они с Муссодини встречались по вторникам, вместе читали Ницше и обменивались пылкими возбужденными письмами, в одном из которых он ей писал: «Мне нужно кем-то стать, ты понимаешь? … Мне нужно взлететь высоко». Позднее Леда вывела его в одном из своих романов как красивого, хоть и довольно брутального, любовника с ненасытной жаждой восхищения.

Более важную роль в его жизни сыграла Маргерита Сарфатти. Она происходила из богатой венецианской еврейской семьи, была замужем за адвокатом и имела двух сыновей. Внешним видом она походила на матрону – круглое лицо, пышные каштановые волосы и яркие серо-зеленые глаза. Элегантная светская женщина, она дорого одевалась, была хорошо образованна и умна, а Муссолини любил умных женщин. У Сарфатти тоже был салон, и после некоторого колебания из-за его грубости и неопрятного внешнего вида она все же стала знакомить его со знаменитостями, собиравшимися в ее доме на фешенебельной улице Корсо Витторио. Как и она, завсегдатаи ее салона вскоре были заинтригованы новым гостем, невозможно было не заметить его невероятно пронзительные глаза и проницательный неулыбчивый взгляд.

Ракеле на эти светские собрания никогда не приглашали. Она, однако, радовалась наступившему наконец финансовому благополучию, завела в доме служанку и могла отправлять Эдду в детский сад в обуви. Муссолини купил шляпу-котелок и зачастил в кафе в миланской Галерее, где собирались журналисты и художники. Иногда он брал с собой Эдду. Милан, средоточие множества литературных и культурных журналов и левоориентированных писателей и журналистов, с момента объединения гордился своим реформистским, политически независимым духом.

Эдде было уже три года, и ее начали учить играть на скрипке. Играя, она выглядела в точности как отец: поджимала губы, выпячивала челюсть, скулы выпирали на сильном лице. Чтобы завоевать внимание часто отсутствующего родителя, она находила способы ему перечить. Когда однажды она не хотела принимать лекарство, и он ее шлепнул, она шлепнула его в ответ. Позднее Эдда вспоминала день, когда он понял, что она боится лягушек. Он пошел на болото, нашел там лягушку и, придя домой, положил ее в руки дочери и запретил разжимать ладони. Никто, сказал он ей, и особенно никто из рода Муссолини, не должен давать волю страху. Также ей не позволялось плакать.

Запомнились Эдде и дуэли. Сейчас уже невозможно установить, насколько они были реальными и были ли потенциально смертельными, но, так или иначе, они тоже занимают свое место в семейных преданиях. Согласно им, у Муссолини была рубаха с одним рукавом, второй был оторван во время дуэли. Иногда он приходил домой с ранами от пуль или холодного оружия, ни одна из этих ран, впрочем, не была серьезной. Он сражался со своим предшественником на посту редактора Avanti Клаудио Тревесом, которого он называл «старухой» и «тошнотворным зайцем», и вернулся с этой дуэли с окровавленной головой и оторванным куском уха. Стиль его состоял не в парировании и нанесении ударов, он скорее был склонен к зрелищным импульсивным выпадам. Происходили дуэли тайно – в парках, на пустырях и кладбищах Милана, но ни одна из них не завершилась смертельным исходом. Возвращаясь домой с победой, Муссолини просил Ракеле приготовить спагетти вместо обычных тальятелле. Спагетти для Эдды стало блюдом дуэлей. Ракеле, тщательно хранившая все вещи Муссолини, настаивала на сохранении его окровавленных рубашек и даже дроби или пуль, извлеченных из его ран.

Политические раздоры по всей Италии выливались в стачки, демонстрации и уличные столкновения. Как автор большинства статей в Avanti Муссолини разжигал революционное пламя в социалистическом движении и сумел значительно повысить тираж и популярность газеты. Ранее прозвище «дуче» употреблялось по отношению к нему лишь изредка и иронично. Теперь оно закрепилось. Социалистический конгресс в Анконе в апреле 1914 года значительно усилил его политические позиции. Недовольные итальянцы ждали и искали лидера.

Затем 28 июня 1914 года в Сараево были убиты эрцгерцог Фердинанд и его жена. Австрия объявила войну Сербии, связанной союзническими отношениями с Россией, Англией и Францией. Италия оказалась в сложной ситуации. Будучи союзником Австрии на протяжении последних 32 лет и Германии в качестве члена Тройственного союза, она также была связана узами дружбы с Францией и Британией. Австрия, однако, удерживала под своим контролем города Тренте и Триест с их преимущественно итальянским населением, и такое положение вещей многими в Италии воспринималось как незавершенный процесс Рисорджименто. Обхаживаемая с обеих сторон, Италия поначалу выбрала позицию нейтралитета, горячо поддержанную Муссолини с социалистами, а также и королем, большей частью военных, парламентариев и даже папой Бенедиктом XV, который отказался признавать войну «справедливой».

Не все, однако, разделяли такую позицию. Националисты и футуристы настойчиво призывали к действию, вместе с некоторыми интеллектуалами, надеявшимися, что война сметет считающийся ими недееспособным правящий класс и принесет с собой новую более справедливую и более здоровую Италию. Под их влиянием взгляды Муссолини стали меняться. Свои статьи он стал подписывать L’homme qui cherche, то есть «человек в поиске». К сентябрю о нейтралитете он говорил уже как о позиции устаревшей и слабой. Нужно ли Италии, с пафосом вопрошал он, оставаться «безучастным свидетелем этой великой драмы»? В кругах пацифистов-социалистов его отход от партийной линии был воспринят с яростью. Произошло еще несколько дуэлей, и недавнее обожание сменилось ненавистью. Изгнанный из Avanti, Муссолини стал искать рупор для своего вновь обретенного милитаризма и нашел его с помощью некоторых сторонников, которые помогли ему основать новую газету Il Popolo d’Italia («Народ Италии»), в которой он неистово агитировал за войну и социальную революцию. Нейтралитет, говорил он сестре Эдвидже, «приведет нас всех к смерти от голода и стыда». Отправляясь по газетным киоскам узнать, как продается его новая газета, он брал с собой Эдду. «Каждое новое дело, каждый шаг вперед, – вещал он на митингах, – сопровождается кровью». В письменном столе он теперь держал револьвер и нанял двух телохранителей. Навестившую в это время родную Предаппио Ракеле прогнали из деревни как жену предателя идеалов социализма.

Резкий перелом во взглядах Муссолини отвратил от него Балабанову, которая оставалась решительным противником войны и с презрением отнеслась к его скандальному отказу от нейтралитета. Годы спустя она писала, что без нее он оставался бы «ничтожным парвеню… воскресным социалистом», и что он стал не кем иным, как трусливым, лицемерным, грубым, коварным хвастуном и Иудой. Эдда не сожалела о расставании с нею. Она с отвращением вспоминала, как в офисе Балабанова нежно поглаживала ее и пришептывала: Che bella bambina, che bella bambina.

У Муссолини к этому времени появилась новая любовница. У Иды Ирен Дальзер, приехавшей из Австро-Венгрии, был усыпанный веснушками подбородок и густые блестящие волосы. В Милане она содержала «Восточный салон красоты и гигиены», но стабильности в ее жизни не было. Они мельком виделись, когда оба были в Тренто, но теперь она пришла в редакцию Il Popolo d’Italia, чтобы разместить на страницах газеты рекламу своего бизнеса. Они стали любовниками. Ида, казалось ему, привнесла в беспорядочный хаос его жизни спокойствие и уверенность. Когда для поддержания Il Popolo d’Italia ему понадобились средства, она продала и квартиру, и салон и отдала ему деньги. Однако отношения их скоро испортились, Ида стала наведываться к нему в офис и закатывать сцены. Он нашел деньги, чтобы поселить ее в небольшой квартирке. Себя Ида именовала «синьорой Муссолини».

Ракеле впоследствии рассказывала, что однажды, когда Муссолини был в отъезде в Генуе, собирая деньги для своей кампании, в дверь их квартиры постучали. Стоявшая на пороге «уродливая дама, намного старше меня, тощая и страшная как мертвец, стала изо всех сил размахивать руками». Назвать себя гостья отказалась, но, войдя в квартиру и разглядывая ее убранство, стала расспрашивать Ракеле о муже. Затем, повернувшись к Эдде, спросила у девочки, любит ли ее отец ее мать. По возвращении Муссолини Ракеле поинтересовалась у него, кто эта женщина. Австрийка, ответил он, истеричка, с которой у него был короткий роман в Тренто, и теперь она его преследует. Эдда начала привыкать к скандалам на почве ревности, но в то же время усвоила урок: от великих мужчин не следует ожидать верности.

Постепенно итальянцы, даже те, кто поначалу выступал за нейтралитет, стали ратовать за вооруженное вмешательство. С балконов и на запруженных людьми площадях поэт, журналист, романист, неутомимый охотник за литературными премиями и такой же неутомимый напыщенный бонвиван Габриеле Д’Аннунцио проповедовал войну, «красоту победоносной Италии» и величие la patria, родной Италии. Война была символом будущего, злом, необходимым для пробуждения дремлющих и безалаберных итальянцев. За присоединение к союзникам итальянцам обещали не только Триест и Трентино, но и Южный Тироль, часть Далмации, кусок Албании и острова Восточной Адриатики. В апреле 1915 года Италия подписала в Лондоне секретный договор и в мае объявила войну Австрии несмотря на то, что в парламенте сторонники вступления в войну оставались в меньшинстве. За прошедшие с начала войны месяцы было уже немало возможностей увидеть результаты кровавой бойни, чинимой новым оружием – пулеметами, и в правительстве Италии прекрасно знали, что оружия и опытных офицеров стране не хватает, но все эти разумные соображения были отброшены в сторону.

В сентябре 1915 года Муссолини несмотря на то что ему было уже тридцать два года и для войны он был немного староват, оставил семью и вступил в свой старый берсальерский полк. «Вот за что, – писал он в одной из первых статей, отправленных в Il Popolo d’Italia, – мы сражаемся сегодня в Европе: эта война в то же время великая революция».