По полянам и болотам. Повесть о войне с семинолами

– Я ими займусь! И лучшего для нас и быть не может. Агент сейчас в городе. Я сделаю их описание и представлю ему сегодня же вечером. Мы возьмем всех трех. Прихвати этого бычка, пока он не скрылся. Тогда остальное будет проще. Доставить всю троицу на берег будет просто, как бревно прикатить. Быстренько продадим, получим денежки – во и все дела. И тебя не обижу. Все будет по-честному. Дело верное? Тогда действуем.

Так, в течение пяти минут, пока ничего не подозревающие юноши в полном молчании слушали звон колоколов старого собора, против них составлен был заговор, более подлый, чем они могли себе представить. Это было только первое звено в цепи событий, определивших всю их дальнейшую жизнь и на долгие годы ввергших их в круговорот жестоких испытаний.

Глава

III

Охотники за рабами берутся за дело

Следующий день тоже прошел для Коакучи и Луиса за осмотром диковинок меленького городка, каждый вид и звук которого вызывал у них большой интерес – все им было в новинку. Наконец, в ранних вечерних сумерках, они направились в лагерь Филипа Эматлы, болтая по пути о том, что им пришлось увидеть. Они были столь поглощены разговором, что почти не обращали внимания на то, что их окружает, и, когда вышли за пределы города, услышали команду остановиться от мужчины, который незаметно приблизился к ним. Это был Трап Джефферс, охотник за рабами, который давно следил за юношами и ждал только случая исполнить свой мерзкий план.

– Как твое имя? – спросил он, встав прямо перед молодым креолом.

– Луис Пачеко.

– Точно. Сын старого Пачеко и ниггерской женщины, и сам ниггер. Мой ниггер, проданный мне твоим отцом перед тем, как он умер. Я тебя забираю, прямо сейчас. Пойдем со мной.

– Ничего подобного я не сделаю! – с жаром воскликнул юноша. – Когда ты говоришь, что я твой раб, или раб кого-то другого, ты лжешь. Моя мать была свободной женщиной, и я рожден был свободным. В этом я могу поклясться, и это подтвердит мой друг. Так что, сэр, посторонитесь и дайте мне пройти.

– Хо-хо! Черный петушок, – с издевкой ответил торговец; – ты хорошо заплатишь мне за эти слова, и скоро. Или ты думаешь, что клятва ниггера и инджуна что-то значит против слова белого, да? Или ты, дерьма кусок, не знаешь, что, когда белый берется за дело, то его слово перевесит слова всех инджунов и ниггеров в этой стране? Целое стадо таких не может присягать в суде Соединенных Штатов, и ты это быстро поймешь, как только попробуешь туда сунуться. Ты теперь моя собственность, и чем скорее ты это поймешь, тем для тебя будет лучше. Я отправил агенту свое требование, и оно было удовлетворено. Вот приказ инджунам, чтобы тебя выдали. Так что я советую тебе спокойно пойти со мной, если ты не хочешь получить кучу неприятностей. Возьми его, Росс!

Мистер Трап едва закончил говорить с юношами, когда подошел его подельник, который до этого был немного позади него. Перейдя к действию, он схватил Луиса за одну руку, а Росс Раффин за другую.

Коакучи, мало знавший об обычаях белых, не сразу понял, что происходит, но, когда его друга схватили, страшная правда стала для него ясной. Его называли мечтателем, но никто не видел, как быстро он способен действовать, если того требовала обстановка. Росс Раффин был ближе к нему, и в тот миг, когда его рука коснулась Луиса, сверкнула сталь. В следующий миг острый охотничий нож Коакучи глубоко вонзился в руку мужчины чуть ниже плеча.

С криком боли и ужаса шакал разжал схватку. Луис сам вырвался от другого противника, и в тот же миг двое юношей со скоростью напуганных оленей побежали в сторону своего лагеря, а у них за спиной раздался не причинивший им воеда пистолетный выстрел.

Через несколько минут они уже были в лагере, достали свои ружья, рассказали королю Филипу о том, что только что произошло, пересекли Сан-Себастьн и пропали из виду в надвигающейся темноте на другом берегу.

Едва они убежали, как в Сан-Августине разразилась настоящая буря. Индеец осмелился поднять нож на белого человека, который всего лишь предъявил свои законные права на свою собственность, по праву ему принадлежащую. Индеец позволил сбежать рабу, хотя по договору он обязан был приложить все усилия, чтобы доставить его хозяину. Это было то, что невозможно было терпеть, виновные должны были быть немедленно наказаны.

Таким образом, в течение часа разъяренная толпа вооруженных горожан, возглавляемых Трапом Джефферсом, окружила лагерь Филипа Эматлы. Им противостояла горстка решительных воинов, готовых сражаться с яростью тигров, загнанных в ловушку, и, если бы не решительное вмешательство индейского агента, поторопившегося на место столкновения, оно началось бы здесь и сейчас. Чиновник убедил белых предоставить это дело ему, убеждая их в том, что индейцы обязательно отплатят должным образом за этот возмутительный случай и получат урок, который им долго не захочется повторять. Вначале горожане не хотели его слушать, но жадность торговца взяла верх, когда ему обещали щедро компенсировать его потерю, и он присоединил свой голос к голосу агента, после чего, наконец, возбужденная толпа разошлась.

Две тысячи долларов правительственных денег, предназначенных Королю Филипу и его людям, были сейчас в руках агента и должны были быть переданы на следующий день. Теперь чиновник поставил старого вождя перед выбором – выдать Коакучи, чтобы тот был наказан, а Луиса Пачеко тому, кто заявил на него право собственности, или же отказаться от денег, подписав расписку в том, что они получены сполна.

Выбор был нелегким. Потеря денег сулила Филипу Эматле и его людям новые проблемы с белыми, которым он задолжал за товары, взятые в долг под обещанные правительством выплаты. Старик знал, что кредиторы не проявят к нему милосердия, но отберут у него все то, до чего смогут дотянуться. Не ждал он и пощады для своего сына и Луиса Пачеко, если те окажутся в руках врагов.

Старый вождь долго молча сидел в растерянности, опустив голову, обдумывая сложившуюся ситуацию. Его воины, стоявшие рядом, смотрели на него с сочувствием. Наконец он решил предоставить решать им и спросил их совета.

В один голос, без колебаний, все ответили:

– Пусть исте-хатке (белые люди) оставят свои деньги себе. Мы сможем прожить без них, но, если хоть один волос упадет с головы Коакучи, сердца наши будут опечалены и никогда вновь не придет в ни х радость.

Так что Филип Эматла поставил свой знак на бумаге, которую положил перед ним агент, и на следующий день ему позволено было уйти с миром. Из денег, полученных от индейцев, двести долларов было уплачено за лечение раненой руки Росса Раффина и восемьсот долларов на время удовлетворили притязания мистера Траппа Джефферса, работорговца. Как сошелся баланс – нам неизвестно, потому что в книгах агента записей об этом не осталось.

Коакучи и Луис остановились в тени на опушке леса, и оставались там, готовясь побежать на помощь своим друзьям, если бы шум сражения сказал им о том, что на лагерь напали. Там они оставались всю ночь, и только на следующий день присоединились к отряду Филипа Эматлы, который возвращался домой. Когда они узнали, во что обошлась их свобода, то очень возмутились этим беззаконием.

Возмущение молодого креола соединялось с чувством глубокой благодарности, и он поклялся в том, что, если ему представится случай положить все свои силы, чтобы отплатить за это, он сделает это не задумываясь, как только потребуется, столько раз, сколько будет нужно. Теперь, чувствуя, что его свободе, за которую уплачено было так много, ничего не грозит, он решил вернуться в свой дом в Томоке, где он несколько месяцев посвятил работе на маленькой плантации, которая была единственной поддержкой для его сестры, матери е него самого. Все время, пока он упорно трудился, у него не было возможности связаться со своими индейскими друзьями, жившими у озера, но он часто думал о них, и сердце его билось чаще каждый раз при воспоминании о том, какой тяжкой доли смог он избежать благодаря им.

Полная повседневных забот жизнь в семейном доме в Томоке шла мирно и счастливо, пока однажды вечером не послышался робкий стук в дверь и слабый голос, говоривший на негритянском диалекте, попросил о помощи.

Луис, взяв свечу, открыл дверь, и, едва он это вделал, как получил сильный удар по голове, на некоторое время лишивший его чувств. Нита, бывшая в тот момент единственным обитателем дома, при виде этого издала пронзительный крик и хотела броситься к безжизненному телу брата, но двое белых, вошедших в комнату, грубо оттолкнули ее и, вытащив Луиса наружу, захлопнули дверь.

Один из этих белых – а это были знакомые нам злодеи Трап Джефферс и Росс Раффин – связал руки бесчувственного юноши у него за спиной, а другой приказал Ните принести им еды, угрожая при отказе убить ее брата у нее на глазах. Испуганная девушка поторопилась повиноваться, но, пока она трясущимися руками выставляла на стол то, что было в доме, в ее голове вспыхнула отчаянная мысль о том, как можно убежать и спастись. Ее матери не было дома, она ушла, чтобы ухаживать за умирающим ребенком ее ближайших соседей – негритянской семьи, жившей немного ниже по реке.

Пока девушка обдумывала этот план, стараясь скрыть за видимой активностью свои мысли, работорговцы плескали воду в лицо ее брату и разными иными способами пытались привести его в чувство, что им, наконец, удалось.

Придя в себя, обнаружив, в каком положении он оказался и признав людей, которые обошлись с ним столь недостойно, он потребовал, чтобы они освободили его, сказав, что он рожден свободным, и, даже если это не так, цены его свободы оплачена в многократном размере деньгами, от которых отказался Филип Эматла.

– Нет, парень, ты не свободный, и скоро ты это узнаешь, – с ухмылкой сказал Трап Джефферс. – Ты имущество, да. Ты рожден был имуществом, и всегда будешь имуществом. Сейчас ты мое имущество, и будешь моим, пока я не отведу тебя на рынок, где зе тебя дадут хорошую цену. А что касаемо денег, которые отдал этот старый инджунский дурень, так их недостаточно даже для того, чтобы возместить удар, который этот дикий кот нанес моему другу, ему вот, и за нанесенное мне оскорбление. За это ты не расплатишься. Так что захлопни пасть и спокойно иди с нами, или тебе будет очень несладко. Все слышал?

– Но мой отец был белым, моя мать была свободной женщиной, и я был рожден…

– Молчать! Кому сказано! – с яростью крикнул работорговец.

Надеясь быть услышанным, юноша снова открыл рот, чтобы говорить, когда с яростным ревом этот скот подскочил к нему и несколько раз ударил ногой, обутой в грубый сапог из бычьей кожи, чтобы заставить его замолчать.

Когда внимание белых было этим отвлечено, Нита смогла незамеченной проскользнуть через заднюю дверь. Быстро, подстегиваемая отчаянием, бежала она по тенистой лесной тропинке, ведущей к соседской хижине, до которой было четверть мили. Там она надеялась получить помощь в спасении брата. Добравшись до нее, она в отчаянии обнаружила, что там темно и пусто. Двери ее были широко распахнуты, и на свой испуганный зов девушка ответа не получила.

Глава

IV

Пленение и побег Ниты Пачеко

С минуту Нита, дрожа от ужаса и возбуждения, стояла, не зная что делать. Потом, заметив в очаге несколько горящих угольков, она нашла щепку из смолистой сосны и сунула туда. Когда та разгорелась, ее яркий свет осветил комнату, наполнив сердце девушки отчаянием и рассказав ей печальную историю – ребенок, за которым в тот вечер присматривала ее мать, лежал мертвым на единственной в комнате кровати. Вся остальная мебель была перевернута и поломана, и весь вид комнаты говорил о том, что она была местом яростной схватки.

Нита напрасно искала следы своей матери. Было совершенно очевидно, что охотники за рабами были здесь, захватили всех, кого там нашли, и увели их в безопасное место перед тем, как заявиться в дом Пачеко. С болью в душе, не понимая, что делать, бедная девушка вышла из хижины. Едва она шагнула за порог, как ее схватили чьи-то сильные руки, и хриплый голос, который она признала – он принадлежал одному их тех, кто схватил Луиса – воскликнул:

– Что, девчонка, думала провести нас и ускользнуть, да? И братцу помочь? Знаем мы эти штучки, от нас так просто не уйдешь. Я-то сразу понял, куда ты побежишь, как только увидел, что ты удрала, и пошел за тобой. Так что теперь успокойся и иди с нами. Мы подберем для тебя местечко, где тебе найдется хорошее занятие и где жить тебе будет лучше, чем в этой богом забытой глуши.

Говоря все это, человек, крепко держа девушку за руку, вел ее назад по той же тропе, по которой она прибежала. Они ничего не говорила после того, как издала крик ужаса в тот момент, когда мужчина схватил ее, и теперь она шла с ним рядом, не сопротивляясь, так что тот решил, что дух ее сломлен и она оставила всякие мысли о побеге.

Ночь была очень темной, и Раффин, идя по незнакомой узкой тропинке, с трудом нащупывал дорогу. Вдруг, когда он случайно сошел с нее, его нога зацепилась за корень и он упал лицом на землю, при падении выпустив руку девушки. Она тут же побежала. Ее легкие шаги были почти бесшумны и не позволяли определить выбранное ею направление, и только лесное это отвечало на проклятия мужчины и приказы вернуться.

Для охотников за рабами дорога была каждая минута, а преследовать убежавшую девушку было задачей безнадежной. Росс Раффин это сразу понял и в ярости, проклиная все на свете, отправился к тому месту на реке, где была небольшая лодка, в которой лежал Луис, по-прежнему связанный и беспомощный. Трап Джефферс с нетерпением ждал его. Не выбирая выражений, тот обругал своего дружка за то, что он упустил девушку, и пришел в такую ярость, что дело едва не закончилось кровопролитием. Наконец их общий интерес возобладал над обоюдной неприязнью и заставил обоих умерить свой гнев и вспомнить о том, что уже захваченные пленники, включая Луиса, его мать и семью их соседей-негров уже обещают хорошую прибыль. Так они пустились в путь, вниз по темной реке, направляясь к небольшой шхуне, которая под охраной еще двух белых ожидала их в устье.

Луис услышал рассказ Раффина о побеге сестры и порадовался тому, что ей удалось избежать его судьбы. Когда лодка, в которой он лежал, вышла из устья реки, до него донесся звук дорогого голоса, который он не мог бы услышать никогда более. Это был отчаянный прощальный крик его сестры, которую он любил больше жизни. С огромным усилием пленник смог сесть.

– Прощай, Нита! – крикнул он. – Господь благословит…

Тут его крик был прерван сильным ударом по лицу. Одновременно на лодке блеснула вспышка, и пуля, выпущенная из ружья, полетела через лес в том направлении, откуда послышался голос Ниты. Пуля ее не задела, но кричать она более не решалась. Оставаться на этом месте она тоже побоялась.

Вернувшись в опустевший дом, бедная девушка быстро собрала скудные остатки провизии и, объятая страхом, с бьющимся сердцем, побежала по темной тропе, ведущей к единственному убежищу, которое она знала – селению Филипа Эматлы, семинола. Они шла два дня, руководствуясь скорее инстинктом, нежели знанием дороги, и к концу второго дня пути вышла к тому месту, где стоял Коакучи. Когда Ал-уи учуял ее, и молодой индеец подбежал к ней, девушка бросилась в его объятия, ослабевшая, не в силах даже говорить. Ее платье было разорвано в клочья, босые ноги кровоточили, нежная кожа была исцарапана шипами терновника.

Полный удивления и дурных предчувствий при виде такого появления сестры его друга так далеко от ее дома и в столь печальном виде, Коакучи вынес ее на открытое место и аккуратно уложил на землю у корней большого дуба. Потом, поняв, что его сил не хватит, чтобы пронести ее больше мили до селения его отца, он велел собаке озранять девушку, а сам помчался со скоростью самого быстрого бегуна во всем племени, чтобы привести помощников.

Жители мирного селения были напуганы, когда он несколько минут спустя появился там, с трудом дыша, и несколько мужчин сразу схватились за оружие. В нескольких словах Коакучи сказал, что немедленная опасность м не грозит, а потом велел трем сильным молодым воинам следовать за ним, снова вошел в лес и поторопился туда, где оставил измученную девушку.