Белые завоеватели. Повесть о тольтеке и ацтеке

На рыночной площади Теночтитлана

Утром последнего и самого великого дня праздника, посвященного каменному календарю, поднимающее солнце с безоблачного небосклона осветило великолепный Теночтитлан. Всю ночь напролет тысячи рабов подметали и мыли его улицы, пока их каменные мостовые на заблестели. Поскольку во всей стране не было лошадей и вообще никаких вьючных животных, и все грузы перевозились на лодках по многочисленным каналам, а вода там была повсюду, поддерживать чистоту в Теночтитлане было намного проще, чем в построенном на его развалинах Мехико.

С раннего рассвета толпы крестьян заполнили три больших дамбы, соединявших город с окружающей местностью, направляясь в город. Многочисленные каноэ из Тескоко, с другого берега озера, и из других мелких городков и деревень, разбросанных по его берегам, были наполнены группами любопытствующих. Так что уже вскоре после восхода солнца проспекты, улицы, площади и площадки вокруг шести сотен теокалли были наполнены публикой, охочей до зрелищ.

Особенно оживленно было на тингуэз, или большой рыночной площади в квартале Тлателоко. Там, разложив свои товары в киосках, в тени зеленой листвы или под навесами из полосатой ткани, торговцы со всех краев империи – все они распределялись по секторам, отведенным для каждого вида товаров. Там были златокузнецы из Азапозалько, гончары из Чолулы, ткачи из Тескоко, камнерезы из Тенохуакана, охотники из Хилотепека, рыбаки из Куитлауака, мастера, изготавливавшие циновки и стулья из Куаутитлана, цветочники из Истапалана, продавцы фруктов, выращенных на подходящих для этого землях, искусно сделанные изделия из птичьих перьев из Хочимилько. Были там и оружейники, разложившие стрелы, копья и дротики с бронзовыми наконечниками, острыми как сталь, и тяжелые макуитли, представлявшие собой нечто среднее между боевым топором и мечом, с острыми кромками из итзила, или обсидиана. Эскаупилсы – стеганые куртки из нескольких слоев хлопка, непроницаемые для стрел, шлемы устрашающего вида, сделанные в форме голов диких зверей, рубахи, расшитые золотыми нитями, которые могли себе позволить только благородные люди. В других местах продавалось мясо, маис, хлеб, лакомства, стояли чаши с дымящимся шоколадом, в который для аромата была добавлена ваниль, и который, вместе с крепким пульке, стал национальным напитком. Были там и палатки цирюльников, и те, где продавались лекарства и травы. Попадались здесь и книжные развалы, и сами их книги в небольшом количестве дошли до нас. Они были сделаны из широких полос обработанной коры или бумаги, сделанной из агавы, сложенных в гармошку, и на них наносились миниатюрные рисунки, с помощью которых ацтеки, не знавшие письма, фиксировали свои мысли. Так что у ацтеков грамотным людям приходилось быть художниками, и для них образование молодежи сводилось к рисованию, заменявшему письмо и чтение. Перечислить все, что продавалось на этой площади, было бы невыполнимой задачей, потому что кроме этого места, во всем Теночтитлане не было ни одного магазина, лавки или рынка. В качестве денег использовались птичьи перья, наполненные золотым песком, мешочки с бобами какао или небольшие слитки олова.

Помимо торговли, рынок был местом, где все обменивались новостями, и туда приходили те, кто хотел узнать что-то новое. В этот день все обсуждали в основном два предмета, забыв обо всем остальном. Первым была новость о появлении на берегу белых чужеземцев, о которых говорили, что это боги, вторым – представление, которым в полдень должен был завершиться праздник.

– Говорят, – вещал полный мужчина, облаченный в ниспадающий тилматли, или накидку, из пурпурного цвета хлопка, подвязанную на талии широким желтым шарфом, оружейникам, рассматривая их обсидиановые ножи, – что эти белые боги направляются сюда, и сейчас уже идут от Семпоалы.

– – Я тоже это слышал, – ответил другой, – но мне до этого дела нет. Если правитель захочет, они придут. Если он им не разрешит, они не придут.

– Но, – продолжил тот, что в пурпурной накидке, – что правитель уже запретил им идти дальше, но они не обратили внимания на его слова.

– Тогда Уицилопочтли, всемогущий, проснется и уничтожит их своим дыханием.

– Но ведь говорят, что некоторые из них – боги, могучие и ужасные, принимающие вид людей или чудовищ, таких огромных и страшных, каких мы прежде не видели. А еще говорят, – он перешел на шепот, – что они могут извергать огонь и дым, словно сам Попокатепель, и что их оружие – стрелы грома.

– Айя, все это правда, – вмешался книготорговец, услышавший это разговор. – у меня есть все это на картинке – эту копию для меня сделали с донесения, посланного самому императору.

С этими словами он развернул свернутый в гармошку лист, на котором изображены были белые люди в доспехах – некоторые из них на лошадях, другие пешие – и пушки, из которых вылетал огонь и дым, и много других вещей, столь странных и удивительных для ацтеков, что вся троица тут же была окружена толпой любопытствующих, пытающихся бросить хоть взгляд на эти удивительные изображения.

Среди всеобщего волнения, вызванного тем, что много месяцев циркулировавшие слухи о белых богах оказались правдой, только оружейник сохранил спокойствие и самообладание. Он даже высказал свое презрение к этим странным созданиям, которые, по его мнению, были всего лишь морскими чудовищами.

– Могут ли эти создания причинить вред детям Солнца, пока Уицилопочтли, повелитель богов, смотрит на них со своего трона над облаками? – воскликнул он. – Ему для этого не придется даже пальцем шевельнуть, ибо разве Монтесума, наш повелитель, господин над господами, не может своими силами сбросить их в море, из которого они пришли? Разве он, пленивший Тлауиколя, величайшего воина нашего времени, позволит идти дальше этим людям, чудовищам, зверям, дышащим огнем, или даже богам, просто так? Стыдитесь, вы не уважаете своих богов и своего повелителя! Увы! А я еще и вынужден ради пропитания делать оружие для таких, как вы!

– Говорят, – вмешался мужчина в пурпурной накидке, желая сменить тему разговора, – что тласкаланец Тлауиколь, осужденный быть сегодня принесенным в жертву, потребовал сделать его воином, который никогда не покажет спину врагам, и повелитель это сделал.

– В последней битве? – воскликнул оружейник.

– Даже так, – кивнул другой.

– Тогда я должен убрать свои товары и поспешить занять место за змеиной стеной, потому что, если он встретится со своим злейшим врагом, это зрелище будет стоить всех иных зрелищ земли, и я не могу его пропустить – я готов отдать правую руку за возможность оказаться за священной стеной.

Так и было. Тлауиколь предназначен был стать главным украшением праздника своих врагов, сражаясь для их развлечения в отчаянной битве. Это была единственная привилегия, которую давали пленным воинам, которые никогда не поворачивались к врагу спиной – сразиться за свою жизнь и свободу, одним оружием, привязанным за одну ногу, против шестерых, готовых бросить ему вызов, которые могли нападать на него поодиночке или парами, по своему выбору. За всю историю ацтеков никто таким образом не вернул себе свободу, и даже такой выдающийся воин, как Тлауиколь, не предполагал, что у него есть хоть малая возможность победить в столь неравной схватке. Было хорошо известно, что он давно не тренировался, больше года не прикасаясь к оружию. Многие полагали, что сейчас он представляет собой не больше, чем обычного воина. Что же касалось вероятности того, что он одолеет шестерых противников, выбранных среди отпрысков знатных ацтекских семейств, каждый из которых ищет возможности прославиться и привлечь внимание повелителя, что непременно произойдет с тем, кто нанесет смертельный удар непобедимому доселе тласкаланцу, то это даже не обсуждалось. Тем не менее, все соглашались, что сражение с участием Тлауиколя будет впечатляющим, и возможность увидеть смертельный бой воина, имя которого более не внушало ацтекам ужаса, почиталось такой важной, что уже за час до назначенного времени каждый дюйм в амфитеатре у большого дворца был заполнен жадной до зрелищ толпой.

Амфитеатр занимал небольшую часть пустыря, оставленного в центре города, и был окружен каменной стеной в восемь футов высотой, которая называлась Коатапантли, или стеной змей, храма Уицилопочтли, бога войны. Там жили тысячи жрецов, было расквартировано десять тысяч воинов, были зернохранилища, арсеналы, школы, в которых обучали молодых людей особого пола, и многочисленных монументов, самым известным из которых был сделанный из сотни тысяч человеческих черепов, обладатели которых были принесены в жертву на алтаре Уицилопочтли. В центре этой территории возвышалась каменная пирамида, состоявшая из пяти террас, соединенных длинными лестничными пролетами. Каждый пролет вел на одну террасу, и сделаны они были так, чтобы для подъема на следующую террасу приходилось обойти всю пирамиду.

Верх пирамиды представлял собой ровную площадку площадью около акра. На ней, возвышаясь на шестьдесят футов, стоял храм, скрывавший изображение бога и его кровавый алтарь, не котором лежали сегодняшние приношения – человеческие сердца, вырванные из живых людей. Рядом с храмом стоял еще один алтарь, где горел неугасимый огонь. Все верили, что, если по какой-либо причине этот огонь потухнет, страшные бедствия уничтожат народ. Рядом стоял огромный бубен из змеиной кожи, который звучал только в крайних случаях, когда его глухой рокочущий звук разносился на мили.

Кроме этого, единственным предметом на этой площадке был большой блок из яшмы, верхняя сторона которого была выпуклой и отполированной до блеска. Это был жертвенный камень, на который укладывались жертвы для того, чтобы жрецам было удобнее вспарывать им грудь и вырывать из нее трепещущее сердце, которое так нравилось кровожадному божеству. Вся площадка выглядела, как бойня, и пропитана была ужасным смрадом. Жрецы, служившие здесь, главным над которыми был Топиль, тоже были покрыты кровью, и их слипшиеся от крови волосы падали им на плечи. Вид их был более диким и ужасным, чем это можно представить.

ГЛАВА

IV

Последняя битва Тлауиколя

Амфитеатр, в котором Тлауиколю предстояло выйти отчаянную битву за свою жизнь, был с трех сторон окружен невысокими зданиями с крышами, образовавшими террасы, где могло разместиться множество зрителей. В центре его находился огромный круглый камень, похожий на гигантский жернов, на поверхности которого и сражались все воины-гладиаторы. После полудня в тот праздничный день, когда тысячи зрителей утомились от смертельных игр, которые в то время служили им главным развлечением, над толпой собравшихся возник шум разговоров, который внезапно сменился приветственным ревом. Шесть воинов, рожденных в знатных семьях, на головах которых были золотые шлемы в форме головы волка, лисы, собаки, медведя, оцелота и горного льва, что говорило об их воинском умении, вышли в амфитеатр и медленным шагом прошли вокруг наружного края большого камня. Когда они оказались у точки, ближней к беседке, в которой под зеленым, царского цвета, балдахином, возлежал повелитель, окруженный благородными приближенными, эти шесть воинов простерлись ниц, коснувшись лбами земли. Потом они продолжили свой марш, пока не оказались у противоположной входу стены амфитеатра.

Теперь, под дикие звуки барабанов, аттабалов и раковин вышел один человек, которого сопровождали два отряда солдат, и толпа взорвалась громом аплодисментов в его честь, и со всех сторон звучало его имя.

– Тлауиколь – оцелот! Тлауиколь – волк! Тлауиколь – горный лев! Ужасный Тлауиколь! – кричали зрители, и глаза великого воина загорелись при виде почестей, которую воздают ему враги. Его подвели прямо к центру большого камня, где привязали за щиколотку короткой цепью к кольцу, вделанному в камень. Потом один из стражей снял с него тлиматли, показав всем, что на нем нет одежды, кроме набедренной повязки, и никаких доспехов. Одновременно другой стражник вручил пленнику макуатль, которым он и должен был защищать свою жизнь.

Тлауиколь подержал его, оценив балансировку, а потом вдруг одним движением переломил и с презрительным жестом отбросил обломки. Повернувшись к императору, он громко крикнул:

– Это просто игрушка! Игрушка для детей, а мне дали ее, чтобы я защищал свою жизнь! Молю тебя, о повелитель, дать мне мой меч. Тогда я покажу по-настоящему интересный бой.

Император кивнул в знак согласия. Одного из солдат послали за оружием, и тот скоро вернулся, держа обеими руками макуатль столь огромный, что над толпой поднялся ропот удивления – всем казалось невозможным, что один человек способен им орудовать. Но Тлауиколь взял его с довольной улыбкой, два или три раза крутнул над головой, а потом рассек им воздух, словно приглашая врагов подойти. Другого приглашения не требовалось, ибо нет ничего позорнее для ацтекского воина, как недостаток храбрости. Молодой воин, носивший шлем в виде головы лисы, рванулся к нему, и, готовясь отразить удар, приблизился к прикованному, но все еще ужасному противнику.

Некоторое время лис кружил вокруг соперника, пытаясь найти незащищенное место, куда можно нанести удар. Хотя со своей прикованной ногой Тлауиколь мог поворачиваться только на полоборота, все же он крутился так быстро, что, несмотря на ограниченность движений, не оставлял противнику возможности атаковать его. Наконец, устав от этой бестолковой игры, он замедлил движения, и тогда лис, думая, что поймал момент, рванулся, чтобы нанести смертельный удар. Тут же меч вылетел из его руки. Разбитый и бесполезный, он, вращаясь, отлетел к дальнему краю арены, а лис отлетел назад от сильного удара. Придя в себя, он подскочил к стоявшему рядом воину, выхватил у него из рук дротик и метнул, целясь в голову Тлауиколя. Не двинувшись с места, тот чуть склонил голову набок, левой рукой поймал дротик и обратным движением метнул его назад с такой силой, что он прошел сквозь тело ацтека и вонзился в землю за его спиной. Тот покачнулся, упал, и его, умирающего, унесли.

Его место тут же заняли двое его товарищей. Ослепленные яростью, они набросились на него, позабыв об осторожности. Когда они подняли оружие, готовясь нанести удар, ужасный макуатль расколол череп одного из них, словно яичную скорлупу, а потом, обратным махом, с огромной силой отбросил второго на дюжину шагов, с такой ужасной раной, что было очень сомнительно, что тот придет в себя. Хоть это и было невероятно, превосходило воображение, но все же совсем избавить тольтека от меча третьего врага не смогло. Острое обсидиановое лезвие разорвало кожу на его боку, и он теперь истекал кровью.

Но раненый воин не имел времени подумать о себе, потому что еще двое противников набросились на него. Голова одного из них была рассечена до самых плеч могучим макуатлем Тлауиколя, который затаившим дыхание зрителям казался молнией в руках бога. Прежде, чем тольтек смог собраться, другой налетел на него и сбил с ног, надеясь теперь нанести смертельный удар своим мечом. Но прежде, чем он смог это сделать, руки тольтека обхватили его с такой силой, что воздух вышел из его груди с таким звуком, что его было слышно во всех концах амфитеатра, а ребра его сломались, как стебли тростника. Поднявшись на ноги под оглушительные аплодисменты зрителей и оттолкнув безжизненное тело, тольтек поднял свой тяжелый меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку шестого, самого сильного врага, шлем которого был сделан в форме головы оцелота.

Дыхание тольтека стало прерывистым, он ослабел от потери крови, и казалось, что он уже не в силах сопротивляться яростному напору полного сил противника. Но все же в течение двух минут они обменивались ударами с такой скоростью, что звуки ударов сливались. Потом оцелот отскочил, чтобы оказаться вне досягаемости своего привязанного противника. Тольтек рванулся за ним и едва не упал. Внезапно он, собрав последние силы, метнул свое тяжелое оружие так метко и с такой силой, что последний из его соперников слетел с камня и, не подавая признаков жизни, откатился к беседке повелителя.

На мгновение в амфитеатре настала мертвая тишина. Ее разорвал крик на языке майя:

– Отец! Отец! Ты победил! Ты свободен!

Тлауиколь, после последнего усилия упавший на колени, поднял голову и посмотрел туда, где Уэтзин пытался вырваться из рук двух державших его могучих жрецов. Потом он, едва двигая правой рукой, сделал знак, который понять могли только двое из всех собравшихся. Он коснулся лба, груди и обоих плеч. Это был знак божества Четырех Ветров, почти забытый знак веры тольтеков. Уэтзин его знал, как и один из державших его жрецов.

Показав это знак своего народа, могучий воин упал ничком и лежал, распростершись, на окровавленном камне, не внимая грому аплодисментов, отмечавших его никем не ожидаемую победу.

Внезапно, в момент всеобщего возмущения, зловещая фигура Топиля, верховного жреца, вскочила на платформу, и, вытащив из-за пояса ужасный нож для жертвоприношений, он наклонился над распростертым человеком. В следующий момент он выпрямился с торжествующим криком высоко поднял сердце храбрейшего сына Анауака. Шум аплодисментов моментально сменился криками ужаса от такого вероломного поступка. Любого другого за это разорвали бы на куски, но личность верховного жреца была священной.

Даже природа, казалось, осудила это ужасное деяние, потому что, хотя до заката было еще далеко, небо потемнело, словно на него упала чернильная завеса, и воздух наполнился стонами.

Не обращая внимания на все эти предзнаменования, ни на суровые взгляды окружающих, Топиль крикнул своим друзьям, что сын должен разделить судьбу отца, что бог устал ждать, когда получит эти сердца. Потом, приказав им следовать за собой, он поднялся на ступени большого дворца. Резкими криками раздвигая толпу, жрецы потащили за собой Уэтзина. Даже император не мог их остановить, потому что в Теночтитлане верховный жрец обладал большей властью, чем он сам.

Так что группа одетых в белые накидки жрецов поднималась по ступеням, обходя теокалли по террасам. Наконец они добрались до вершины пирамиды и скрылись с глаз наблюдателей, которые в полном молчании, словно зачарованные, смотрели на них.

Хотя судьба Уэтзина была горькой, и избежать ее было нельзя, мысли его, пока его тащили по лестнице и потом по площадке на вершине пирамиды, были об одном. Он думал не о себе, но о своей сестре, Тиате, которую он так любил и о которой в своем последнем слове отец просил его позаботиться. Без отца, матери и брата – какая судьба ожидала ее? Что с ней будет? И, когда его растянули на жертвенном камне, он крикнул в последнем усилии:

– Тиата! Сестра! Богу тольтеков, богу нашего отца и нашему богу, вручаю я твою судьбу!

ГЛАВА

V

Чудесное спасение Уэтзина

В этот момент жизни Уэтзина, юного тольтека, сцена, в которой он был центральным персонажем, вдруг изменилась так, что это внушило безотчетный страх всем собравшимся. Толпе, собравшейся вокруг храма самого ужасного из своих богов с поднятыми вверх лицами, ожидавшей, когда начнется дикая песнь жрецов, что говорило о том, что жертвоприношение свершилось, показалось, что вершина пирамиды скрылась во тьме, словно с небес на нее вдруг опустилось черное покрывало. Только свет алтарного огня оставался ярким пятном, за которое мог зацепиться взор. Площадь вокруг пирамиды замерла, наблюдая за этой сценой. В воздухе раздавались стоны, словно голоса бесчисленных жертв, испустивших там свой последний вздох. Воздух был совершенно неподвижен, даже малейшее дуновение не колебало ровного языка алтарного огня, освещавшего покрытую запекшейся кровью площадку. Перед алтарем, столпившись в темную массу вокруг жертвенного камня, стояли жрецы Уицилопочтли. Их белые накидки были сброшены, и их испачканные кровью тела и длинные волосы представляли отвратительное зрелище. В центре их толпы, растянутое на полированной яшме, лежало тело прекрасного юноши, жить которому оставалось считаные мгновения, ибо того требовали языческие обряды, сопровождавшие празднество в честь календарного камня.

Внезапно ужасная тишина была нарушена звуком удара по большому бубну из змеиной кожи. Звук этот разнесся эхом по всем концам города и далеко за его пределами, возвестив всем, что последний акт драмы близок к завершению. Когда звук этот достиг ушей собравшихся у подножия теокалли, вся толпа издала сдавленный крик. Его услышал Топиль, главный жрец, который сам только что дал сигнал, а теперь, с ножом в руке, склонился над жертвой, ожидавшей своего конца, но это отлько заставило его презрительно улыбнуться. Это было всего лишь еще одно доказательство его власти, и он только радовался знамениям, делавшим эту последнюю сцену столь впечатляющей.