Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

– Ты бы видела письма, которые Соломон получает от женщин, уже имеющих шестерых, – отвечал Питер с горечью.

И тут они услышали скрип ворот во всех концах сада. Наступил Час Открытия Ворот. Питер Пэн, испуганно оглянувшись, прыгнул в лодку. Он знал, что Мейми не пойдёт с ним, и изо всех сил старался сдержать слёзы. Зато Мейми рыдала в полный голос.

– А вдруг я опоздаю? – с отчаянием говорила она сквозь слёзы. – А вдруг, Питер, она уже подыскала кого-нибудь?

И снова Питер спрыгнул на берег, как будто Мейми звала его назад.

– Я приду сюда сегодня вечером и буду тебя искать, – сказал он, прижимая её к себе, – но если ты поспешишь, то, наверно, ещё успеешь.

Потом он запечатлел последний напёрсток на её милых губках и спрятал лицо в ладони, чтобы не видеть, как она уходит.

– Милый Питер! – прошептала ему Мейми.

– Милая Мейми! – прошептал в ответ несчастный мальчик.

Она бросилась в его объятия, как делают феи и эльфы на своих свадьбах, а потом поспешила прочь. Вы бы только знали, как она бежала! Питер, конечно же, вернулся в сад на следующий вечер, но Мейми нигде не нашёл. Так он узнал, что она успела вовремя. Он ещё долго надеялся, что когда-нибудь она вернётся к нему, и ему часто казалось, когда он подплывал к саду, что она стоит на берегу озера Серпентин, ожидая его, но Мейми больше не появилась. Она очень хотела вернуться, но боялась, что, увидев своего любимого Серединку на Половинку снова, не сможет скоро от него уйти, да и няня теперь не спускала с неё глаз. Однако Мейми часто с любовью вспоминала Питера Пэна и даже связала ему подхватку для чайника. Как-то раз она сидела, раздумывая, какой бы подарок сделать ему на Пасху, когда её мама вдруг задумчиво сказала:

– Подари-ка ему козла. Это будет самый нужный ему подарок.

– И он сможет на нём кататься и одновременно играть на дудочке! – воскликнула Мейми.

– Тогда, – сказала мама, – почему бы тебе не подарить ему твоего козла, того, которым ты по ночам пугаешь Тони?

– Но он ведь не настоящий, – ответила Мейми.

– Зато Тони он кажется очень даже настоящим.

– Да, мне он тоже кажется очень настоящим, – призналась Мейми, – но как же мне передать его Питеру?

Один такой способ мама знала. На следующий день они втроём с Тони (который, в общем-то, был славным мальчуганом, хотя до Мейми, конечно же, ему было далеко) пошли в сад. Мейми одна вошла в кольцо фей, и её мама, довольно сообразительная женщина, начала:

– Скажи мне, дочка, без загадок: получит Питер что в подарок?

На что Мейми отвечала:

– Дарю козла. Хоть нелегко, его кидаю далеко.

Потом заговорил Тони:

– Коль Питер здесь его найдёт, ко мне он больше не придёт?

Мейми ему отвечала:

– Клянусь и светом я, и тьмой: он не нарушит твой покой.

Потом Мейми написала Питеру записку и оставила её в укромном местечке. В ней она рассказала о своём подарке и просила его уговорить фей превратить козла в настоящего, чтобы на нём можно было ездить. Так всё и произошло. Питер нашёл письмо, обратился к феям, а тем ничего не стоило превратить козла в настоящего. Таким вот образом Питер и получил козла, на котором он сейчас разъезжает по саду, тихонько наигрывая на дудочке. Мейми сдержала своё обещание и больше не пугала брата козлом, хотя, как я слышал, она придумала кого-то другого. Пока она не выросла и не стала совсем большой, она продолжала оставлять подарки Питеру Пэну и писать ему записки, объясняющие, как с ними играть. Причём, насколько я знаю, другие дети тоже оставляют подарки Питеру. Оставляет их, например, Дэвид, у нас с ним есть для этого укромнейшее местечко, которое, если хотите, мы можем вам показать. Только прошу вас: не надо о нём говорить, если с нами будет наша собака Портос. Он страшно любит игрушки, и если бы ему удалось найти то место, он утащил бы их все до одной.

Питер, хотя и не забыл Мейми, снова стал, как всегда, весёлым и частенько от прилива счастья спрыгивает с козла, ложится на траву и весело болтает ногами в воздухе. Он совсем не грустит, о нет! Правда, время от времени у него и сейчас всплывают в памяти те времена, когда он был человеком, и он с особой добротой относится к ласточкам, прилетающим на его остров, потому что ласточки – это души умерших младенцев. Ласточки всегда строят гнёзда под карнизами домов, в которых они жили людьми, и даже пытаются влететь в детскую. Наверно, поэтому Питер и любит ласточек больше других птиц.

А что же с маленьким домиком? Каждую подходящую ночь (то есть каждую ночь, кроме той, когда даётся бал) феи строят маленький домик на тот случай, если кто-нибудь из детей потеряется в саду и останется там на ночь. Питер Пэн несёт дозор и разъезжает по саду на козле, разыскивая потерявшихся, а обнаружив кого-нибудь, везёт его к маленькому домику. Малыш просыпается, выходит из домика и видит его. Феи строят дом только потому, что он получается такой красивый, зато Питер трудится в память о Мейми да ещё потому, что он до сих пор любит поступать так, как, по его мнению, должны поступать настоящие мальчики.

Джеймс Барри

Питер Пэн и Венди

Глава первая

Питер прорывается

Все дети (кроме Питера Пэна, о котором ты скоро услышишь) в конце концов становятся взрослыми. Рано или поздно они узнают, что должны вырасти. Венди узнала об этом так. Когда ей было два года, играла она однажды в саду, сорвала цветок и подбежала к матери. Должно быть, она была очень мила в эту минуту, потому что миссис Дарлинг прижала руку к сердцу и воскликнула:

– Ах, если б ты осталась такой навсегда!

Больше они об этом не говорили, но с тех пор Венди уже твёрдо знала, что вырастет. Об этом всегда узнаёшь, как только тебе исполнится два года. Два – это начало конца.

Тебе, конечно, известно, что Дарлинги жили в доме номер четырнадцать и до появления Венди главной в семье была мама, очаровательная женщина с романтическим воображением и прелестным насмешливым ртом. Романтическое воображение миссис Дарлинг походило на маленькие шкатулки, которые привозят из далёких восточных стран. Откроешь одну – а в ней другая, поменьше, а в той ещё одна, и так без конца! А в уголке её прелестного насмешливого рта прятался поцелуй, который Венди никак не удавалось поймать. Как она ни старалась, он всё ускользал от неё! Казалось бы, вот он, притаился в правом уголке рта, – а попробуй поймай!

Мистеру Дарлингу она досталась так: множество джентльменов, которые были юношами, когда она была девушкой, вдруг в один и тот же миг обнаружили, что любят её; они бросились со всех ног к её дому, чтобы предложить ей руку и сердце, но мистер Дарлинг крикнул извозчика, домчался туда первым и получил её в награду. Он получил всё – кроме самой последней шкатулочки и поцелуя, который прятался в уголке её рта. О шкатулочке он и не подозревал, а на поцелуй со временем махнул рукой. Венди считала, что получить этот поцелуй мог бы только Наполеон; ну а мне кажется, что и Наполеон ушёл бы ни с чем, в сердцах хлопнув дверью.

Мистер Дарлинг не раз хвастался Венди, что её мать не только любит, но и уважает его. Он был одним из тех глубокомысленных людей, что всё знают про акции и облигации. По-настоящему, конечно, о них никто ничего не знает, но он говорил о том, что акции поднялись или упали в цене, с таким видом, что ни одна женщина не могла бы отказать ему в уважении.

В день свадьбы миссис Дарлинг была вся в белом; поначалу она записывала все расходы с величайшей тщательностью и даже, казалось, находила в этом удовольствие, будто играла в какую-то весёлую игру; не было случая, чтобы она забыла хоть пучок петрушки; но мало-помалу она стала пропускать целые кочаны цветной капусты, а вместо них на страницах её расходной книги появились рисунки каких-то младенцев. Она рисовала их, вместо того чтобы заниматься подсчётами. То были догадки миссис Дарлинг.

Первой появилась Венди, затем Джон, а потом Майкл.

Недели две после появления Венди было неясно, смогут ли Дарлинги оставить её в семье – ведь прокормить лишний рот не так-то просто! Мистер Дарлинг безумно гордился Венди, но он был прежде всего человеком чести. И вот, присев на краешек кровати миссис Дарлинг и взяв её за руку, он занялся подсчётами, в то время как она смотрела на него с мольбой в глазах. Она готова была рискнуть, что бы их ни ожидало, но он был не таков. Он любил всё точно подсчитать с карандашом в руках, и если она своими предложениями сбивала его – что ж, он просто начинал всё сначала!

– Пожалуйста, не прерывай меня, – просил он. – Значит, так: один фунт семнадцать шиллингов дома и два шиллинга шесть пенсов – на службе; я могу отказаться от кофе на службе – скажем, десять шиллингов домой, – получается два фунта девять шиллингов шесть пенсов, да у тебя восемнадцать шиллингов и три пенса, итого три фунта семь шиллингов девять пенсов; в банке у меня пять фунтов, итого восемь фунтов семь шиллингов – кто это там ходит? – восемь… семь… девять… – не мешай мне, милая, – да ещё фунт ты одолжила соседу – молчи, дорогая, – значит, ещё фунт… и, дорогая… – ну вот и всё! Как я сказал – девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов? Да, так и есть, девять, семь и девять. Вопрос теперь в том, сможем ли мы прожить год на девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов в неделю?

– Ну конечно сможем, Джордж! – восклицала она.

Сказать по правде, она готова была на всё ради Венди. Но мистер Дарлинг твёрдо стоял на своём. Нет, он был просто великолепен!

– Не забывай про свинку! – предупреждал он её чуть ли не с угрозой в голосе.

И тут все начиналось сначала.

– Свинка – один фунт… То есть это я только так пишу, на самом деле, конечно, будут все тридцать шиллингов! Не прерывай меня! Корь – один фунт и пять шиллингов, краснуха – полгинеи. Итого – два и пятнадцать с половиной, не маши руками! Коклюш – пятнадцать шиллингов…

Так оно и шло, только результат каждый раз получался иной. Но в конце концов Венди всё-таки в семье оставили – свинку свели до двенадцати с половиной шиллингов, а корь и краснуху посчитали заодно.

Такое же волнение царило в доме и по поводу Джона, а Майклу пришлось и совсем туго; но оба были всё же приняты в семью, и вскоре всех троих можно было увидеть на улице: вместе с нянькой они чинно шли рядком в детский сад мисс Фулсом.

Миссис Дарлинг любила, чтобы в семье был порядок, а мистер Дарлинг хотел, чтобы у них всё было как у людей, так что, конечно, у детей была нянька. Но так как Дарлинги были бедны (ведь дети выпивали столько молока!), в няньки они взяли ньюфаундленда, собаку по кличке Нэна, у которой не было хозяев до тех пор, пока её не наняли Дарлинги. Она была собакой строгих правил и всегда относилась к детям с большим вниманием; Дарлинги познакомились с нею в Кенсингтонских садах, где она проводила большую часть своего свободного времени, заглядывая в детские коляски. К немалой досаде нерадивых нянек, она бежала за ними до самого дома и жаловалась на них хозяйкам.

Нэна оказалась просто сокровищем. Как строга она была во время купания! А ночью мгновенно вскакивала, стоило кому-нибудь из детей подать голос. Разумеется, её конура стояла в детской. Она прямо каким-то чудом понимала, когда на кашель можно не обращать внимания, а когда нужно завязать горло шерстяным чулком.

Всем лекарствам до последнего дня своей жизни она предпочитала старинные средства, вроде ревеня, а когда при ней заводили разговор о микробах, она только презрительно фыркала. В детский сад она провожала их по всем правилам: пока они вели себя хорошо – степенно шла рядом, а стоило кому-либо отбежать в сторону – живо возвращала его на место.