Утопленница

– Но ты считаешь себя художником, а не писателем. Ты же понимаешь, что это звучит совершенно бессмысленно, верно?

– Ну, ещё я работаю в магазине товаров для творчества и получаю там зарплату. Тем не менее я никогда не считала себя клерком или кассиром. Всё дело в том, что я считаю себя художником, поскольку рисование – это то, что мне по-настоящему нравится, чем я увлечена. Поэтому да, я художник.

– Имп, ты ведь не возражаешь, если я это всё подключу? Думаю, я должна была спросить, прежде чем начинать. Просто хочу убедиться, что ничего не сломалось. – В конце концов ей удалось распутать кабели и подключить консоли к телевизору, после чего она достала из картонной коробки сетевой фильтр.

– Нет, не возражаю, – сказала я, отхлебнув чаю. – На самом деле выглядит это довольно интересно.

– Знаю, но надо было спросить, прежде чем тут раскладываться.

– Я не против, – повторила я.

Какое-то мгновение я разглядывала большой телевизор с плоским экраном. Она прислонила его к стене. Мне приходилось раньше видеть их в витринах магазинов и в торговых центрах, но сама я никогда не держала дома телевизора. – У меня нет кабельного ТВ, – предупредила её я.

– О, это я уже поняла.

Пока мы так разговаривали, пошёл дождь, и Абалин слегка расслабилась, выяснив, что ничего не сломалось. Она рассказала мне, что её подружка – которую, кстати, звали Джоди (полагаю, и сейчас так зовут) – довольно грубо выбросила её пожитки в коридор, пока они скандалили. Абалин не пыталась её остановить. Так или иначе, она показала мне, как играть в пару игр. В одной нужно было играть за инопланетного солдата, сражающегося с вторжением пришельцев, и ещё там была синяя голографическая девушка. В другой главным персонажем выступал солдат, который пытался помешать террористам использовать ядерное оружие.

– Они все такие жестокие? – спросила я. – Там всегда главные персонажи мужчины? И всё о войне?

– Нет… нет и нет. Возможно, завтра я покажу тебе «Final Fantasy», а может быть, и «Kingdom Hearts». Эти игрушки, наверное, придутся тебе больше по душе. Хотя кое-какое насилие там всё же имеется. Просто не такое реалистичное, если ты понимаешь, о чём я. Мультяшное насилие.

Я не поняла, что она имеет в виду, но не сказала ей этого. Наконец дождь прекратился. Мы заказали доставку на дом китайской еды, и записка с предсказанием в моём печенье поведала следующее: «Не останавливайся». Да, да, я не выдумываю.

– Это странно – доверять предсказаниям из печенек, – хмыкнула Абалин.

– А мне они нравятся, – ответила я. У меня до сих пор хранится эта записка, прибитая к стене, с цитатами Вирджинии Вулф и Урсулы К. Ле Гуин. Я всегда сохраняю записки из печенья с предсказаниями, хотя обычно складываю их на кухне в старинную коробку из-под конфет. У меня их там уже, наверное, не меньше сотни.

– Ну и к чему всё это? – напечатала Имп, поскольку повествование стало казаться ей несколько бессвязным. И тут же сама набрала ответ: – Потому что это случилось на самом деле. Это одно из тех событий, которые, как я уверена, действительно имели место в реальности.

– Почему ты так в этом уверена?

– Потому что я всё ещё храню записку с предсказанием из того самого печенья, – заколотила по клавишам Имп. Хотя вряд ли это можно назвать удовлетворительным ответом. – Хорошо, – произнесла она вслух. – Не забывай об этом, пока у тебя сохраняется хоть малейшее понимание, зачем ты это делаешь.

Я ничего не забыла.

Не потому ли я всё это записываю, что не забыла, не научилась забывать? Абалин – всего лишь один из призраков, как и моя мама с бабушкой, а также Филипп Джордж Салтоншталль, Альбер Перро и Ева Кэннинг. Ведь никто никогда не утверждал, что обязательно нужно умереть и оказаться в могиле, чтобы превратиться в призрака. А если подобные предположения и были, то эти люди явно ошибались. Те, кто верит в подобные вещи, никогда не страдали от преследований со стороны призраков. Либо обладают крайне скудным опытом общения с ними, поэтому просто не в курсе, что может быть как-то иначе.

В ту ночь Абалин спала на диване, а я в своей постели. Я долго не могла уснуть, думая о ней.

Если я дам прочитать эти страницы доктору Огилви, она, вероятно, скажет, что я демонстрирую классическую реакцию избегания[20 - Реакция избегания – реакция на эмоциогенный раздражитель, является следствием тревоги и страха перед негативным раздражителем.], судя по тому, как излагаю эту историю с привидениями.

Но ведь это моя история, не так ли? Поэтому я могу излагать её так, как мне того хочется.

Я в своём праве: медлить и тянуть время, добираясь до очередной точки сюжета тогда, когда мне это по душе. У меня нет преданных читателей, вкусам которых нужно угождать, есть только я и больше никого. Тем не менее я хочу попробовать написать о том случае на дороге. О ночи, когда я повстречала Еву Кэннинг. Сейчас не имеет никакого значения, идёт ли речь о Шоссе 122, что тянется вдоль реки Блэкстоун, сразу за Милвиллем, в штате Массачусетс, или о дороге Вулф-Ден-роуд на северо-востоке Коннектикута. Поэтому также не имеет значения, когда произошёл тот случай на ночной дороге, летом или осенью. Дорога в данном случае представляет собой некий архетип, абстракцию. Это может быть любая дорога и какая угодно ночь. Конкретика не сделает мой рассказ более правдивым, лишь добавит фактологии.

Мне нужно всё записать. Всё, что со мной произошло. Я должна быть правдивой и не отступать от фактов, при этом начать мне нужно с краткого описания событий той ночи (или ночей). Взглянуть на них краешком глаза. Пробежаться буквально по кромке моей памяти, так сказать. Окинуть мысленным взором. Поступить иначе слишком рискованно, можно поддаться приступу паники и сбежать. Попытаться всё забыть и забросить эти страницы, никогда к ним больше не вернувшись. Мне ведь не нужно пялиться на солнце, чтобы видеть свет, который от него исходит. Это было бы ужасно глупо, не так ли? Я имею в виду, смотреть на солнце. Конечно, это глупо.

Итак, вот я еду на своей «Хонде» по трассе, это может быть Массачусетс или Коннектикут, лето или ноябрь. Это случилось через месяц после того, как я встретила Абалин – или почти четыре месяца спустя. В любом случае я еду одна, а ночь вокруг стоит тёмная, хоть глаз выколи. В небе надо мной висит молодая луна, и единственный источник света – это фары моего автомобиля и звёзды, которые в глубинке видны гораздо лучше, чем в городе и пригородах, страдающих от светового загрязнения. Ещё есть свет, исходящий от приборной панели «Хонды», мягкое, но немного болезненное зелёное мерцание, навевающее мне мысли о каком-то фантастическом фильме или абсенте, который, впрочем, я никогда не пробовала.

Я занимаюсь этим, когда не могу уснуть. Когда голова слишком забита голосами и мыслями о прошлом. Тогда я сажусь в «Хонду» и еду куда глаза глядят. Безо всякой цели, лишь бы куда-то ехать. Обычно я отправляюсь на запад или на север, подальше от Провиденса, подальше от мест, где так много людей. Я заезжаю в такие места, где могу остаться наедине со своими мыслями, и хорошенько всё обдумываю, чтобы потом, вернувшись домой, можно было отдохнуть (иногда это случается уже после рассвета, из-за чего на работе я потом весь день сплю на ходу, а в выходные валяюсь до обеда в постели). Мне хочется заблудиться там, посреди ночных просторов, но я никогда не теряюсь настолько, чтобы не найти дорогу назад. «Все пути ведут к свиданью». Раньше я думала, что эти строчки принадлежат Ширли Джексон, потому что Элеонора вновь и вновь вспоминает их в «Призраках дома на холме», но, как выяснилось, это из «Двенадцатой ночи» Шекспира.

Все пути ведут к свиданью,
Это знает стар и млад[21 - Стихи цитируются в переводе Э. А. Фельдман-Линецкой.].

Сыновьям и дочерям.
Поскольку смерть не могла остановиться ради меня,
Я любезно остановилась ради неё[22 - Слегка изменённые строчки из стихотворения американской поэтессы Эмили Дикинсон «Я не могла остановиться ради смерти», 1890 г.].

И где же мы остановились, Имп? О, прямо здесь, на дороге, в ночь новолуния, и сейчас стоит ноябрь или июль. На обочине лежат кучи снега, а может, наоборот, уже достаточно потеплело, чтобы я опустила стекла, и прохладный воздух задувал в мою дрянную маленькую машину. Я мчусь в ночи (признаюсь, в своих ночных экспедициях я частенько езжу слишком быстро, поскольку, когда пытаюсь сбежать от себя, непроизвольно жму на педаль газа). Только что тут никого не было, а в следующее мгновение вдруг появляется она. Просто так, из ниоткуда. Нельзя сказать, что это я на неё наткнулась. Скорее, это она неожиданно появилась. Ладно, не важно. Я-то точно знаю, что имею в виду. Если это ноябрь в Коннектикуте, то я смотрю ей в спину, в то время как она уходит куда-то вдаль, а справа от меня возвышается лес. Если же это июль, то она стоит на обочине, глядя куда-то на юг, в тот сгусток темноты, где скрывается гладь реки. В любом случае она совершенно обнажена. Это удивительно точное описание, несмотря на то что я не собиралась вдаваться в детали. За это меня должны наградить как минимум Серебряной звездой[23 - Военная награда США, выдаётся за проявленную в бою храбрость.].

Я еду быстро и, учитывая то, насколько внезапным оказалось её появление, успеваю пронестись мимо, прежде чем осознаю, что мне только что довелось увидеть. Затем я нажимаю на тормоза. Сбавив скорость, я останавливаюсь на аварийной полосе – если сейчас июль. Если же на дворе стоит ноябрь, я просто останавливаюсь, никуда не съезжая, поскольку здесь нет обочины, да и другого транспорта на разбитой асфальтовой дороге Вулф-Ден не наблюдается. Кроме того, вокруг так много снега, что я, наверное, застряла бы, если бы попыталась съехать на обочину.

Я вглядываюсь в зеркало заднего вида, и мигающие стоп-сигналы окрашивают всё позади меня в красный цвет. Но я её вижу, пускай и едва-едва. Хотя она, застыв голышом на обочине дороги, похоже, меня не замечает. Что бы сделала нормальная женщина в такой ситуации? Поехала бы дальше, решив, что лучше не вмешиваться? Позвала бы на помощь? Вышла бы из машины, как сделала я? Приходится исходить из того, как я сама тогда поступила, хотя и не помню, чтобы мне пришлось принимать какое-то трудное решение. Признаться, я могу быть уверена лишь в собственных поступках. Я поставила «Хонду» на нейтралку, затянула стояночный тормоз и открыла дверь машины.

Даже если она меня и заметила, то не посчитала нужным повернуться. Она просто не обращает на меня внимания. Она стоит совершенно неподвижно – или, наоборот, идёт в мою сторону.

– Вы в порядке? – выкрикиваю я. Она стоит довольно далеко, поэтому мне приходится повышать голос, хотя ноябрьская ночь очень тихая. Если же это июль, то отовсюду раздаётся стрекот сверчков, кузнечиков и, возможно, цикад. – Вам нужна помощь? Может, вас куда-нибудь подвезти?

Она оглядывается на меня вполоборота через правое плечо, либо останавливается и пристально вперивается в меня взглядом.

– Вы в порядке? – вновь спрашиваю я.

Глупо прозвучит, если я скажу, что внешность у неё была неземная, но да, она действительно показалась мне тогда неземной. Более того, это выглядит как-то самонадеянно, правда? Словно я успела повидать на этой бренной земле всё и поэтому могу судить, какие вещи не от мира сего. Конечно, это не так. Но она произвела на меня ошеломительное впечатление: одинокая, посреди непонятно какой дороги и неизвестно какой ночи, когда у меня от холода шёл пар изо рта, либо, наоборот, в воздухе стоял запах остывающего после дневной жары асфальта и дикого винограда. Именно это слово первым пришло мне в голову – неземная.

Она прищурилась, словно её слепил исходящий от моей машины свет фар. Предполагаю, так оно и было, учитывая, что до этого её окружала полная темнота. Возможно, её зрачки резко сузились, а потом заболели от слепящего света. Она могла прищуриться и, возможно, прикрыть рукой глаза. Позднее я узнала, что у неё голубые глаза, того оттенка, который Розмари-Энн называла бутылочно-голубым. За исключением той детали, что если речь идёт о ноябре, то я увидела, что глаза у неё какого-то странного коричневого оттенка, карего, который кажется золотистым. Тем не менее она сощурила глаза, вспыхнувшие радужными бликами, а затем моргнула, не сводя с меня взгляда. Думаю, слово «дикая» в данном случае звучит более уместно и гораздо менее самонадеянно, чем «неземная». Она улыбается – очень слабо, настолько неуловимо, что, возможно, мне это почудилось. Потом делает шаг ко мне навстречу, и я в третий раз спрашиваю, всё ли с ней в порядке.

– Вы, должно быть, замёрзли до смерти. Так и пневмонию легко подхватить.

Или:

– Комары, наверное, вас совсем закусали.

Она делает ещё один шаг и останавливается. Если до этого она и улыбалась, то теперь уже точно нет.

– Ты не можешь вести рассказ в двух временных плоскостях одновременно, Имп. Либо ты выбираешь один, либо другой, но не все сразу. – Голос у неё ничем не примечательный. Не такой удивительный, как её необыкновенные глаза. Обычный голос, как у любой другой женщины. – Со мной всё было совсем не так.

– Но именно так я это запомнила, – протестую я. – Так оно и произошло, в двух вариантах одновременно.

– Ты часто не доверяешь собственным воспоминаниям. Та поездка в Нью-Брансуик, например. Или тот случай, когда ты нашла купюру в семьдесят пять долларов на Тэйер-стрит.

– Купюр в семьдесят пять долларов не существует.

– Так и есть. Тем не менее ты же помнишь, что находила её, верно?

– Если ты хотела, чтобы я запомнила всё в одном-единственном варианте, то не должна была позволять этому случиться дважды.

– А тебе не приходило в голову, что ты должна сделать выбор? Либо одно, либо другое – третьего не дано. Если будешь вести себя подобным образом, то создашь парадокс.

– Это похоже на корпускулярно-волновой дуализм, – отвечаю я, подумав про себя: «Шах и мат». – Материя проявляет свойства волн и частиц, в зависимости от того, каким образом её исследовать. Это ЭПР-парадокс[24 - Парадокс Эйнште?йна – Подо?льского – Ро?зена (сокращённо ЭПР-парадокс) – указание на неполноту квантовой механики посредством мысленного эксперимента, заключающегося в измерении параметров микрообъекта косвенным образом, без прямого воздействия на этот объект.]. У меня есть книга по квантовой физике, как выяснилось, я разбираюсь в ней гораздо лучше, чем предполагала, когда покупала её во время дворовой распродажи на Чапин-авеню.