Котел

– Никак нет-с, – отвечала та. – Прикажете подавать ужинать?

Иван Александрович ничего не сказал и начал ходить по кабинету.

Горничная, подождав немного, вышла.

«Сейчас будет передавать свои впечатления кухарке, – подумал Иван Александрович, – барин пришел сердитый, не велел ужина подавать, спросил: „Дома ли барыня?“, а барыня-то тю-тю! И обе будут смеяться и над ним, и над женою, а утром все лавочники будут знать…»

Иван Александрович опять остановился перед звонком и поднял руку, потом опустил, прошелся несколько раз и, снова очутившись у звонка, сильно нажал пуговицу.

– Не говорила барыня, куда уехала? – спросил он горничную, не глядя на нее и делая неимоверные усилия казаться спокойным. Он с замиранием сердца ждал ответа – боялся его.

– Оне уехали в клуб-с. Приказали сказать, что если угодно, так чтобы заехали за ними.

От сердца отлегло, но вслед за тем снова поднялась злоба.

«Тот же вертеп, – думал Иван Александрович, шагая по кабинету, – нет, это невыносимо, это нужно прекратить! Должен же я заботиться о ее нравственности! Я запрещу! Пусть сидит дома… Но это уж будет гнет – не сделать бы хуже? Женя не из таких, которые покоряются. Все-таки я вправе требовать не делать того, что мне не нравится!..»

Он долго ходил и наконец, почувствовав усталость, лег на диван.

А мысли все плыли одна за другой, цепляясь и разъединяясь, подобно цветным стеклышкам в калейдоскопе…

Иван Александрович уже не винил жену. Она так молода еще, так ей хочется жить! Не ее вина, что оба они разного воспитания, разных взглядов на жизнь. Правда, он немного суховат. Своих характеристичных особенностей не замечает никто, но со стороны виднее. Да, сух! Въелся в работу, которую любит, и дальше своей специальности, больных да книжек ничем не интересуется. Замкнутая жизнь должна быть несносна природе молодой женщины, притом еще поверхностно образованной. История с Карпышевым? Да полно, есть ли еще между ними что? Может быть, все вздор, клевета? Просто ей весело болтать с недалеким малым, а сплетня сделала из этого бог знает что – преступление! Карпышев не страшен. Он пуст, ограничен и не может серьезно увлечь женщину. Опаснее было бы, если бы кто-нибудь другой… Часы на камине медленно отсчитали двенадцать. – Однако поздно! – подумал Иван Александрович. – Женщине возвращаться ночью, одной: нет, не поеду! Нужно выдержать характер… Не поеду!

Долгое пребывание на свежем воздухе сказалось в истоме, постепенно овладевавшей Иваном Александровичем. Мысли его сделались еще спутаннее, отяжелевшие веки смыкались непроизвольно.

Иван Александрович почувствовал себя маленьким жалким человечком, почти уродцем: не то у него горб, не то ноги кривые и короткие… Все смотрят на него с презрительной жалостью. Он сам чувствует свое ничтожество, чувствует, что он противен всем, и тем горше это сознание, что он любит одну замечательную в свете красавицу с пухлыми губками. Страдая от любви, он повсюду следует за красавицей, но та даже не замечает его. «Я умный, я хороший, я достоин вас, полюбите меня!» – шепчет Иван Александрович. Красавица глядит на него и смеется. «Нет, я не в силах! – восклицает Иван Александрович, – я не могу больше жить! Отравлюсь!» Он идет в кабинет, берет банку с цианистым кали…

Сильный звонок разбудил Ивана Александровича. Он вскочил, дрожа под впечатлением кошмара, и остановился посередине кабинета, с недоумением глядя на дверь.

В передней послышались шаги и шелест платья.

– Как, не спит? – раздался голос жены.

В ту же минуту дверь кабинета отворилась и вошла Женя в шляпке, веселая, с раскрасневшимися щеками.

– У тебя огонь, а ты не занят? – спросила она.

Иван Александрович повернулся и отошел к окну. Жена сделала шаг вперед.

– Чем возвращаться ночью, лучше оставаться там! – грубо, задыхаясь, произнес он.

– Это что еще? – воскликнула Женя.

– А то, что этому пора положить конец! – крикнул он. – Я не желаю быть посмешищем, вашим… шутом!

– Что та-кое? – раздельно, с ударением произнесла она, бледнея и широко раскрывая глаза.

– Довольно-с! Одно из двух: или… Ну, нам нужно объясниться!

– Ха-ха! – насильственно рассмеялась Женя, – так вот как? Ну, это можно потом!

– Не потом, а теперь… сейчас! Слышите, сейчас! – крикнул он.

– Поздно. Я спать хочу.

– Я требую! – взвизгнул он каким-то не своим, словно детским голосом.

Женя вышла, хлопнув дверью.

Иван Александрович схватился за голову и быстро зашагал по кабинету.

– Какое мучение, какое мучение, боже мой! – шептал он.

Через несколько минут Иван Александрович, бледный, со свечою в руках, стоял перед жениной спальней и нажимал дверную ручку. Ручка скрипела, но не поддавалась… Иван Александрович чувствовал, как с каждой минутой теряет последний остаток воли и готов даже… просить прощения…

Да, это была настоящая, не выдуманная, самою жизнью устроенная мука!..