Сплетня

Во второй половине дня в воскресенье я пыталась работать, но затея была заведомо провальная: каждые две минуты меня кто-то отвлекал, а Дукалис, вернувшийся после загула, открыл охоту на мой планшет. Хотела перекусить йогуртом, который купила, когда бегала за манкой для Лёвы и таблетками Рите, но его уже кто-то съел. Йогурт было не спасти, но я вырвала у этого кого-то из рук свой вязаный костюм из материала, похожего на кашемир (и совершенно некашемировой стоимости). Если бы Вета умела беречь вещи, вопросов к ней не было бы, но она же угробит его за один вечер, а потом еще постирает на шестидесяти градусах в стиральной машине, чтобы он налез только на Лёву и ее левую ягодицу!

Вечером заходил Паша, парень Риты, с которым они чуть ли не с детского сада вместе, но та, к моему удивлению, отказалась вставать с кровати. После таблеток ей точно стало лучше, да и мы к Паше уже так привыкли, что он вполне мог остаться у нас до поздней ночи, но Рита не пригласила его зайти и ничего ему не передала, а лезть в их «взрослые» отношения я не стала. Как поссорились, так помирятся – не мое дело. А вот Вета, как всегда, высказалась, заявив, что Рита просто ищет внимания и набивает себе цену.

Я повторила примерно то же самое позже, когда Вета отпрашивалась у родителей с ночевкой к подруге (вот глупая, хотя бы сутки после провального побега выдержала): про внимание, только мужское. Вроде бы случайно уточнила, будут ли там, у подружки, парни. А то зачем еще Вете нужен был мой костюм? И она сама выдала себя с головой – покраснела, как томат, и заикаться стала. Ее оправданиям никто не поверил, а слезные мольбы не сумели пронять никого из бессердечных Лариных, поэтому Вета перешла на крик. Оказалось, мы непомерно жестоки и встаем на пути у истинной любви. И все это выяснялось у меня в комнате, потому что моя комната – проходной двор.

Хотя и оттягивала до победного, но все равно попробовала снова работать – прямо под громкие заявления Веты, что она уйдет из дома, раз ей уже исполнилось шестнадцать. Все дружно пожелали ей удачи. Я же, настырно раздирая слипающиеся веки, продолжила переносить на планшет придуманный на пропедевтике орнамент: нужно было изобразить сто штук, я пока справилась с пятьюдесятью. Преподаватель еще выбрала самый скучный, но сложный узор с пуантелью[5], от которой у меня отнялась рука. Опять. И да, я все-таки уснула, когда прилегла «на пять минуточек, только онемевшую конечность размять».

И опять проснулась, судя по телефону, в два часа ночи. От диких воплей. Из родительской спальни. Вскочила с дивана, готовая нестись сама не знаю куда, и, увидев перевернутую на полу тушь и испорченный отпечатками детских ладошек планшет, мигом разгадала, что произошло. По итогу мама полночи отмывала в раковине чумазого Лёву, надеясь, что он не наглотался красок, а я… оставшись практически без туши и точно без работы, которая должна быть доделана к концу пары в четверг, – а другого времени у меня на нее не будет, – снова перетягивала планшет (трубы починили, но надолго ли?) и сушила феном. Кстати, спалила его. Конечно же, не сделала и половины, не выспалась. Еще и волосы не успела привести в порядок, потому что забыла, что сломала фен; пришлось вытянуть влажные корни утюжком и завязать колосок.

Я совсем не отдохнула. Сов-сем. И вот теперь, в понедельник утром, я с одним морозным румянцем на щеках вместо привычного макияжа в абсолютной тишине и полумраке из-за сгоревшей лампочки на площадке сбегаю вниз по ступеням и выскакиваю через открытую подъездную дверь, где отродясь не было ни камеры, ни домофона. И именно сегодня, чуть отдышавшись на крыльце универа и прижимая к боку заштопанную сумку с планшетом и инструментами, захожу в здание, будто под свет прожектора. Понедельник только начался, а я уже устала.

Про прожекторы я, кстати, не шучу. Головы, кажется, совершенно всех студентов как по волшебству поворачиваются ко мне, без косметики и с косичкой больше похожей на школьницу из средних классов. Отвернитесь и смотрите под ноги! Берегите хирургически исправленные носы! Мой безмолвный крик никто не слышит: все уже привычно шепчутся, невежливо тычут в меня пальцами и бросают вопросительные взгляды, чтоб их. Неужели не о ком больше поговорить?

Нет, я серьезно думала, что за выходные все успокоится. Намеренно игнорировала чат и даже выключила уведомления. Надеялась, что все потеряют интерес. Ну кто я такая, чтобы обо мне сплетничали? Видимо, с инфоповодами в нашем университете дела обстоят плохо, раз в чате, куда я вступила и который сейчас, поднимаясь по лестнице, листаю, мы с Рафом по-прежнему в топе новостей: за эти дни наша история обросла какими-то невообразимыми подробностями. Оказывается, мы с детства влюблены, но только сейчас сумели признаться друг другу. Точнее, он признался мне, сделав тату. Боже, тот, кто пишет этот бред, должен писать любовные романы.

И почему всем так хочется верить, что у богатенького самовлюбленного мальчика доброе и любящее сердце? Он ведь не похож на плохого парня из романтического кино – того, который в душе окажется милым плюшевым мишкой, что будет петь «Ай лав ю бэйби» на весь стадион, как некоторые[6]. Романов явно из тех, кого волнует только собственная шкура, – он это доказал, когда решил по своей прихоти размять кулаки о Савельева, тем самым лишив меня будущего. Он из популярных парней, которым все сходит с рук и которые получают необходимое без лишних усилий. Перед ними открыты все двери, потому что за них их открывают мамы, папы, общественность, деньги… Ага, пока таким, как я, приходится головой пробивать стены.

И я не железная фригидная стерва! Мне бы тоже, конечно, хотелось, чтобы ради меня свернули горы и стали ручным котиком, но так не бывает. Почему я это понимаю, а восемьдесят процентов проголосовавших в чате за нашу фальшивую пару – нет? Это выводит меня из себя.

А когда ко мне при всех подходит девочка из студправительства, которое занимается организацией зимнего конкурса, где я не собираюсь участвовать, и вручает какую-то распечатку с правилами подачи заявки и расписанием встреч, это становится последней каплей. Особенно то, как она говорит о важности конкурса и крутых спонсорах, ради которых мы должны, наплевав на учебу, выложиться по полной. У МЕНЯ ЧТО, ДРУГИХ ПРОБЛЕМ НЕТ?!

На эргономику я влетаю, уже почти готовая уничтожать, если еще хоть кто-нибудь что-нибудь скажет мне про этот дурацкий конкурс! Но давление взглядов немного прибивает к земле. Поэтому я иду на привычное место, уставившись себе под ноги. Поднимаю глаза лишь на своем ряду. Улыбаюсь Лизе Романовой, которая сидит за мной на месте, что обычно пустовало, а она тут же протягивает мне бумажный стакан, пахнущий ягодным чаем. Вот такая она. Еще пару недель назад мы толком не общались, но с тех пор, как нам дали общий проект по истории искусств, заметно сблизились, хотя я этого не планировала. Оказалось, Лизе невозможно противостоять, и я сильно ошибалась на ее счет.

Я считала Лизу несерьезной из-за ее частых прогулов. У нас в группе ее называли «заряженной» благодаря родственным связям с деканатом. В чате и вовсе избалованной и высокомерной, потому что она не горела желанием дружить со всеми, кто улыбался ей, пытаясь подмазаться из-за мамы. Или из-за брата, о котором я старалась не думать, чтобы не начать снова злиться. На деле же Лиза оказалась грамотным, малость ленивым, но при этом милейшим человеком из всех, кого я встречала в университете. За несколько совместных часов, которые мы провели в кафе или на подоконнике в холле универа, обсуждая таблицу по периодизации искусства Древнего Египта, она успела рассказать мне половину своей жизни и откормить на килограмм, если не больше, всякими десертами, без которых теперь на парах не появляется.

Я не видела ее со среды: она писала, что ездила с отцом в соседний город на открытие нового филиала его компании по производству колбасных изделий. Собственно, поэтому я не успела нажаловаться ей на брата. Хотя теперь вообще не уверена, что собираюсь сделать это, но вот доклад, который, по словам преподавателя, должен будет стать чуть ли не полномасштабным исследованием, нам сегодня точно предстоит обсудить. Я уже начала частично заполнять таблицу, а Лиза, скорее всего, даже не открывала ее. Времени в запасе до конца декабря – почти месяц, но я все равно заранее переживаю, пусть она и не давала повода усомниться в ее обещаниях.

Приняв от Лизы чай и улыбку, потому что она не принимает отказов, я сажусь на свое место и от нечего делать воспроизвожу карандашом на бумаге ее темные густые волосы и красивый профиль. Такой не очень интересно рисовать из-за ровных линий и отсутствия дефектов, но чтобы отвлечься и спастись от смертельной скуки – неплохой вариант.

Потому что на лекции правда уныло и скучно. Если я и говорила, что на скульптуру всем плевать, то на эргономику даже лень плюнуть. Это настолько бесполезный предмет, несмотря на то что в дипломе ему выделен целый раздел, что никто не перестает шуметь, когда преподаватель заходит в аудиторию. Да Лейле Андреевне, которая совмещает ставку преподавателя с работой психолога у нас в университете, кажется, самой не особенно интересно то, что будет происходить в ближайшие два академических часа: мыслями она явно далеко отсюда. Не сдавших эргономику студентов попросту не существует, так что мы все вместе бесполезно убиваем время, занимаясь кто чем может. Ромы вот вообще нет, он предпочитает утро понедельника тратить на сон – только на прошлой паре появился, чтобы сдать курсовую работу, которую за уничтоженную Лёвой баночку кохиноровской туши сделала ему я.

Ковыряю ручкой закрашенный уголок страницы, почти не слушая об «эргономичном» расположении текста на визитных карточках (это так, чтобы его не закрывали пальцы потребителя, к которому они попадут в руки). Почти засыпаю, но кулак, куда уперлась виском, съезжает в сторону, и я чуть не клюю носом стол. Оглядываюсь вокруг и оживляюсь, потому что Лейла Андреевна просит малахольную Инессу с первого ряда раздать курсовые работы. Те самые, что неделю назад мы все честно скачали из интернета (я хотя бы отредактировала формат текста и прочитала по диагонали!), а она вряд ли даже открывала. Смотрю на время: да, скоро конец пары. Ура!

– Напоминаю, что срок сдачи работ закончился на прошлой неделе, если кто забыл, – с небрежностью в голосе вещает Лейла Андреевна, всем видом демонстрируя незаинтересованность в происходящем. Если она и психолог такой… – Все, кто предоставил работы для проверки и посещал занятия, получают итоговую оценку «отлично». Остальные – максимум «удовлетворительно», при условии, что пропуски составляют не более тридцать процентов от общего количества посещений. В следующий понедельник мы с вами встретимся в последний раз в этом году, это будет…

Я немного зависаю, когда Инесса выдает последнюю работу из стопки, которую держала, Лизе, сидящей за мной.

– Эй, а мне?

– У меня больше нет. – Инесса, кажется, испуганно кивает в сторону и еле слышно мямлит под нос: – Может, к кому-то другому случайно попала…

Но, конечно, ни у кого другого на руках моей работы не оказывается, а курсовую я обратно так и не получаю.

– Извините, – обращаюсь перед всеми к преподавательнице. – Извините! – добавляю громче, чтобы обратила на меня внимание.

– На лекциях принято поднимать руку, когда хотят что-то сказать, вас не учили? – жестко давит Лейла Андреевна в ответ.

Я даже теряюсь на секунду, потому что не ожидала. Преподаватели меня любят. По большей части. Ну, разве что кроме сноба. Демонстративно идеально ставлю руку на стол, словно первоклашка, и жду, пока мне разрешат обратиться к Ее Величеству, матери не драконов, но эргономики.

– Да? – Лейла Андреевна приподнимает бровь.

Не пойму, чем она недовольна по жизни. Я бы с такой фигурой и лицом была самой счастливой на свете.

– Мне не выдали курсовую работу, – говорю, уверенная, что проблема легко решится. Кому вообще нужны эти курсовые?

– Значит, вы ее не сдавали, – прилетает в ответ.

– Сдавала, – спорю я.

Вместе с Ромой сдавала после прошлой пары. Он еще пытался меня ущипнуть, и я больно ударилась об угол профессорского стола. У меня синяк до сих пор есть! А Ромы вот, как назло, нет, чтобы подтвердил.

– Ну, если ко мне ваша работа не попала, значит, вы ее не сдавали.

– Сдавала, – тихо, но настойчиво повторяю я.

– Оценки уже выставлены. Если вы захотите пересдать предмет, это будет возможно после сессии. Напишите доклад по теме, которую я вам дам, получите свою четверку…

Не могу поверить в то, что слышу. Четверку? Это значит… значит… сейчас она поставила мне итоговую… три? И мой средний балл с твердой пятерки скатится до… скольких? Четырех и шести?

– Но вы не можете…

– Могу, – настаивает та.

– Мой рейтинг… я претендую на бюджет. Я первая в рейтинге…

– Ну, видимо, больше нет, – с ухмылкой, которую прячет в уголках губ, произносит Лейла Андреевна.

– Я сдавала работу! – срываюсь почти на крик из-за лютой несправедливости. Ничего не вижу и не слышу от гнева. – Проверьте стол, сумку… да что угодно. Я сдавала, и она должна быть у вас!

– То есть вы хотите сказать, что я вру? – Лейла Андреевна отвечает неприкрыто злым тоном, встает и хлопает ладонями по столу. Она ведь психолог, который почему-то преподает у нас, должна быть сдержаннее, разве нет? Или я чего-то не понимаю? – Это серьезные обвинения. И прежде чем вы их повторите, советую подумать… как там вас?

– Лилия, – сглатываю ком колючих слез, подступивших к горлу, – Ларина.

– Не нервируйте меня, Лилия Ларина. Вам еще диплом подписывать у меня через несколько лет. Эргономическую часть – без нее не обойтись. – Я точно слышу издевку в голосе. Да что я ей сделала вообще?

Эргономическую часть, о которой она говорит, из поколения в поколение подписывают не глядя. Это устоявшаяся традиция! То, о чем никто не переживает. Никогда. Так какого черта я теперь должна?

– Вы хотите еще что-то сказать или передумали?

И это дуэль. Перчатка брошена, все ждут мой ответ. Начинает играть мелодия, которая означает, что путь с лекции на свободу открыт, но никто, кажется, не двигается. Не шевелится даже. Все смотрят на нас. И ждут развязки. А я вздыхаю и…

– Нервная у вас работа, видимо, Лейла Андреевна, – отвечаю с натянутой улыбкой и фальшивой заботой в голосе, понимая, что сейчас ничего не добьюсь и мне нужно подумать. – Вам бы к психологу походить.

Я говорю это таким участливым тоном, что наш «любезный» преподаватель понимает: напади она в ответ – проиграет. Поэтому Лейла Андреевна так же поддельно улыбается и, сказав что-то вроде «приму к сведению», собирает сумку и выходит из аудитории.

Гул, шелест, шорохи и посторонние звуки разом врываются в мои мысли: все сокурсники наконец отмирают и, не переставая шептаться, бредут по своим делам, пока я судорожно пытаюсь понять, что только что произошло. Стоя на месте, анализирую слово за словом и… никакой логики. Не поддается разумному объяснению. В нашем университете тем, кто хорошо учится, всегда стараются помочь. Что все это значит, если не конец? Теперь у меня даже моего первого места в рейтинге нет. Я ноль без палочки. Всё.

Руки дрожат. И нижняя губа начинает тоже. Запястьем я незаметно смахиваю со щеки слезу и стискиваю зубы. Не время и не место. Встаю с неудобной скамьи, чтобы сбежать и спрятаться где-нибудь… в подсобке кафе? Но до него еще идти пять минут в одну сторону, опоздаю на пару по рисунку. Судорожно пытаюсь придумать себе укрытие, на деле же не успеваю сделать и пары шагов, как в меня с ходу врезается Сереженька, как его все девочки в группе зовут. Тот самый, которого перевели с коммерции на мое законное место. Конечно, он ведь больше заслужил! Сереженька, толкнув меня, со скользкой ухмылкой хватает раздутыми в тренажерке лапами и удерживает за талию, а я, вместо чувства благодарности, с не поддающимся объяснению восторгом рассматриваю синяк у него под глазом. Знаю, что его поставил Раф, который в принципе и виноват в том, что я осталась у разбитого корыта, но… нет, все равно мысль о кулаке, стирающем эту противную улыбочку, греет сердце. Он мерзкий, этот Савельев.

– Детка, – подмигивает мне и не двигается. Еще и руки не убирает.

– Детки в детском саду, куда тебе и дорога, – бросаю в ответ, потому что лучшего не заслужил. Мы не друзья, близко не общались ни разу, что он себе позволяет? Шагаю назад, выпутываясь из его рук, а он так и стоит, выпятив грудь колесом, чтобы я как следует его разглядела. – Я что, широкая такая, и ты не можешь пройти?

Делаю жест рукой в сторону, пропуская его, но он продолжает поедать меня глазами. Фу, противно-то как!

– Подумала бы ты лучше, а то желающих много. – Он, откинув с лица длинные осветленные патлы, которые делают его похожим на тетю Ларису, бухгалтера с первого этажа нашего дома, а не на Курта Кобейна, как он думает, – кивает головой в сторону Лизы, которая с пунцовыми щеками сейчас стоит на ряд выше нас. – Может и не достаться сочный кусочек меня.

И слава богу. Так думаю я, но не Романова, по шее и лбу которой, пряча родинки, неожиданно расползаются красные пятна. Ее большие глаза раскрываютсяя шире, вот-вот вылезут из орбит – то ли от ужаса, то ли от шока, то ли от всего вместе. Ей стыдно, она смущена и изо всех сил сжимает доклад пальцами, те аж белеют. Очень Вету напоминает мне – влюбленную ее копию, которую вижу в последнее время. Если этот тип играет чувствами девочки, то это низко.

– Хорошо, хоть не отравлюсь. Проваливай, а?

Я стреляю в Савельева убийственным взглядом, только ему все нипочем. Приложив два пальца к пустой кудрявой голове, он салютует мне и наконец сбегает вприпрыжку вниз. Жаль, не спотыкается о свое непомерно огромное эго.

– Спасибо, – с трудом различаю тихий шепот за спиной.

Я оборачиваюсь, когда Лиза поправляет объемную кофточку цвета тиффани. Не знаю, что за представление сейчас устроил этот придурок: Лиза ни разу не упоминала его имя за пару недель нашего недолгого общения. Но если он ей и правда нравится, то это она зря. Савельев ее недостоин. Пусть роковой красоткой Лизу и нельзя назвать – у нее довольно простые черты лица, нет выделяющихся ямочек или вдовьего пика, но с пухлыми губами и щеками она определенно кажется милой.

– Брось, не за что, – отмахиваюсь я, пряча глаза.

Знаю, что собиралась договориться с Лизой поработать над проектом, но сил улыбаться и изображать, что я в порядке, у меня попросту нет.

– Я бы на твоем месте не обращала внимания на нашего психолога. Говорят, она с мужем разводится. Не принимай близко к сердцу.

Она произносит это с такой улыбкой, как будто ей и правда не все равно, и я… я… Плотину прорывает, и слезы вместе с непрошенными словами лезут наружу.

– Да к-как не принимать, если все р-разрушено?

Следом за две минуты выдаю как на духу все подробности моей грешной жизни, которыми не успела поделиться с ней за две предыдущие недели, потому что считала их слишком личными. О том, как не поступила на бюджет, как совмещаю учебу с работой, какой бардак творится у меня дома и как я скоро вылечу из университета, потому что у меня нет денег оплачивать учебу. Всё – от и до. Все, что говорить не следовало, говорю. Я никогда ни с кем не делилась личным, и когда заканчиваю, то прихожу в ужас. Что я наделала?

– Вау! – Слышу удивление в ее голосе, хотя рассчитывала на отвращение, если не жалость. – Тогда тебе точно нужно участвовать в конкурсе с Даней.

Ее слова сбивают с толку.

– О боже, и ты туда же?

Это значит, она читала чат? И что подумает обо мне? Вдруг она решит, что я общалась с ней, чтобы подобраться к Рафу? Потому что это неправда!

– Да я даже толком не знакома с твоим братом. Кому, как не тебе знать, что у него нет татуировки в мою честь, – выдаю скороговоркой. – Точнее, есть какая-то…

Ага, я успела разглядеть в подсобке.

– Он сделал татуировку в честь своей собаки.

Я моргаю один раз, два, прежде чем меня разбирает смех. Нервный, отрывистый, но звонкий и нужный, чтобы выплеснуть оставшиеся эмоции.

– Это шутка, да?

– Нет! – Лиза тоже смеется. – У него на самом деле была любимая собака. Лили'. Он сделал тату, когда она умерла. – Звучит слишком правдоподобно, чтобы было выдумкой. – Не самый разумный его поступок, но Даня всегда был себе на уме. Он делает, что считает нужным, наплевав на мнение остальных. А насчет конкурса я серьезно.

– Почему? – Не понимаю, при чем тут это. – Я могу вылететь… я в этой ситуации из-за него. Мне должно было достаться место…

– Не обижайся на Даню, он… – перебивает меня Лиза. – У него были причины так поступить, поверь. Ну, подраться и… – говорит и тут же смущается. – Ты, конечно, можешь не верить мне на слово, но просто… честно говорю, Даня не виноват. Хотя виноват, но…

Я смотрю на нее в полном недоумении.

– Если тебе кого-то и стоит винить, то меня.

– Если я не заплачу до завтра за обучение, меня вообще отчислят.

Мы говорим это почти одновременно, но если я снова готова заплакать, потому что не вижу выхода, то она ухмыляется. Только сейчас я оглядываюсь по сторонам и с радостью замечаю, что мы в аудитории одни. Стало бы вишенкой на торте, если бы я вывернула душу наизнанку Лизе, что для меня вообще нехарактерно, еще и при зрителях.

– Ну и что ты улыбаешься? – всхлипнув, бормочу я.

Вот даже заплакать нормально перед ней не могу. Не получается.

– Ты же понимаешь, что я не только сестра Данила Романова, но и дочь декана? Я поговорю с мамой, что-нибудь придумаем. Не отчислят.

– Не надо.

– Нет, надо.

Эта Лиза самый настоящий репейник: прилипла – и все тут. Не улыбаться в ответ невозможно. Но я стараюсь, изо всех сил стараюсь сохранить серьезное выражение лица. На что она закатывает глаза, хватает меня под руку, будто мы с ней с детства дружим, и тащит по лестнице вниз и вон из аудитории.

– Сейчас перерыв, мне нужен кофе.

– Ладно, – соглашаюсь я уже на ходу. – Если мы обсудим историю искусств.

Она в ответ только смеется, но я не возражаю – впервые за долгое время плыву по течению за кем-то. И это так легко. А народ вокруг головы сворачивает, глядя нам вслед: еще бы, новый повод посплетничать! Так и вижу очередные сообщения в чате: Лиля Ларина ходит за руку с сестрой Данила Романова, скоро породнятся! Спотыкаюсь на ровном месте, когда мы пробегаем весь коридор, поправляю тяжелую сумку на плече, – а вот и он. Раф. Спускается по лестнице, видимо, из деканата. Все расступаются перед ним, как во́ды перед Моисеем. Бр-р, мурашки. Он замечает нас, и улыбка тут же сползает с моих губ.

– Даня! – зовет его Лиза и машет рукой, которой держит мой локоть, а потом мне на ухо: – Скажи ему про конкурс.

– Зачем? Как он поможет мне, если… глянь, да его все боятся! И при этом больше половины девчонок мечтает о нем! Я ему точно не пара, даже для конкурса…

– Так это самое то! Вспомни Драмиону!

– Драми… что?

Лиза толкает меня навстречу ее брату, что-то возмущенно причитая вслед. Я пролетаю несколько шагов и останавливаюсь как вкопанная, напоровшись на его строгий взгляд.

«Нет, все это ерунда. Ничего не выйдет. Он и я – мы несовместимы. Он злой, я сама доброта. Ну что, даже если не так? Ладно, но как это должно сработать? Сработает ли? Почему все вокруг считают, что сработает, и голосуют за нас? А есть ли у меня другой шанс? Нет. Я не могу сдаться».

Проглотив страх, набираю воздуха в легкие и встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха. Приходится коснуться ладонями его грудной клетки. И все равно не достаю. Успеваю психануть и, сдавшись, выдаю вполголоса:

– Я соглас… соглас-на.