Сплетня
– Следи за своим языком! – не уступая в тональностях, отвечает парню Марина Евгеньевна и перегибается через стол, мигом сбросив маску безразличия.
В один момент кабинет наполняется криками, и никто, кажется, не видит, что у меня тут намечается личный конец света. Если я, конечно, все правильно понимаю. Очень надеюсь, что нет.
– Ты должен был держать себя в руках!
– И делать вид, что ничего не произошло, как это делаешь ты? Чтобы, не дай бог, ничего не навредило твоей безупречной репутации? Ты не имела права!
– Они угрожали судом!
О'кей, я молча постою в сторонке, пока они не прикончат друг друга.
– Нельзя распускать руки по любому поводу!
– Ты знаешь, из-за чего я…
– Знаю! – срывается голос декана, и она вдруг ненадолго – на очень короткий миг – становится такой человечной, что мне хочется подойти и обнять ее. Ровно до того момента, когда она вспоминает о моем существовании и понимает, что шанс на то, что я на время их разговора вдруг оглохла, примерно… нулевой. – Знаю, но ты меня вынудил сделать это.
Марина Евгеньевна одергивает строгий, как и ее голос, пиджак, заправляет пряди идеального темного каре за уши и снова садится на трон, где сразу кажется увереннее, будто и не было этого короткого взрыва.
– И если хочешь знать, благодаря своей выходке ты оставил эту милую девушку не у дел. – Ее тон снова сквозит холодным сарказмом.
– Что?
Впервые с момента, как парень вихрем ворвался в помещение, он замечает меня. Оборачивается, и мне, черт возьми, приходится поднять глаза к потолку, потому что он выше на две головы, и тут не мой рост виноват, просто он длинный, как жираф! Со спины я его и не узнала сразу. Наверное, потому что за все три месяца встреч в кафе, где в качестве клиента он всегда брал один и тот же кофе (поэтому я про себя и прозвала его Рафом), парень произнес от силы три-четыре слова безразличным тоном. А тут вдруг такой эмоциональный диапазон! Не то что у спичечной головки.
И вот теперь Данил Романов, сын декана, прожигает меня таким убийственным взглядом, будто я только что затопила его пентхаус, о котором все болтают. Будто сорвала ему поездку куда-нибудь на Мальдивы, или где там богатые мальчики отдыхают? Или покусилась на папочкины миллионы, заявив, что я его внебрачная дочь! Или разбила бесценный бэтмобиль. Да, в этот самый миг, когда Романов смотрит на меня совсем не добрым взглядом, я могу поверить даже самым ужасным слухам о нем: что полосовой шрам над бровью он получил чуть ли не в перестрелке (хотя кто-то утверждает, что это след от ножа: источники расходятся в мнениях), что его квартиру обыскивали, потому как он приторговывает наркотиками, или что он бьет тачки ради страховки. Откуда такие подробности, не могу представить, но в женских раздевалках о популярном мальчике Дане разговоры ведутся с упорной частотой. Шепотом, громко – по-разному, но о нем говорят всегда.
Наверное, я все еще не понимаю почему, он ведь не то чтобы даже красивый. У него прямой длинный нос, который кажется островатым, широкие брови и странный разрез глаз. Хотя… ладно, я догадываюсь, что именно цепляет его воздыхательниц. Вся эта легкая небритость вокруг рта и на подбородке, небрежная прическа, будто он только что оторвал голову от подушки и не потратил полчаса и пару тонн глины на укладку волос, проколотое ухо и холод в глазах, несомненно, работают на его образ. Признаться (если уж совсем начистоту), я сама привыкла видеть его молчаливую полуулыбку каждый четверг в одно и то же время в кафе и незаметно для себя как будто… стала ждать этих встреч. Словно они что-то значили. А зачем же еще Раф таскался в посредственную кофейню при университете, когда мог позволить себе любой кофе в городе?
Только я не позволяю себе увлекаться подобными мыслями – они сбивают с толку. Меня вообще не должны интересовать парни. То есть их нет в моих планах, пока я не состоюсь как личность и не добьюсь в карьере определенных высот. Лет этак до тридцати точно. Ну а что? Я влюблялась уже раз, хватило мне. А в нынешнем мире тридцать – очень даже приемлемый возраст, чтобы заводить семью и детей. Если я вообще захочу. В общем, я все успею. Сейчас меня больше волнует, где достать деньги для оплаты учебы и как обойтись без продажи почки на черном рынке. Ну, и еще, может быть, тот факт, что Данил Романов, репутация которого летит впереди него, пахнет сладкой жвачкой. Это противоестественно.
– Что? – произносит он раздраженно, и мне становится не до смеха, хотя я только что вспомнила, как ходил забавный слух о рекламе средства от герпеса, в которой Раф снялся.
– Что слышал.
Вздрагиваю от голоса декана, а отвернувшись, точно чувствую пылающее место у виска, куда продолжают смотреть.
– Ты лишил эту девушку законного бесплатного обучения в нашем прекрасном университете. Тебе не совестно?
Молчит, мрачно задумавшись. Еще бы ему было. Так, ладно, что там насчет моего обучения вообще?
– Плохо я тебя воспитала. – Марина Евгеньевна приподнимает очки, сдавливает переносицу и затем указывает на меня пальцем. – А значит, мне это и исправлять. Поможешь… Лилии? – Я киваю. – С конкурсом.
– Каким конкурсом? – вырывается у меня.
– Талантов.
Это тот, где мистеры и мисс? О котором без конца болтают перед физкультурой, как только заканчивают обсуждать Даню Романова? Да ни за что! Там участвуют ПА-РЫ. Популярные студенты. Талантливые. Я ни к одной из представленных категорий не отношусь. У меня вообще нет ни талантов, ни друзей, потому что на них нет времени.
– Я планирую найти спонсоров, которые сумеют обеспечить победителей достойным денежным призом, чтобы и вам, Лилия, хватило доучиться год, а там… – Она машет на меня рукой, как будто сдается. – Там мы с вами что-нибудь придумаем.
Звучит, конечно, довольно-таки соблазнительно, но злая решимость в оскале ее сына, на которого я поглядываю исподтишка, и моя непопулярность вряд ли оставят нам хоть какой-то шанс на победу.
– Да ни за что, – выдает Раф, прежде чем я нахожу подходящие слова с извинениями для декана. Еще и таким твердым тоном, что я невольно пячусь назад, пока не упираюсь лопатками в дверь.
Та, не запертая, распахивается от давления, и я снова вздрагиваю, хотя не из пугливых. Романов с порывом ветра вылетает из кабинета, не обронив и короткого «спасибо», что поработала для него швейцаром. Хотя он и в кафе за кофе меня никогда не благодарил, но молча оставлял на чай, поэтому я не обращала внимания на его манеры. Вот только когда дверь с щелчком захлопывается обратно, я прихожу в себя и наконец осознаю кое-что важное. По его вине или нет, но мое место досталось… кому там? Савельеву? Тому, кто ничего не сдает в срок и не ходит на поточные лекции. И он будет учиться на бюджете, а я… нет. Все кончено? Для меня. В дизайне. Я так понимаю, что да, и… уже представляю, как работаю в кофейне при универе, который придется бросить, до скончания веков. Бр-р, жуть.
Глава 3
Она
Благодарим за покупку, но не очень-то ждем снова
Да ни за что. Не попав на пары, что еще обязательно аукнется мне, я вылетаю из здания университета с такой скоростью, что едва не сбиваю с ног нескольких парней вдвое шире меня. Профессора-сноба, который ведет у нас живопись, не удовлетворило даже участие декана в моем опоздании. Он, как и прежде, остался неумолим, а я – за бортом во всех смыслах. Стиснув зубы, чтобы не ответить «ласково» на летящие в спину предложения извиниться, я крепче прижимаю к боку сумку с планшетами и, пока та больно бьет по ногам, как могу быстро шагаю в сторону кафе. А что мне еще остается делать? Не домой же идти на пару часов, чтобы перед сменой развлекать Лёву танцами с бубном? Увольте.
Ни за что. Не чувствую ничего, кроме злости, которая то и дело выплескивается наружу: хлопаю дверью в кафе так, что стекла дрожат, и на три часа раньше выгоняю домой расслабленно болтающих девочек за стойкой. Затем натягиваю на себя форму с таким рвением, что слышу треск швов, а записывая свое имя в график заступления на смену, протыкаю бумагу насквозь.
Меня раздражают посторонние звуки, запах кофе, который я ненавижу всей душой, даже то, как тормозит телефон, не успевая подсчитывать за мной расходы. Я уже вижу, что мне не собрать необходимую сумму за оставшиеся дни, даже если не буду есть, спать, останусь жить на работе и нахватаю хвостов в универе. Даже если я возьму дополнительные часы, как сегодня, – это плюс шестьсот рублей в копилку с каждой смены. Не успею, и прогулы ничем хорошим не закончатся, а на носу сессия. И выйти в другие дни не получится, потому что девочкам тоже нужно работать. Можно было бы, конечно, занять денег, а уже после разбираться со всем, но мне не у кого. У родителей лишнего рубля нет, Роза до сих пор припоминает мне пять тысяч, которые я по глупости у нее одолжила и вернула на пару дней позже оговоренного срока, в кафе все в одном непростом положении, а остальным плевать на меня, потому что мне плевать на них. Мой однокурсник Рома с платного не в счет, тому вообще плевать на все, но ему быть должной я точно не хочу.
Слишком сильно жму кнопки на кассе, которая едва не стонет в ответ, когда в очереди, выбирая эклеры, какие-то девочки бурно обсуждают в деталях тот самый конкурс, о котором говорила Марина Евгеньевна. Они вспоминают, как в прошлом году один из выпускников снял видеовизитку, прыгая с тарзанки, и гадают, кто в этот раз осмелится переплюнуть его, а я не сдерживаю смешок, потому что это точно буду не я. Я высоты не то чтобы боюсь, но определенно остерегаюсь. Следом в голове опять гудит противное и категоричное «ни за что», и я осознаю, что даже при большом желании, которого у меня нет и не будет, участвовать мне не с кем. И вряд ли я сумею оправдаться, как звезды, мол, я не одинока, а в отношениях с собой.
Ни за что. Да как он посмел вообще? Снова взрываюсь. Нашелся король мира! Будто я согласилась бы иметь с ним что-то общее. Все романтичные мысли, которые я позволяла себе до этого, стерты подчистую. Нет, ни за какие деньги! Это я должна была сказать: «Да ни за что!» – а не он. Пока думаю об этом, слишком сильно сдавливаю щипцами пирожное, которое просят достать с витрины. В результате оно ломается и теряет товарный вид, а через полчаса я, едва не плача от несправедливости, лопаю его, спрятавшись в углу за дверью. Минус двести рублей из бюджета. Они не стоили того.
После какое-то время кафе пустует. Все, как всегда, учатся, лишь изредка прохожие заглядывают за стаканчиком кофе, поэтому у меня есть возможность хоть как-то спасти ситуацию с профессором-снобом. Ребята сейчас рисуют натюрморт с носом. Да, с простым человеческим НОСОМ. Никто на первом курсе, конечно же, не работает ни с бюстами, ни тем более с натурой. Мы рисуем части тела: голова, глаза, уши… нос. В окружении бутылки и ведерка с кисточкой. Только из-за моего пропуска у меня не будет достаточного времени на работу: вместо шестнадцати часов мне придется как-то справиться только за двенадцать. Возможно, рисовать без перерыва даже на туалет. И я могла бы стойко перенести эту мысль, если бы у меня был повод для радости. Тот самый повод, который отобрал придурок Раф, чтоб его.
Делаю набросок карандашом с фотки, которую прислала по моей просьбе староста. В следующий раз пара начнется с цвета, поэтому нужно иметь хоть какой-то черновой эскиз. По голове за него меня вряд ли погладят, но даже с такого убогого ракурса я обязана набрать хотя бы семьдесят пять баллов, чтобы получить пятерку и сохранить первое место в рейтинге – уже из принципа. Обязана и… Очень надеюсь, что декановскому сыночку хотя бы икается больно. Когда аж до пищевода пробирает.
Пары у большинства студентов заканчиваются в три пятнадцать, поэтому к половине четвертого в кафе набивается народ, и у меня начинается забег с препятствиями между столиками. Первыми на порог, чтобы занять самый большой угловой диван, заявляются змеюки, – я ни при чем, они сами себя так называют. Ну, точнее, у них есть университетский чат, где не состоит только… да все там есть, и зовется он «Змеиным». Главная, правда, считает себя самой настоящей коброй, но, по мне, она простая темноволосая гадюка. Ее Галей зовут, какая из нее кобра? За ней, будто развевающийся шлейф, ходят, не отставая, еще две змейки: рыжая проповедует феминизм – на деле же просто ненавидит всех парней, что ее бросили, а ко второй приклеили белобрысую, как и она сама, карликовую собачонку вроде шпица. Вечно таскает это волосатое чудо с собой в сумочке (куда она прячет его в универе, понятия не имею, но с животными на пары ходить нельзя). Они, как всегда, заказывают зеленый чай, чтобы я еще два часа подливала кипяток в чайник, и три диетических (это по их мнению) цезаря с курицей, который обычно уплетают за обе щеки, несмотря на то что у нас вместо фирменного соуса простая майонезная заправка.
– Мне пришлось распрощаться с ним, он нарушал мое личное пространство. Хотел только секса, – возмущается Галина, пока подружки поддакивают, осуждая гадкого парня.
Но чего еще бедняга должен был хотеть, если у Галины на странице все фото в купальнике из тонких бисерных веревочек? Там душе точно спрятаться негде. Обычно они болтают при мне, будто меня и не существует. Замечают, только когда нужно обновить чай, который после третьей порции кипятка перестает краситься. Да еще иногда чтобы попросить бесплатный стакан воды. Три. Но в общем потоке не самых адекватных просьб они меня даже веселят бредовыми слухами, которые всегда крутятся за их столиком.
Ближе к пяти я выдыхаю и, вспомнив о сплетнях, лезу в тот самый чат, который бурно обсуждается за угловым столиком. Листаю сообщения, отмеченные тегом «Данил Романов», и испытываю удовлетворение, читая все те гадости, которые пишут о нем. Свято верю в каждую, пусть и точно знаю, что как минимум половина из этого полный бред. Плевать. В моей голове Романов сейчас так гадок, что может и руку поднять на бывшую девушку, имени которой даже не называют, и к хвостам дворовых кошек жестянки привязывать, чтобы довести бедных животных до безумия. Остаюсь довольна проведенным исследованием и отказываюсь думать о том, что сегодня четверг. Если ему хватит смелости заявиться в кофейню, я плюну ему в кофе при нем же. Вот так.
Удовлетворенно киваю себе, а когда вижу на пороге Катю, с которой мы обычно работаем вместе, кажется, что настроение полностью восстановлено. Пусть она часто опаздывает на смену, но я не против – прекрасно понимаю ее. Она берет целую кучу дополнительных занятий, чтобы потянуть программу мехмата[2], куда ее заставили поступить любящие родители, которые явно не желают дочери ничего, кроме ранней седины. А еще она делится чаевыми и часто закрывает кафе сама, так как после десяти ее забирает парень, поэтому я готова терпеть.
– Эй, Гомес! – выдаю я нашу привычную шутку.
Выяснилось, что в детстве Кате пересадили почку, как знаменитой Селене, вот и прилипло с тех пор. Она в ответ обычно зовет меня колючкой и спрашивает, как в кафе идут дела, а я болтаю о чем угодно, только не о работе. В этот раз она, правда, нарушает традицию: заходит молча, с красным лицом и бросает на меня испуганный взгляд. Потому что следом за ней показывается хозяйка, которую до следующей недели никто не ждал. Этот день не мог стать лучше.
И я ошибаюсь уже дважды. Потому что, когда спустя десять минут Галина и ее подпевалы выгибают шеи, явно становятся агрессивнее и готовятся к смертоносному броску, я догадываюсь, что (или КТО) могло послужить поводом. Явление народу не Христа, но мистера НИ-ЗА-ЧТО собственной персоной. Мои надежды на то, что хотя бы сегодня Данил Романов постесняется заявиться ровно в пять часов за своим кофе, не оправдались. Судя по привычно безразличному выражению лица, он муками совести не страдает. А что его вообще может волновать, кроме собственной задницы?
– Сделаешь раф? Ванильный, – просит он, простояв у кассы минуту, пока я пряталась в углу и делала вид, что его не существует.
Надеялась, что Катя успеет вернуться из уборной, где, видимо, рыдает из-за хозяйки, пригрозившей ей увольнением. Но ее – увы и ах – не предвидится на горизонте, а хозяйка может в любой момент вырваться из подсобки, где наводит порядок.
Змеи начинают шипеть громче, а мне приходится выйти из укрытия и посмотреть прямо на Романова. Нет, я понимаю, что он весь из себя брутальный, ходит в мороз в джинсовой куртке на меху, но… так с виду и не скажешь, что он тот самый человек, о котором пишут бесконечные гадости в чате. И как бы я ни хотела, чтобы он им был, на абьюзера и бэд-боя Романов точно не похож, а быть самовлюбленным сыном богатых родителей не такое уж и преступление. Неужели кто-то правда верит в змеиные сплетни? И никому не кажется странным, что их криминальный авторитет заказывает ванильный раф? Это же так… ванильно.
– Ни за что, – шиплю на него, скрестив руки на груди.
Пусть и непрофессионально, зато как хочу. И тут же разворачиваюсь к кофемашине, чтобы выполнить заказ. Потому что, каким бы придурком клиент ни был, он всегда прав. Даже если этому клиенту хочется выплеснуть горячий напиток прямо в лицо, чтобы он прекратил прожигать взглядом место между моих лопаток, – я уже и так до предела выгнула спину.
– Предложишь какой-нибудь десерт? – доносится до меня, и я не сразу верю, что правда слышу это.
Он ломает весь алгоритм нашего обычного диалога, где после затянувшегося молчания я протягиваю ему бумажный стаканчик и желаю хорошего вечера, как завещала должностная инструкция.
– Пряник, – киваю через плечо на корзинку, где обычно складируем продукцию со скидками. – Вчерашний как раз.
– Почему его? – Интонация ползет вверх, будто я все же удивила Рафа, но ни один мускул не дрогнет. Робот, не иначе.
– Такой же черствый. Сухарь.
Боковым зрением вижу, как его бровь летит вверх, и он вдруг делает шаг вперед, приближаясь к стойке. А наблюдатели уже почти ложатся на столики, чтобы не пропустить ни слова.
– Послушай… – начинает он.
Я же резко разворачиваюсь и ставлю стаканчик на прилавок, прерывая то, что он собирался сказать. Очень хочется сжать стаканчик чуточку сильнее, чтобы кофе брызнул и испортил идеальную белизну футболки под курткой.
– То, что я сказал, не имеет отношения…
Чего он хочет, если уже и так все отобрал?
– Ваш кофе, к оплате триста рублей. – Я ввожу сумму на терминале, желая поскорее избавиться от Рафа. Пусть все перестанут пялиться, а то сегодня прямо медом намазано. Или я раньше не обращала внимания? – Благодарим за покупку, – бросаю, уже отворачиваясь.
Благодарим, но не очень-то ждем снова, если уж на то пошло. Кажется, я так яростно улыбаюсь, что у меня подергиваются щека и глаз. Не глядя подкалываю чеки к другим, равнодушно убираю лишние сто рублей, оставленные на чай, в общую копилку и уже надеюсь услышать хлопок закрывающейся двери, когда понимаю, что его нет. Интерес берет верх: я выглядываю в зал и замечаю, что Раф собирается отпить свой прекрасный напиток прямо здесь, в кафе.
Черт! Ну зачем? Ни разу же так не делал! Уходил, курил под окнами, садился в тачку и уезжал в заоблачную даль. Почему именно сегодня он решает, не ступив за порог, поднести стакан к губам, чуть запрокинуть голову, приподнять руку и… вылить на себя тот самый ванильный раф.
Что? Ну, возможно, я не то чтобы плотно закрыла крышку (ничего не докажете!).
– Что тут происходит? – И конечно же, именно в этот момент в зал заходят Катя с хозяйкой. – Лиля!
– Что Лиля? Он сам! – не скрываю искреннего возмущения, потому что он САМ решил пить кофе в зале: мог бы идти пачкать улицу.
– Исправь это!
И как она себе это представляет?
– Мне ему свою блузку отдать? И так еще за ним убирать… – ругаюсь я, не глядя по сторонам, чтобы не вступать в зрительный контакт с Рафом.
Только хозяйка решает по-другому и отправляет не меня, а Катю мыть полы. Мне же с Романовым велит идти в подсобку, чтобы переодеть его в фирменную футболку с эмблемой кафе, которые она закупила для нас. Прекрасно. Нахожу размер побольше, куда с трудом втискивается наша Наташа, которую за спиной по-доброму зовут Добрыней Никитичем – кость у нее широкая, как и душа. Не поднимая глаз, сую упаковку Романову и, отвернувшись, пристукиваю носком ботинка в ожидании. Уйти бы, да оставить одного нельзя – вдруг что решит спереть, а мне потом отрывать от кармана заслуженный заработок.
Я не нервничаю. Закатываю глаза, споря сама с собой. Просто тихо очень. Подозрительно. Смотрю через плечо и… о! Меня слепит голым телом с татушкой на груди. Мои глаза, боже! Отворачиваюсь, пока не поймали с поличным, кусаю губы. В один миг здесь становится слишком жарко, и я обмахиваю краснеющее лицо рукой. Нет, ничего особенного я не увидела: обычная грудная клетка, похожий на лилию цветок под сердцем, немного ребер и плоский живот. Стройная фигура, но крайне пикантный момент, учитывая, кому это тело принадлежит. Не хочу видеть Ванильного Рафа голым – и точка.
– Не мой размер, – вдруг подает голос Романов, который все это время молчал, и я даже подпрыгиваю от неожиданности. Он же не видел, как я… Да не видел, не мог. Хотя мог бы отказаться от шоу «Снимите это немедленно», которое всегда обожала моя мама, и проваливать. Ставлю единственную родную почку Кати, у него в багажнике катается спортивная сумка. Что? Да, я видела его фотографии из качалки. Их все видели!
Оборачиваюсь, чтобы нарычать на него, и оказываюсь не готова к тому, что он подошел ближе. В чертовой комнатке два на два вдруг утыкаюсь носом в обтянутую белой тканью грудь. Вроде бы не такой он здоровый, но футболка ему явно коротка и сидит, мягко говоря, в облипку. Настолько, что я не сдерживаю смешок.
Улыбаюсь, он это замечает. Тут же накидывает сверху куртку, не подавая вида, что смущен. Я тотчас прикрываю рот ладонью, делаю почти что пируэт на одной ноге и с чистой совестью собираюсь сбежать. Тут же спотыкаюсь о свои мысли и о какой-то мешок на полу, путаюсь в ногах и теряю равновесие. Уже падаю, когда, вскрикнув, на инстинктах цепляюсь вытянутой рукой за единственную выпуклую часть стены – Рафа. Как раз за край воротника, который трещит под моими пальцами, когда я волшебным образом оказываюсь с ним лицом к лицу. Как раз в тот момент, когда дверь открывается, и на нас во все глаза пялится мисс Кобра.
– Извините, я думала, здесь уборная.
А вот и неправда! Точно знает же, где туалет. Она лезет в телефон, когда я отпрыгиваю почти на метр от Романова, чьи лапы каким-то образом оказались на моей талии.
– Это служебное помещение. Все на выход, – тут же командую я.
Выталкиваю в зал сначала одну, потом другого. Делаю вдох и выхожу сама, тщательно притворяясь, что крайне увлечена, доставая пластиковые крышки для стаканчиков из упаковки, которую захватила с собой.
– Все в порядке? – шепчет Катя.
– Угу, – киваю я и с безграничной радостью приветствую новых посетителей, пока старые, слава богу, удаляются из кафе, не прощаясь.
Но что-то меняется. Змеиный столик теперь каждый раз притихает, как только я оказываюсь поблизости, и это определенно что-то новенькое. Не сказала бы, что мне не нравится, но я бы предпочла, чтобы они и дальше меня не замечали.
– Гх-гх, – кашляет вдруг собачница, когда я с пустым подносом прохожу мимо, потому как только что принесла разогретые бутерброды парочке рядом с ними. И нет, она не давится шерстью своего кремового шпица. Видимо, она обращается ко мне, но я старательно игнорирую ее. – Лиля?
Черт. Это не я. Я официантка, бесполое существо без имени и расы.
– Ты ведь Ларина, да? С графического дизайна?
Меня вычислили. Теперь мне придется ее убить.
– Какое отношение это имеет к делу? – с наигранно вежливой улыбкой отвечаю вопросом на вопрос.
– У меня друг учится с тобой. Рома Кузнецов, брюнет такой…
Знаю я Рому.
– Не знаю его, будут еще вопросы? Может, добавить кипятка в чай? – повышаю голос, соседние столики обращают внимание, подружки тушуются.
Все, кроме Кобры, которая пытается казаться круче, чем она есть. Потому что на обработанных фотографиях в сети она ярче и намного красивее, в чате гораздо более дерзкая и красноречивая, а в жизни… что-то среднее между всеми этими личностями.
– Ты знакома с Даней Романовым? – говорит твердым тоном, вроде бы не принимающим возражений, но меня ее манера скорее веселит.
Ах, с Даней.
– У тебя проблемы со слухом? – нетерпеливо добавляет она, и всю вежливость и учтивость смывает, как будто их и не было.
– Нет, – все еще говорю с ними, потому что хозяйка в зале следит за нами, прямо как гриф за умирающими мышами. Готова накинуться в любой момент.
– Если ответишь, получишь хорошие чаевые, – быстро меняет тактику Галина, услышав мой ледяной тон.
Заманчиво, конечно, но нет. Деньги в данном случае очень даже пахнут. Репликой Baccarat Rouge. Откуда я знаю? Да у нас весь универ этим парфюмом пропах. Подделками торговали все кому не лень, а гигантский шлейф смеси ядреных ароматов так и волочился по коридорам. Я пользовалась духами всего раз – одолжила у девчонки из группы, когда тушь для рисования разлилась в сумке. Чтобы хоть как-то перебить запах протухших яиц.
