Рынок удобных животных

Принципом самоорганизации при когнитивном капитализме стал жестокий оптимизм. Этот термин введен философом Лорен Берлант для обозначения наших стремлений к реализации той или иной амбиции вопреки здравому смыслу[20 - Berlant 2011: 1–2.]. В таких ситуациях абсурдность цели делает усилия бессмысленными. В качестве примеров можно привести сохранение токсичных отношений в надежде на создание семьи или паллиативное лечение смертельно больной собаки, которая страдает от боли и не может двигаться. Принципиальная невозможность достижения желаемого результата, встроенная в подобные ситуации, характеризует пребывание в них как проявление жестокости по отношению к себе (ил. 1). Благодаря неолиберальному императиву «Все возможно!» жестокий оптимизм процветает во всех сферах нашей жизни, заставляя терпеть повышенные нагрузки в надежде на успех как награду за тяжелый труд.

Ил. 1. Кейси Грин (KC Green). «В огне», вебкомикс из серии Gunshow, 2013. В 2014 году после публикации первых двух кадров комикса на Reddit он стал популярным мемом, а выражение «Все в порядке» (This is fine) приобрело противоположный смысл.

Сегодня привычные модели жизни и работы устаревают раньше, чем формируются новые. В результате стремление к традиционным компонентам благополучия – приобретению квартиры, достижению высокого профессионального статуса, созданию семьи – становится препятствием для осознания и удовлетворения собственных интересов. Преследование недостижимых показателей успеха рано или поздно приводит к эмоциональному истощению, развитию тревожности и депрессии. Жилплощадь, зарплата, отношения – все три стереотипных слагаемых счастья удается собрать немногим. Между тем именно просторная квартира, высокая зарплата и семья обеспечивают возможность содержать крупную собаку и достойно ухаживать за ней в течение 15–18 лет, летая при этом в командировки и работая на износ. В квартирах одиноких жестоких оптимистов выживают лишь удобные животные – незаметные и легкие в уходе. Они не требуют внимания, когда их опекуны заняты, в то же время помогают переживать стресс, если человек инициирует контакт – а к нему они всегда расположены.

В последние два десятилетия жестокий оптимизм питает карьерные амбиции в развивающихся экономиках. В России, как и в странах развитого капитализма, перспектива построить успешную и продолжительную карьеру в корпорациях или предпринимательстве с нуля становится все менее вероятной. Социолог Ален Эренберг, исследующий симптомы самоизноса, связывает рост депрессивных расстройств во второй половине XX века с углублением конфликта между верой человека в безграничные возможности и действием неподконтрольных факторов, препятствующих индивидуальному успеху[21 - Ehrenberg 2010: 230.]. Надежда на достижение желаемого, длинная история уже потраченных усилий и пристрастие к непрерывной самоактуализации побуждают людей предпринимать все новые попытки проявить себя, теперь уже в разных сферах – для подстраховки. Мы все больше работаем ради работы. Откликаясь на вакансии, отправляя заявки на гранты, налаживая связи или наращивая свою популярность в соцсетях помимо основной работы, многие из нас балансируют на грани эмоционального выгорания, часто откладывая полноценный отдых и удовольствия. Это превращает карьерное соревнование в эстафету жертвенности. Кажется, что при равно выдающихся способностях выиграет тот, кто откажется от опыта, обязательств и даже людей, непосредственно не связанных с профессиональным развитием и ростом дохода. В числе таких необязательных контактов оказываются животные-компаньоны – интервалы повседневного взаимодействия с ними сужаются, забота сводится к минимуму или делегируется. По этой же причине знания о потребностях и особенностях животных становятся поверхностными и фрагментарными, так как поиск и изучение заслуживающих доверия научных исследований требует времени.

Как и жесткая диета, самоистязание карьерой приводит к срывам – в этом отношении примером саморазрушающего потенциала жестокого оптимизма можно считать образ японского офисного работника – сараримана (от английского salaryman). Сарариман засыпает в обеденный перерыв на велосипеде, прислонившись к стене круглосуточного магазина, а в конце недели напивается до беспамятства. Пятничные вечеринки с коллегами заканчиваются сном на газоне, в общественном туалете или на платформе метро. Инстаграм-аккаунт @shibuyameltdown публикует фото сарариманов, заснувших пьяными на улицах в районе Сибуя в Токио[22 - Instagram – социальная сеть компании Meta, признанной в России экстремистской. – Прим. ред.]. Хронические переработки усугубляет стресс скученности, характерный для таких городов. Сложно представить жизнь сараримана с субботы по четверг без удобного кота, который по вечерам успокаивает его тревожные мысли уютными вибрациями своего тела и разминает уставшую спину лапами.

Животные участвуют в лечении людей как минимум тысячу лет – известно, что в IX веке они использовались в процессе реабилитации инвалидов в Бельгии, а в 1790 году в Англии кролики и цыплята помогали пациентам психиатрических клиник развивать самоконтроль[23 - Morrison 2007: 51.]. Первая научная статья о положительном влиянии животных-компаньонов на людей была опубликована в 1944 году американским социологом Джеймсом Боссадом и называлась «Психическая гигиена жизни с собакой». Детский психолог Борис Левинсон приводил своего пса Джинглса на сеансы терапии. Изучив реакции пациентов на присутствие животного, он опубликовал статью «Собака как со-терапевт» (1962)[24 - Levinson 1962: 59–65.]. Приставка «со» в этом случае очень важна – животное не может заменить врача. Точное название комплекса психотерапевтических практик с участием животных включает эпитет animal-assisted, а реализация таких методик предполагает обязательный контроль со стороны специалиста. Как правило, терапия с участием животных носит характер вспомогательных интервенций в основной план лечения, то есть сводится к серии непродолжительных контактов.

В 1980 году Эрика Фридман впервые в истории изучения животных-компаньонов измерила их полезность для здоровья людей, анализируя статистику восстановления пациентов после инфаркта по критерию наличия у них кошек и собак. Это позволило ей сделать вывод о способности животных обеспечивать необходимый для выздоровления психологический комфорт[25 - Friedmann, Katcher, Lynch, Thomas 1980: 307.]. Вслед за Фридман десятки исследователей межвидового взаимодействия пытались вычислить, как животные влияют на переживание стресса. Ученые подсчитывали у испытуемых уровень артериального давления, частоту сердечных сокращений, содержание в крови гормонов и иммуноглобулинов. В результате выяснилось, что тактильный и/или зрительный контакт с харизматичным животным практически мгновенно снижает психологическое возбуждение, а продолжительные отношения с питомцем формируют своего рода буферную зону между человеком и стрессовой средой[26 - Serpell 2000: 108.]. Способность животных успокаивать нервы привела к распространению профессиональных собак-терапевтов в больницах и домах престарелых. Иногда питомцев «выписывали» в дополнение к медикаментам для лечения на дому. Сегодня животные-терапевты работают в школах и университетах, залах суда и тюрьмах – сфера их применения продолжает расти, побуждая задействовать приютских собак. Антистрессовый потенциал животных-компаньонов привлекает не только пожилых людей с предрасположенностью к сердечно-сосудистой недостаточности. Финансовая нестабильность, хронические переработки и эмоциональное истощение вызывают потребность в непрерывной поддержке и заботе почти у каждого. Как следствие, рынок животных-компаньонов устойчиво растет. Между тем жизнь с питомцами не сводится к непродолжительному контакту в присутствии специалиста и, помимо эмоциональных подъемов, включает стрессовые ситуации: это может быть тяжелая болезнь животного, переезд в другую страну, сложности в поиске жилья. Вопрос о роли животных-компаньонов в поддержании здоровья своих опекунов остается открытым, так как ответ на него требует продолжительного исследования многих субъективных факторов.

Спустя два десятилетия после публикации исследования Фридман стало очевидно, что в формуле влияния кошек и собак на физическое и психическое здоровье своих владельцев есть множество неучтенных переменных. Так, исследование, опубликованное в 2010 году, не подтвердило выводы, сделанные Фридман в 1980?е и 1990?е. Ученые получили противоположные результаты: некоторые опекуны собак, а еще чаще кошек после сердечного приступа чувствовали себя хуже, чем пациенты, у которых не было животных[27 - Sand?e, Corr, Palmer 2015: 52.]. Это может быть связано с тем, что люди стали больше переживать о благополучии своих питомцев, а значит, последних стоит рассматривать не только как средство снижения стресса, но и как его источник. Также, анализируя методологию изучения эффектов межвидового взаимодействия в ретроспективе, современные ученые находят ошибки и упрощения, которые ставят под сомнение выводы многих исследований. Так, Мишель Моррисон подчеркивает, что такие эксперименты не учитывают необходимость расширенного наблюдения за состоянием пациентов после терапии с участием животных для определения продолжительности эффекта. Оптимистичные результаты клинических исследований, подтверждающих положительное влияние присутствия кошек и собак-терапевтов на самочувствие пациентов, не могут распространяться на питомцев – такие опыты игнорируют фактор новизны при взаимодействии с незнакомыми животными, регистрируемый эффект от общения с ними значительно выше[28 - Morrison 2007: 57.]. Исследования, проведенные Николиной Антонакопулос в Канаде и Ясмин Пикок в Австралии в 2010 и 2012 годах, не выявили прямой положительной зависимости между привязанностью к животным-компаньонам и психическим здоровьем их людей, а, напротив, обнаружили негативные корреляции – например, склонность одиноких владельцев кошек и собак к повышенной тревожности[29 - Peacock, Chur-Hansen, Winefield 2012: 292; Antonacopoulos, Pychyl 2010: 37.]. Это не значит, что животных-компаньонов стоит считать спутниками одиночества и депрессии, но результаты подобных исследований ставят под сомнение распространенные предубеждения – например, что сам факт наличия питомца поможет избежать проблем со здоровьем.

Животные-компаньоны в эпоху дефицита внимания

Как и любая вредная привычка, постоянное продление рабочего времени и исчерпание ресурсов психики пагубно отражаются на здоровье и приводят к депрессиям, паническим расстройствам, СДВГ и другим ментальным проблемам. Основным вектором распространения и обострения негативных эффектов когнитивного капитализма теоретик медиа Джоди Дин считает интенсивное цифровое общение: «интимная близость» с коммуникационными технологиями меняет то, как современный человек переживает одиночество и социальное взаимодействие, как чувствует себя в приватном и публичном пространствах[30 - Dean 2013: 75.]. Эти изменения влияют на способность находиться в одном и том же состоянии продолжительное время, в частности концентрироваться на выполнении одной задачи. Постоянный доступ к новому контенту, смена активностей и декораций превращаются в навязчивую потребность. В «Капиталистическом реализме» Фишер рассуждает о привыкании к интенсивной сенсорной стимуляции и приводит в пример студентов-отличников, которые не могут сосредоточиться на чтении текста и после пары предложений начинают скучать. Фишер видит проблему в подключении к «матрице чувственных стимулов», состоящей из чатов, ютуба и фастфуда[31 - Fisher 2009: 23–24.]:

[Я] спросил одного студента, почему он всегда носит наушники в классе. Он ответил, что это не важно, так как в данный момент музыка в них не играет. На другом уроке музыка в наушниках играла на очень низкой громкости, но они не были на нем. Когда я попросил его выключить музыку, он ответил, что даже ему ничего не слышно. Зачем надевать наушники, если не слушаешь музыку, и зачем проигрывать музыку, если не можешь ее услышать? Наушники на голове или знание о том, что музыка играет (даже если он не может ее услышать), создавали уверенность в том, что матрица по-прежнему здесь, в пределах досягаемости[32 - Ibid.: 24.].

Динамика эмоций, связанная с потреблением цифрового контента, заменяет дисциплину внимания: одно касание – и доступ к информации восстановлен. При этом отключиться от матрицы удовольствий возможно только при наличии дисциплинирующего фактора: физического присутствия преподавателя или коллег.

Многие из нас ощутили это на себе, работая дистанционно во время карантина. Некоторые заметили, что музыка, сериалы и переписка в соцсетях не помогают расслабиться. Пассивное потребление новой информации и впечатлений кажется отдыхом, но по факту провоцирует перевозбуждение и усталость. Парадоксально, зависимость от визуальной и аудиостимуляции, источником которой служит цифровая среда, придает дополнительное значение знакомому физическому опыту. Привычные маршруты, любимые мелодии на репите, одинаковая одежда, еда с предсказуемым вкусом, не меняющиеся годами кафе и книжные магазины, поглаживание любимого животного и другие рефрены приобретают важность как механизмы сохранения энергии и уклонения от стресса новых, неподконтрольных нам переживаний. Постепенно опыт, позволяющий создать иллюзию стабильности, перестает быть ценным сам по себе и воспроизводится лишь для профилактики тревожности, пока не надоест. Как часто мы трогаем животных, чтобы переключить внимание? В среднем за день работы на компьютере я прикасаюсь к коту 10–15 раз, в том числе когда он спит (хотя от этой привычки я пытаюсь избавиться уже несколько лет). Как часто он сам предлагает себя погладить? Дважды в день.

Расфокусированное сознание цепляется за чувственные стимулы и легко поддается гипнотическому эффекту техносоциальности. В итоге помимо работы, за которую платят, многие из нас заняты дополнительным трудом: просмотром и оценкой контента в соцсетях. Таким образом мы убиваем время, переключая внимание с одного поста на другой каждые несколько секунд. Терранова рассматривает этот механизм как неосознанное сопротивление эксплуатации – необходимости быть на связи и думать о работе больше 8 часов в день, пребывая в состоянии непрерывного стресса. В то же время такой протест против работы представляет собой лишь ее модификацию, так как каждая секунда нашей активности в соцсетях – переходы по ссылкам, лайки, комментарии и публикации – приносит микроренту акционерам Facebook[33 - Facebook – социальная сеть компании Meta, признанной в России экстремистской. – Прим. ред.], Twitter и других корпораций, а также их рекламодателям[34 - Terranova 2013: 59.].

Вопрос кризиса внимания стал актуальным уже в конце XIX – начале XX века. В ту эпоху коммерция в городской среде породила негативный эффект: яркие рекламные вывески и развлекательные аттракционы эксплуатировали органы чувств[35 - Ibid.: 57.].

С распространением мобильного интернета визуальная и информационная нагрузка достигла критического уровня. Одним из симптомов развития патологий внимания и памяти стал запрос на эмоционально-насыщенный контент, рассчитанный на предельно быстрое восприятие, – мемы, стикеры, гифки и видео с трогательными животными. Даже обмен таким контентом превратился в форму психологической поддержки.

Развивая концепцию жестокого оптимизма Берлант, антрополог Эллисон Пейдж назвала эффект от просмотра изображений и видео с трогательными животными жестоким облегчением. Потребление такого контента в порядке прокрастинации смягчает эмоциональное напряжение, связанное с работой. В то же время полученный во время просмотра окситоцин подавляет импульсы сопротивления эксплуатации и примиряет с режимом сверхурочной работы[36 - Page 2017: 77.]. Прикосновения к коту в перерывах между зумами создают похожий эффект. В определенной степени тактильное взаимодействие с животными-компаньонами, как и видео с детенышами панд, тигров и коал, позволяет справляться с неустойчивостью внимания. Исследования психофизиолога Хироси Ниттоно и его коллег из Университета Хиросимы зафиксировали влияние кавайных изображений на аккуратность и сосредоточенность людей. Эксперимент продемонстрировал, что фотографии трогательных животных улучшают и настроение, и продуктивность, особенно при выполнении задач, требующих предельной концентрации[37 - Nittono, Fukushima, Yano, Moriya 2012.]. Тем не менее такой контент лишь на короткое время снимает симптомы стресса, но не устраняет его причин, напротив, поощряет дальнейшую самоэксплуатацию. Это превращает животных и их изображения в участников надкорпоративной мотивационной программы, направленной на поддержку режима перманентного труда.

Искренность животных на фоне притворства людей

Помимо СДВГ, необходимо обратить внимание на распространение симптомов антисоциальных расстройств, прежде всего нарциссизма и пассивно-агрессивного поведения. Эти патологии проявляются в игнорировании социально-этических норм и снижении способности формировать привязанности. Так как понятие психической нормы становится крайне подвижным, теоретик современной культуры Тристам Вивиан Адамс рассматривает психопатию не как болезнь, а как естественную реакцию на образ жизни. В его книге «Фабрика психопатов. Как капитализм организует эмпатию» асоциальные расстройства представлены как побочный эффект эмоционально затратного труда, характерного для сферы услуг, а также других специализаций, связанных с интенсивной межличностной коммуникацией[38 - Adams 2016: Ch. 1.]. Сегодня карьерный рост напрямую зависит от способности сотрудника быть очаровательным и дипломатичным, участвовать в командной работе, избегая даже легких конфликтов. Удобный работник свободно поддерживает светский разговор и демонстрирует искреннюю заинтересованность в проблемах клиентов, партнеров и коллег, даже если они ведут себя нетактично и не соблюдают договоренности. Несмотря на отсутствие симпатии к собеседникам, энтузиазм и эмоции должны выглядеть убедительно: для многих позиций постоянное притворство становится одной из важнейших профессиональных компетенций.

При когнитивном капитализме успешный менеджер добивается увеличения продуктивности сотрудников, создавая атмосферу доверия и эмоциональной вовлеченности, это позволяет в течение продолжительного времени откладывать применение финансовых стимулов[39 - Ibid.: Ch. 6.]. Манипуляция эмоциями сотрудников с помощью нематериальной мотивации открывает новые возможности для эксплуатации. В сфере интеллектуального и творческого труда такая стратегия управления позволяет добиваться максимальной производительности при минимальных затратах. Если для официантов, сотрудников салонов красоты, сиделок, водителей такси и других работников сферы услуг зарплата, чаевые и рейтинги остаются основными причинами для выхода на работу, профессионалы креативных индустрий и других отраслей с перспективами карьерного роста готовы зарабатывать сравнительно мало и трудиться сверхурочно. Их мотивирует возможность получить признание профессионального сообщества и в будущем претендовать на более сложные, а значит, и более трудоемкие проекты. При этом, несмотря на хроническую усталость и постоянный страх провала, они вынуждены казаться жизнерадостными и уверенными в себе.

Во времена моего детства редкие иностранцы, которые с улыбкой встречали взгляды незнакомцев в московском метро, казались подозрительными. Побывав в Европе и США, постсоветские туристы поняли, что за границей многие улыбаются без повода, и интерпретировали это как признак счастливой жизни. Истинная причина открылась позже: с развитием рыночных отношений в постсоциалистических странах ориентация на мягкую коммуникацию стала нормой трудовой дисциплины. На ранних этапах капитализма в России одной из самых читаемых книг была работа Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» (1936). Книга учила уклоняться от споров и критики и использовать улыбку, чтобы произвести выгодное впечатление:

…улыбка «говорит»: «Вы мне нравитесь. Вы делаете меня счастливым. Я рад видеть вас». Вот почему собаки имеют такой успех. Они так рады вас видеть, что готовы выпрыгнуть из собственной шкуры. И, естественно, мы рады видеть их[40 - Карнеги 1989: Глава 2.].

Многие рекомендации Карнеги вызвали внутренние противоречия у постсоветского человека. Тем, кто не привык проявлять дружелюбие к незнакомым людям, было сложно терпеть провокации клиентов с улыбкой. Поэтому в молодой рыночной России ресторанам и клиникам было сложно поддерживать европейские стандарты сервиса. Но ситуация изменилась. И хотя, пользуясь услугами некоторых бюджетных организаций, до сих пор можно столкнуться с хамством, подобный стиль общения проявляется как инерционный эффект, почти исключение. Сегодня обязанность улыбаться и демонстрировать эмоциональную вовлеченность в коммуникацию входит в формальные должностные инструкции: энтузиазм, жизнерадостность и сопереживание задействованы в работе как инструменты повышения лояльности. Удовлетворенный клиент приносит прибыль владельцам бизнеса, приводит инвесторов, помогает сбывать ненужные товары и получать голоса избирателей. В России даже появились курсы актерского мастерства, рассчитанные не на абитуриентов театральных вузов, а на сотрудников офисов, которые хотят научиться имитировать эмоции в деловом общении и публичных выступлениях.

Но у такого навыка есть свои побочные эффекты. Исследование Адамса демонстрирует, что эмоциональные ресурсы не бесконечны – опыт мобилизации эмпатии в качестве средства производства показал, что способность испытывать чувства подвержена истощению. Необходимость демонстрировать расположение в неприятных ситуациях, подавляя истинные эмоции, приводит к тому, что адекватные реакции на внешние стимулы постепенно трансформируются в навык имитации чувств по требованию[41 - Adams 2016: Ch. 6.]. Интенсивная коммуникация на работе и профессиональная социализация после нее сделали симуляцию эмпатии преобладающей формой выражения эмоций в повседневной жизни. В этом контексте спонтанность эмоциональных реакций уступила место практически полному контролю над собственными чувствами. В популярной культуре последних десятилетий эта тенденция проявилась в образе очаровательного вампира, способного выключать и включать человечность по своему желанию[42 - Сериал «Настоящая кровь» (True Blood, 2008–2014) на основе романов Шарлин Харрис, сериал «Дневники вампира» (The Vampire Diaries, 2009–2017) по мотивам одноименной серии книг Лизы Джейн Смит и другие.]. Оказалось, что формула «Fake it till you make it» («Притворяйся, пока это не станет правдой») в применении к эмоциям работает на понижение: имитируя оптимизм, мы не становимся оптимистами, лишь привыкаем изображать энтузиазм непроизвольно и верить этим фальшивым чувствам, провоцируя конфликт сознания и подсознания и, как следствие, – психические расстройства.

Животные-компаньоны живут на передовой этого противостояния – дефицит искренности побуждает людей искать ее во взаимоотношениях с питомцами. В этом стремлении реализуется средневековый миф о невинности и наивности зверя[43 - Тимофеева 2017: 61.], которому якобы не знакомы притворство и манипуляция. На фоне людей, имитирующих эмоции на работе и дома, животное-компаньон обещает партнерство без обмана и разочарований. Кажется, такое положение дел должно привести к опустошению приютов, но выходит наоборот. Оказавшись в доме человека, неспособного к формированию привязанности, кошки и собаки (как и люди) становятся лишними, если их поведение перестает отвечать ожиданиям опекуна, а содержание и уход начинают доставлять неудобства. В этом отношении стратегически верную позицию занимает редактор медиа о животных-компаньонах rrrrrrr.ru Лариса Молоканова, которая выступает против спонтанных решений и предупреждает, что формирование отношений с собакой или кошкой из приюта или с улицы требует времени и терпения[44 - Выпуск подкаста «Норм» 28 февраля 2020 года: «НОРМ + Rrrrrrr. Как взять собаку или кота из приюта (и о чем нужно знать)».].

Доверие к животным в контексте обесценивания романтических связей с людьми

Другая группа последствий эмоционально затратного труда связана с личной жизнью. Инвестируя интеллектуальные и психологические ресурсы в профессиональную самоактуализацию, многие люди жертвуют развитием романтических отношений[45 - Adams 2016: Ch. 6.]. Некоторые из нас непроизвольно переносят эффективные стратегии имитации собственных эмоций и манипуляции чувствами окружающих в плоскость взаимоотношений с семьей, друзьями и возлюбленными. Со временем становится все сложнее переключаться из режима успешного профессионала, озабоченного индивидуальными достижениями, в режим влюбленного романтика, способного ценить интересы близкого человека выше собственных. В то же время эмоциональные связи вне работы обесцениваются из?за того, что современные романтические отношения не способны обеспечить чувственный подъем, сравнимый с профессиональной и творческой самореализацией. Критический порог романтических разочарований для каждого свой, но время от времени каждый из нас принимает решение расходовать энергию более «эффективно» – на развитие карьеры, самообразование и коммуникацию с коллегами по поводу и под предлогом работы.

Как и подмена сложных внутренних переживаний их внешней имитацией, постоянная сублимация способствует росту продуктивности, а значит, и прибыльности бизнеса. Однако это ограничивает желание людей поддерживать продолжительные привязанности за пределами работы. Вместо романтических отношений когнитивный капитализм предлагает альтернативные формы социально востребованной деятельности, в частности интенсивное нематериальное производство и потребление. В этом контексте романтическое партнерство принимает форму секса без отношений, а люди начинают восприниматься как энергетические снеки, доступные в приложениях знакомств в неограниченном ассортименте. Развивая hookup-культуру, Tinder, с одной стороны, предлагает востребованную услугу – экономит время на поиск романтических партнеров, с другой – провоцирует восприятие людей как взаимозаменяемых товаров. В результате за интенсивное использование подобных сервисов мы расплачиваемся способностью к эмпатии.

Редактор платформы e-flux Брайан Куан Вуд сравнил современную любовь с трубопроводом, который позволяет людям выкачивать друг из друга энергию для стабильного функционирования в рамках капиталистической системы[46 - Kuan Wood 2017: 19.]. В таких отношениях психопатия проявляется в виде феномена профессиональных любовников, которые не испытывают эмоций к партнеру до и после секса[47 - Ibid.]. Со временем навык отключения эмоций перестает быть опцией – «включить» чувства обратно оказывается невозможно, но многих это уже не беспокоит, так как именно антисоциальные расстройства (состояния повышенной непроницаемости для внешних раздражителей) позволяют профессиональным любовникам и карьеристам выживать в современном стрессовом контексте. Именно поэтому Адамс рассматривает ослабление эмпатии и как следствие, и как условие профессионального роста – бесчувственность служит своего рода защитным механизмом психики, позволяя людям продуктивно функционировать в антисоциальной конкурентной среде[48 - Adams 2016: Ch. 10.]. Любовная привязанность не вписывается в этот контекст, так как связана с дестабилизирующими эмоциональными переживаниями. Людям, которым по разным причинам не подходит роль профессионального любовника, остается сублимировать сексуальную энергию и довольствоваться отношениями с животными-компаньонами.

В январе 2020 года в социальных сетях журнала The New Yorker появилась карикатура на любовь. Художница Элли Блэк отредактировала архетипическую историю о принцессе, похищенной драконом. На иллюстрации изображена сцена у ворот замка: раздраженная девушка гордо скрестила руки, рядом с ней стоит гигантский ящер. Выпуская легкую струйку дыма, он обращается к рыцарю: «Она не хочет тебя видеть, парень». Принц не спорит, его плечи и меч опущены – битва проиграна, не начавшись. Героиня не нуждается в спасении, ее тюрьма превратилась в убежище от патриархальных традиций, а похититель – в компаньона. Девушка отказывается от традиционного счастья и выбирает жизнь с экзотическим животным.

Вместо приглашения на кофе принц получает буквально от ворот поворот. В свою очередь, он и не думает развязывать конфликт – должно быть, понимает, что у современных принцесс нет времени на романтику: они слишком долго находились в тени отцов, братьев и мужей. Католическая традиция превратила царевну и дракона в безымянных статистов из эпизода про житие святого Георгия (в легендах других патриархальных обществ красавица и чудовище исполняли те же роли, но, по крайней мере, у них были имена: Андромеда и Кет, Кусинада-химэ и Ямата-но-Орочи, Забава Путятишна и Змей Горыныч). Что сказал бы о таком союзе Фрейд? Дракон в этих историях служит метафорой запретного сексуального опыта – страхов и желаний девственной принцессы-подростка, от которых принц должен ее избавить ради политического мира и социально приемлемых отношений. Сегодня драконов перестали считать похитителями девственниц: принцесса из рекламы конструкторов Lego, не дожидаясь своего спасителя, направляет на дракона меч, но не собирается его убивать – лишь хочет поджарить маршмэллоу.

Драконы и принцессы современной популярной культуры вернули себе имена, а вместе с ними – субъектность. Получив не только замок, но и право на университетское образование, принцесса смогла жить в уединении, обеспечивая и себя, и свое животное. Благодаря открывшимся возможностям она быстро наверстала упущенное и разделила с мужчиной роль протагониста в высокобюджетных фильмах. Дракон же заменил другого не менее яркого персонажа – белого коня, символ подчиненной и облагороженной человеком природы. Жизнь принцессы превратилась в приключенческий роман ее собственного авторства, а потому проблема поиска возлюбленного, готового взять на себя ответственность за судьбу царевны и ее имущество, потеряла остроту. К тому же браки ее подруг все чаще заканчивались разводами и утомительным разделом фамильных земель. Мечта о нуклеарной семье перестала казаться такой уж достойной опцией. «Любовь, секс и отношения в глазах миллениалов все больше связаны именно с рисками, а не с удовольствием», – пишет исследователь эмоций Полина Аронсон[49 - Аронсон 2020: 17.]. Поэтому многие принцессы принимают решение заморозить яйцеклетки и заняться карьерой. По вечерам они с драконом летают над лесом, чтобы проветрить голову после видеоконференций. Дракон не заглядывается на других девушек, отпугивает коммивояжеров и отапливает замок своим дыханием. В его компании принцесса наслаждается физической и психологической независимостью – ей кажется, что она ничего не упустит и сможет завести роман с красивым рыцарем, как только появится настроение. Но с каждым проектом работа становится все увлекательнее и сложнее, и девушка понимает, что больше не может и не хочет отвлекаться. Вслед за романтическими фантазиями юности исчезает естественное влечение к прекрасным принцам – редкие свидания начинают казаться скучными, щеки не краснеют от случайных соприкосновений рукавами, да и бабочки в животе никак не просыпаются.

Тициана Терранова и Франко Берарди объясняют эту ситуацию распространением ангедонии – психической патологии, которая проявляется в снижении способности получать удовольствие от жизни, в том числе от социальных взаимодействий и секса. Терранова причислила это расстройство к побочным эффектам когнитивного капитализма и объяснила его распространение тем, что ориентация на вознаграждение и признание профессиональных успехов не имеет очевидных сдерживающих факторов. Перспектива реализации интеллектуального и творческого потенциала представляется бесконечно восходящей кривой роста финансового благополучия и укрепления профессиональной репутации. Но иллюзия неограниченного развития, встроенная в механизм карьерного соревнования, на определенном этапе приводит к саморазрушению[50 - Terranova 2013: 66.].

Животные в эпоху переориентации желания

Анализируя мотивационные стратегии позднего капитализма, Терранова сравнила поведение людей, одержимых экономическим вознаграждением и самоактуализацией, с действиями крыс в известном психологическом эксперименте. В 1954 году Джеймс Олдс и Питер Милнер имплантировали в мозг подопытных животных электроды, которые стимулировали центры удовольствий[51 - Ibid.: 62.]. Крысы нажимали на рычаг и испытывали наслаждение, превосходящее любой естественный импульс в 7000 раз. В результате они отказывались от еды, воды и сна, даже когда чувствовали сильный голод и усталость. Похожий эффект возникает в экономике знаний и инноваций: мотивационные импульсы, связанные с профессиональной деятельностью и удовлетворением «высших» потребностей, возбуждают людей сильнее, чем предвкушение удовольствия от других занятий.

Еда, спорт, путешествия, романтические связи и другие традиционные формы досуга, которые побуждали сопротивляться эксплуатации и бороться за ограничение продолжительности трудовых смен, постепенно теряют конкурентоспособность.

Феномен снижения активности в отношении романтических связей получил название либидинального деинвестирования – частичного или полного отказа тратить энергию на удовлетворение сексуальных желаний. В 2015 году британский статистик Дэвид Шпигельхальтер, глава центра исследования рисков Кембриджского университета, опубликовал аналитический отчет, согласно которому общемировой показатель сексуальной активности падает по наклонной. В девяностые люди занимались сексом в среднем пять раз в месяц, в нулевые – четыре, а в прошлом десятилетии – три. Наиболее остро эта тенденция проявляется в поведении современных подростков. В 2018 году в интервью журналу The Economist социолог Сёко Ёнеяма назвала молодежь «скучной», резюмируя выводы исследований поведения людей в возрасте до 25 лет в Великобритании, США, Австралии, Исландии и других развитых странах. В каждой из них зафиксировано снижение интереса молодых людей к сексу, наркотикам и нарушению правил. Самые экстремальные показатели демонстрирует Япония, где процент девственников среди неженатых мужчин в возрасте 20–24 лет к 2015 году вырос до 47% по сравнению с 34% в 2002 году[52 - Economist 2018.].

Меньше секса, больше питомцев: популяция животных-компаньонов увеличивается на фоне снижения сексуальной активности и рождаемости, отражая кривую роста числа одиночек. С одной стороны, животные помогают переживать отсутствие романтического партнера из?за кризиса доверия и ответственности, с другой – провоцируют снижение сексуальной активности людей в отношениях. Анализируя опыт своих клиентов, секс-терапевт Ванесса Марин составила рейтинг причин такого влияния – его возглавляет способность трогательных животных перетягивать на себя внимание партнера[53 - Marin 2015.]. В этом плане аффективный потенциал кошек и собак сравним с магнетизмом смартфона: в современной культуре животные-компаньоны стали частью матрицы интенсивных чувственных стимулов, описанной Фишером в конце нулевых.

Философ и антрополог Бернар Стиглер также связывает дестабилизацию либидинальной энергии с кризисом внимания – способности концентрироваться на объекте интереса и проявлять заботу о нем. Анализируя деструктивное влияние когнитивного капитализма на наше психическое здоровье, Стиглер ввел понятие глобализированной психовласти, контролирующей внимание с помощью психотехнологий: радио (с 1920?х годов), телевидения (с 1950?х) и цифровых медиа (с 1990?х)[54 - Stiegler 2013: 6.]. По Стиглеру, дефицит внимания как результат его эксплуатации психотехнологиями привел к деградации форм социального взаимодействия, обеспечивающих репродуктивность. Итогом этого процесса стал кризис экономики, построенной на удовлетворении сексуального влечения[55 - Ibid.]. Берарди предложил похожее объяснение: ослабление стремления к удовольствиям связано с психическими и когнитивными мутациями, характерными для первого «видеоэлектронного поколения». Речь идет о людях, сознание которых в детстве и юношестве было подвержено интенсивной информационной и эстетической стимуляции[56 - Berardi 2009: 96.]. Это отчасти объясняет, почему тенденция к отказу от удовольствий за пределами цифрового пространства так резко проявляется в поведении тех, кто взрослел в период массового распространения интернета.

Если радио и телевидение контролировали внимание, открывая доступ к новой информации, то с появлением безлимитного интернета к числу мотивационных импульсов добавилась опция самовыражения. Помимо неограниченного потребления контента, открылась возможность непрерывно его производить. Социальные сети предложили эффективные инструменты для создания и редактирования цифровой версии себя, как правило, улучшенной. Приложения-фоторедакторы, выверенные статусы и чаты, в которых можно избежать оговорок спонтанной беседы, позволяют нам конструировать альтернативную виртуальную идентичность.

Цифровые бьюти-маски для селфи помогают приблизить внешность к глянцевым стандартам: выровнять тон лица и исправить его форму, сделать цифровой макияж, увеличить объем волос, добавить эффект блеска в глазах и даже убрать лишний вес. Чтобы выбрать степень обмана, достаточно передвинуть ползунок по шкале насыщенности фильтра от 0 до 100%. Как и обычный макияж, подобные манипуляции с внешностью воспринимаются не как подлог, а как придание телу «товарного вида». В цифровом пространстве это тело противостоит растущему потоку зрительных стимулов, представленных такой же гладкой, спортивной, безволосой, эротизированной плотью[57 - Ibid.]. Так как процесс ее редактирования скрыт, мы привыкаем считать ее естественной. На этом фоне публикации в поддержку неглянцевого женского тела с волосатыми подмышками воспринимаются как травмирующий контент и продолжают вызывать всплески агрессии.

Повседневное публичное представление не совсем реального «я», которое сопровождается анонимным потреблением столь же ненастоящих других, может привести к неврозу. По мнению Берарди, интенсивное наслаждение, оторванное от телесного взаимодействия в пользу зрительных стимулов, делает человека нетерпимым по отношению к реальному другому, когда он или она появляются перед ним во плоти[58 - Berardi 2009: 85.]. Израильский социолог, исследователь романтических отношений Ева Иллуз определила эту проблему как психологический дискомфорт при переводе образа, созданного для публичной самопрезентации, обратно в плоскость личных эмоциональных отношений[59 - Illouz 2007: 108.]. Так же сложно переводится в физическую реальность опыт анонимного, порой неосознанного потребления цифрового интима. Такое противоречие между публичным и личным «я» формирует новый сегмент людей, готовых лечиться у психотерапевтов. Одним из симптомов этого явления может быть дисморфофобия – психическое расстройство, которое характеризуется навязчивой идеей о том, что какой-то аспект внешности является серьезным недостатком и потому требует исправления любыми средствами. Стремление скрыть свое лицо за трогательным аватаром обыграно в антиутопии «Годы» (2019). В одном из эпизодов сериала девочка-подросток во время завтрака с родителями активирует голографическую маску с эмодзи оленя, а после сообщает им о своем желании отказаться от физического тела и загрузить себя в сеть (ил. 2)[60 - Сериал «Годы» (Years and Years), режиссер Саймон Селлан Джонс, BBC One, HBO и Canal+, эпизод 1, 2019.].

Ил. 2. Кадр из сериала «Годы» (Years and Years), эпизод 1. Совместное производство BBC One и HBO

В перспективе утрата влечения к людям может способствовать росту спроса на животных-компаньонов. Как заметил Берарди, для некоторых людей физическая близость к телу человека без цифровых масок и фильтров становится неприятной. К такому телу «трудно прикасаться… трудно наслаждаться им»[61 - Berardi 2009: 102.]. В отличие от людей, физические тела трогательных животных и их цифровые изображения идентичны и правдивы, а потому в равной степени привлекательны для созерцания и прикосновений – для потребления, опосредованного экраном, и в режиме IRL (in real life, «в реальной жизни»). Стремление спрятать свое тело под маской животного и одновременно избежать реального другого проявилось в субкультуре фурри (от английского furry – «меховой»). Представители этого движения социализируются, переодевшись в ростовые костюмы животных. Возникнув в 1980?е годы как невинный фандом мультяшных антропоморфных зверей, к середине 2010?х сообщество фурри эволюционировало в сторону сексуальной фетишизации. Опрос группы ученых, изучающих фандом фурри[62 - International Anthropomorphic Research Project (IARP), Kathy Gerbasi, Courtney Plante, Stephen Reysen, Sharon Roberts, Karlin Bruegel.], показал, что 96% мужчин и 78% женщин, которые причисляют себя к этой субкультуре, используют эротический и порнографический контент с зооморфными персонажами[63 - Fumiko Cahill 2015.]. В 2017 году только в США насчитывалось 250 тысяч фурри, из них две трети – мужчины, многие – представители профессий, связанных с информационными технологиями[64 - Kaplan 2017.]. И хотя для некоторых фурри, переживших опыт дискриминации или насилия, идентификация с животными персонажами остается лишь формой эмоционального эскапизма, многие представители движения занимаются как киберсексом, так и очным сексом друг с другом, не снимая костюмов животных. Подобно маскам, такие костюмы раскрепощают, позволяя полностью скрыть неглянцевое тело и все его несовершенства. Неудивительно, что фандом фурри стал пространством для экспериментов с сексуальностью и гендерными ролями. В Японии утрата способности формировать привязанность по отношению к реальным людям проявилась в увлечении идолами – молодыми моделями, певицами и актрисами с кукольными лицами, а также аниме-персонажами и голографическими женами-дюймовочками с абонентской платой. В 2018 году компания Vinclu запустила в массовое производство капсулу Gatebox с виртуальной компаньонкой по имени Ацума Хикари (от японского ??, аи цума – «любимая жена»). 20-сантиметровая девушка в стиле аниме носит короткий кухонный фартук и гетры, а ночью – облегающую полосатую пижаму. Ацума использует технологии искусственного интеллекта для самообучения. Чтобы превратиться в идеальную жену, она подключается ко всем коммуникационным устройствам своего человека, читает его соцсети и анализирует речь, что позволяет ей общаться в похожем стиле дома и через SMS, подбирать правильные слова для утешения, вдохновения и легкого флирта.

Компаньоны продуктивного одиночества

С потерей способности испытывать удовольствие от близкого контакта совместный быт превращается в обузу. Одиночки становятся новым большинством. В книге «Жизнь соло» социолог Эрик Кляйненберг подчеркивает, что возможность жить без романтического партнера, детей или соседей по квартире сегодня привлекает представителей всех возрастов (после совершеннолетия) в самых разных странах[65 - Кляйненберг 2014: 9–10. Оригинальное название книги – «Going Solo: The Extraordinary Rise and Surprising Appeal of Living Alone». В России книга вышла под названием «Жизнь соло. Новая социальная реальность», что делает сообщение менее провокационным.], в том числе в России, Китае и Индии. C 2010 года сегмент sinks (single income, no kids) – экономически независимых людей без партнера и детей – растет по всему миру, опережая прирост в других категориях. Например, в Великобритании, несмотря на высокие цены на недвижимость, «число одиноких увеличивается в десять раз быстрее, чем население»[66 - Bingham 2014.]. Даже пожилые люди предпочитают жить одни, если хватает денег. В 2012 году The Economist опубликовал «тревожную» статистику, согласно которой в Объединенных Арабских Эмиратах около 60% женщин старше 30 лет не состояли в браке по сравнению с 20% в 1995 году. Этот показатель продолжает расти, так как мужчины не могут позволить себе жениться повторно из?за финансовой ситуации[67 - Dajani 2014.]. Число одиночек растет в Мексике, Бразилии и других развивающихся странах. Причины этого тренда варьируются: в то время как в Иране или России больше женщин выбирают образование и карьеру вместо замужества, в Индии и Китае подросло новое поколение одиноких юношей, для которых не хватает девушек. Это обусловлено тем, что в азиатских странах долгое время считалось, что родить мальчика, будущего наследника, намного выгоднее, чем девочку, для которой придется накапливать приданое[68 - Economist 2012.]. По прогнозам экспертов, к 2030 году одиноких людей станет больше минимум на 20%[69 - Hodgson 2019.].

Междисциплинарное исследование Кляйненберга объясняет, почему попытки сбить эту динамику неэффективны – невозможно повернуть вспять урбанизацию, остановить образовательные проекты, развитие культа творческой индивидуальности и прочие глобальные явления, которые побуждают людей выбирать уединенный быт, чтобы сделать свою жизнь терпимее. В последние два десятилетия одиночки заметно меняют социальную ткань городов: в районах для молодых профессионалов открываются бары и галереи, старые гостиницы трансформируются в дома-коммуны, строятся капсульные отели, а в ресторанах становятся все популярнее столики для одного гостя. И хотя в допандемические времена такая бизнес-модель казалась слегка эксцентричной, сегодня она стала прибыльной. Как и в других мегаполисах мира, до 2022 года в Москве и Санкт-Петербурге рос спрос на «однушки», девелоперы повышали процент квартир-студий, планируя новостройки, и сокращали их метраж, чтобы сделать жилье доступным. В европейских столицах появляются кварталы компактных таунхаусов, рассчитанных на одного жильца и собаку. В Токио открылись молодежные резиденции с апартаментами площадью 4,64 кв. м – в такой квартире сложно представить питомца, который превосходит по размеру галаго[70 - Распространенная в Африке обезьянка с густым мехом, огромными глазами и трогательными пальчиками. Помещается в кармане худи. Для многих галаго стали питомцами мечты после того, как набрали популярность видео с Пиццатору – популярным в Instagram галаго, который живет в квартире своей хозяйки в Японии.]. Интеллектуально емкие образовательные программы и профессии с каждым годом требуют все больше часов продуктивного одиночества, уже поэтому сегмент одиноких людей в возрасте до 35–40 лет будет расти, меняя инфраструктуру городов, корректируя модели потребления, интенсивно развивая такие сегменты экономики, как рынок домашних животных, и попутно реформируя другие – рекламу, развлечения, туризм, бытовые услуги.

Если рассматривать потребность в продуктивном одиночестве как фактор роста популяции удобных животных, мы можем прогнозировать увеличение их численности минимум на 15–20%. Это, несомненно, обрадует тех, кто в кризисные времена решил заняться разведением корги для продажи на «Авито». Жизнь в отдельной квартире позволяет исключить из списка стрессовых взаимодействий вынужденную социализацию с другим человеком. Приятную компанию может составить животное. Жилье без людей дает возможность сосредоточиться на работе, саморазвитии и отдыхе в любое время дня (хотя очень часто, по причине расстроенной дисциплины внимания, эта возможность остается нереализованной). Антрополог Доминик Гийо прав, подчеркивая, что «во взаимоотношениях с животным человек чувствует себя гораздо свободнее»[71 - Гийо 2019: 273.]. Наедине с питомцем мы можем полностью расслабиться, что невозможно в присутствии других людей, в том числе близких. Между тем иллюзия полной принадлежности самим себе помогает нам забыть о том, что взаимоотношения с животными-компаньонами предполагают эмоциональную вовлеченность и работу по воспитанию, социализации, поддержке их физического и психического здоровья. Микрособакам тоже нужны прогулки, а кошкам – игры. Многие из нас привыкли думать, что «самодостаточный» кот может развлечь себя самостоятельно, но жизнь в небольшой квартире вынуждает его адаптироваться к состоянию «овоща», чуждому природе хищника. В тесной квартире, как правило, мало возможностей для имитации охоты и стимулов для интеллектуальной активности. Кошки любят наблюдать за движением (поэтому они так часто смотрят в окно на прохожих и птиц). Им нравится изучать новые запахи, поэтому они возбужденно реагируют на природные предметы – листья, камни, ветки – и любую доставку. «Кошки до сих пор имеют репутацию тюфячков, – пишет Настя Крамаренко, зоопсихолог и ветеринар, автор телеграм-канала «Границы эмпатии», о недостатке физической и интеллектуальной активности. – Одни, испытывая скуку, становятся апатичными, переедают, толстеют, теряют интерес к жизни… Другие, наоборот, начинают сходить с ума, демонстрировать проблемное поведение. Третьи впадают в стереотипию[72 - Норберт Заксер описывает явление стереотипии в книге «Человек в животном». Стереотипия представляет собой постоянное повторение животным однотипного действия. Согласно Заксеру, в этом проявляется поисковое поведение, «которое изначально служит поиску пригоднои? среды, где могут быть удовлетворены срочные потребности». Доступ животных из зоопарка, лабораторий и квартир к такой среде ограничен условиями содержания, поэтому «поисковое поведение закрепляется в застывших формах». См.: Заксер 2018: 41.], неврозы, вылизывая себя до крови и незаживающих ран»[73 - https://t.me/our_soulmates.].

Аффективная работа трогательных животных как суррогат психотерапии

Как правило, все перечисленные эффекты когнитивного капитализма воспринимаются как исключительно негативные явления, которые необходимо исправить. Мы не привыкли рассматривать их как симптомы перехода к новой социальной реальности, которые невозможно вылечить, не затрагивая источник их появления. Оценивая стремление к одиночеству и снижение сексуальной активности как индивидуальные психопатологии, система начинает их лечить, корректируя поведение каждого из пациентов, но забывает смягчить антисоциальный контекст, стимулирующий их развитие. Лечение психических расстройств бывает быстрым или продолжительным, а эффект – кратковременным или накопительным. Так, дефицит внимания, памяти и мотивации можно компенсировать ноотропами быстрого действия, а можно, закрыв ноутбук, по два часа в день писать на бумаге китайские иероглифы, проговаривая их вслух и заучивая значения. Для профилактики одиночества тоже есть широкий спектр быстрых средств: например Tinder, где можно найти секс на одну ночь. Альтернативой могут стать прогулки в компании самого себя – считается, что такой досуг развивает «самодостаточность», помогает восстановить энергию и «нагулять аппетит» для общения.