Маленький памятник эпохе прозы
Я вздрогнула. Вот он – момент ужаса.
– А… д-а-а-а… – я старательно прятала глаза. – Если хотите, отнесу в какое-нибудь издательство.
– Нет, ты скажи своё мнение – как у неё получилось?
Да разрази меня гром! Как быть? В каком учебнике написано, что делать в подобных случаях?
– Ну… надо бы отредактировать. Если хотите, я могу это сделать, а потом отдать в издательство, – никогда в жизни ни одно издательство не станет читать написанное Верой дальше второй страницы! Вся пухлая папка пойдёт в мусорное ведро, я-то это знала наверняка.
Воцарилась звенящая тишина. Мы обе молчали, но будто продолжали вести некий болезненный диалог. Понимая друг друга.
– Ясно, – наконец-то сказала Алла Андреевна изменившимся тоном. Я поймала её взгляд и увидела в нём неприязнь. Да, она всё правильно поняла. И что с этим делать?
– Скорее бы нам отсюда уехать, – вдруг засуетилась Алла Андреевна, будто прямо сейчас у подъезда стоит такси до аэропорта. – Нечего нам с Виталиком тут делать. А… ты верни, пожалуйста, Верочкину папку, не потеряй и не забудь, – никогда прежде Верина мама не говорила со мной таким тоном.
Конечно, она ждала восхищения работой своей бедной девочки. Она была уверена, что я ахну и расскажу ей о гениальности Верочки. И о том, что её имя будет жить вечно, благодаря её таланту. Что делать в таких случаях? Когда нельзя говорить «нет», потому что этим ставишь точку в отношениях и наносишь человеку страшную рану; в то же время нельзя говорить «да» и вовсе не потому, что лгать нехорошо (в данном случае, было бы хорошо!), а по той простой причине, что это «да» может иметь серьёзные последствия. Оно внушило бы Алле Андреевне ложную надежду, несчастная женщина стала бы пытаться пристроить Верину работу в серьёзные издательства, и там ей бы сказали такое, что… или ничего не сказали бы, а сразу же выкинули бы роман в мусор через пару часов после её ухода. Что лучше? То есть, господи – что хуже? Как правильно, а как нет?
Я выбрала первый вариант и потеряла хорошее отношение Аллы Андреевны. Сделала ей больно. Вот я уже и не «родная», вот она уже на меня смотреть не хочет, суетится по хозяйству, делая вид, что меня вообще нет рядом.
– Чем-то помочь, Алла Андреевна? – робко поинтересовалась я. – Или… я пойду?
– Иди, иди с богом, – глядя не на меня, а в кастрюлю, где варился суп, бросила та. – Только, будь любезна, не забудь вернуть папку. В ближайшее время.
– Непременно. До свидания.
В ближайший выходной прямо с самого утра, едва продрав глаза, я, по-прежнему прижимая к себе папку, точно живое существо, поехала к Алле Андреевне. Позвонила в дверь. Мне открыла одна из сестёр.
– Что вы хотели? – неприязненно спросила она. Ясно. Алла Андреевна уже настроила против меня всю свою родню. А я ведь хотела как-то разрядить ситуацию, приготовила слова, которые тут же показались жалкими и неубедительными. Когда на тебя смотрят таким пустым и одновременно недоброжелательным взглядом, все приготовленные слова становятся никчёмными.
– Я хотела отдать Алле Андреевне Верину папку, – тихим, виноватым голосом первоклассницы пролепетала я.
– Алла Андреевна сейчас занята, отдайте мне, я передам, – она протянула руку и цепко выхватила у меня то последнее, что связывало меня с Верой. Живое существо. У меня было дикое ощущение, что я возвращаю взятого мною крохотного котёнка, тёплого и беспомощного, потому что я сука и «он мне не подошёл».
Меня даже не пригласили в дом.
– Спасибо, до свидания, – дверь захлопнулась.
И я ушла. Вернее, уковыляла. Медленно, приволакивая ноги, будто паралитик, ушла из дома, который за последние несколько лет стал мне почти родным. Где я провела много чудесных часов с прекрасной семьёй. Теперь – всё. Нет больше Веры. И нет больше хорошего отношения ко мне. И дом этот для меня совершенно чужой, он не любит меня, отталкивает. А скоро вообще опустеет.
К Новому году они уехали. Как я ни караулила их телефонными звонками (в гости меня больше не приглашали, лишь по телефону вежливо и сухо отвечали на вопросы), но отъезд таки проворонила. Алла Андреевна не позвонила, чтобы попрощаться. Однажды их телефон просто перестал отвечать. День, два. Я догадалась, что произошло, но должна была убедиться. Поехала туда после работы. Позвонила в дверь. Тишина. Стукнула к соседям.
– Так уехали они. Совсем. Квартиру продали, а новые жильцы ещё не въехали, ремонт делать собираются. А что?
– Ничего. Спасибо!
Вот так и живу с тех пор с огромным чувством вины. Адской вины! Но и сегодня не знаю, как правильно было поступить.
Я растеряна, раздавлена.
Пейзаж после бури
Сколько времени мне понадобилось, чтобы очухаться от ужаса? Месяца два, наверное. Помню, как каждое долбаное утро я просыпалась будто от бесплотного голоса вместо будильника, без всякого выражения произносившего два слова: Вера умерла. Умом можно тронуться! По этой причине много недель у меня не было никакого «доброго утра». Поднималась с кровати я в мрачнейшем расположении духа, в котором и пребывала весь день. На работе была угрюма, ни с кем не общалась, свои обязанности выполняла кое-как.
– Думаю, тебе стоит подумать о том, чтобы всё-таки уехать, – сказала однажды за ужином мама, печально глядя в окно. Я чуть не подавилась едой:
– Опа! Я тебе мешаю? Мне выгнать съёмщиков и сваливать отсюда?
– Дурочка! – мама посмотрела на меня с нежностью. Не обычной, не каждодневной. Настораживающей. – Я имею в виду – из России. Ты должна уехать в Израиль. Это проще всего, получится моментально.
– А, – успокоилась я. – Это да. Прям завтра и займусь.
– Дочь, я серьёзно, – мама взяла меня за руку. – Я не думала, что до этого дойдёт, но после всего… Слушай, не будет здесь толку. Поезжай, строй жизнь в нормальной стране!
Я отодвинула тарелку с жарким. Аппетит пропал, даже тот небольшой, который изредка появлялся к вечеру.
– Хорошо. Допустим, ты права и, как в анекдоте – «хоть тушкой, хоть чучелом, но ехать надо». Почему только я? Почему не мы? Мы вместе!
У мамы скривились губы, как у девочки, которая хочет заплакать, но изо всех сил сдерживается.
– Ну, куда мне? Возраст уже не тот – пятьдесят скоро. Сердце больное. Уже не освоюсь, не адаптируюсь. Язык не выучу. Честно – боюсь. И сил нет. Мне здесь лучше доживать.
– Так. Тебе скоро пятьдесят. У тебя больное сердце. Там уже не освоишься и боишься. У тебя нет сил. Ты перечислила все причины, по которым я не поеду… без тебя.
– Это глупо! – мама почти крикнула и легонько шлёпнула ладонью по столу. – Ты заставляешь меня чувствовать себя якорем, камнем на твоей шее! Заставляешь жалеть, что я всё ещё живая!
– Не дури, пожалуйста! – что ж, я тоже умею повышать голос, коли так. – У нас с тобой остались только мы с тобой! Подумай! Как мы можем расстаться? А? А?
– Только не плачь! – испугалась мама. Я и не заметила, что по щекам потекли слёзы. Ничего себе! Изменила обычная выдержка, Демон подвёл. Видимо, он здорово поизносился за последнее время, прохудился и больше никуда не годится.
Я неряшливо утёрлась рукавом и заметила, что мои ладони мелко дрожат. Как всё плохо-то. К сожалению, мама заметила тоже:
– Доча…
Сжавшись, как пружина, сцепив челюсти, закрыв глаза, я дала себе команду «А ну соберись, тряпка!», глубоко вздохнула, расслабилась и… перестала дрожать и реветь. Открыв глаза, твёрдо произнесла:
– Никуда без тебя не поеду. И давай это будет наш последний разговор на тему эмиграции, хорошо?
Мама опустила голову.
– Ты очень меня расстроила, Белочка.
– Уж прости. Ты меня тоже.
По утрам никакая, пустоголовая, вялая и ни на что не годящаяся я топала на работу и уже была морально готова к увольнению, потому что два серьёзных косяка – это и так много. Так теперь я раз за разом не выдерживала сроки. Никогда прежде не было, чтобы ко мне каждые четверть часа врывался кто-то с криком «Ну как? Готово? Давай в темпе, не успеем – всех убьют!»
Дело в том, что часто я часами сидела за компьютером, тупо глядя в экран и играя с кнопочками: А. ББ. ВВВ. ДДДД. Потом Delete и снова: Я. ЮЮ.ЭЭЭ… Весьма интеллектуальное занятие, правда? Но в моей голове было пусто и гулко. И вообще всё равно. «Что воля, что неволя…»
Наконец, случился третий вызов в высочайший кабинет. Бредя туда, слова «Вы уволены!» я повторила сама себе много-много раз, чтобы привыкнуть к ним, распробовать, получить прививку и отреагировать достойно. Всё справедливо: работник из меня никакой. И пока что я с собой справиться не в состоянии. Никто не обязан ждать, когда я «склеюсь» обратно.
– Кондратьева, я в курсе, что у вас приключилось в последние месяцы, давайте так: вы берёте неделю в счёт отпуска, приходите в себя, возвращаетесь и работаете, как прежде. Мне очень не хочется вас увольнять, но я бы это сделала, если б мне не объяснили, что происходит.
– Кто объяснил? – ошарашенно спросила я.
– Неужели непонятно? – бриллианты в ушах сверкнули особенно выразительно – с возмущением. – Нина Сергеевна, кто ж ещё! Такую мне тут цыганочку с выходом устроила, разъясняя, когда можно увольнять человека, когда нельзя, когда это оправданно, а когда аморально. Пришла вдруг, кричала… Аж проняло до костей! – мадам Костюм колыхнулась, хихикнув. – Впрочем, простите… ничего смешного. Вы измотаны, даю неделю отпуска. Ступайте и отоспитесь, придите в себя.
Шоки бывают разных видов и сортов. В тот раз я испытала очередной новый, доселе мне незнакомый.
Когда я зашла к Нине Сергеевне – без стука, просто зашла, она развернулась ко мне на стуле, глядя испуганно, и почему-то шёпотом спросила:
– Ну что, как?
– Нина Сергеевна. Спасибо. Всё в порядке. Вот большое спасибо. Большое. Вот спасибо… – неожиданно для себя я наклонилась к ней, маленькой толстушке, обняла её и заплакала, стараясь это делать как можно тише, тыкаясь лбом в её плечо. От неё почему-то пахло розовым маслом.
– Ну-ну, деточка, всё будет хорошо, всё образуется, – тётя Мотя гладила меня по волосам и ласково говорила банальные, ничего не значащие, но такие нужные в тот момент слова.
Кажется, со слезами прорвалось, как волдырь, и вышло громадное моё напряжение. Всю неделю отпуска я отсыпалась. Без помощи всяких препаратов. Просыпалась, пила кофе, что-то читала, что-то смотрела по телеку и снова спала. Вечером приходила мама и готовила ужин. Стыд какой! Она с работы приходила и готовила! Но я не могла себя заставить ничего делать.
Мы ужинали, и я, сытая зомби, опять топала в свою комнату и бухалась в неубранную ни разу за семь дней постель.
И, как оказалось, мне действительно надо было просто отдохнуть. Отоспаться и отлежать бока. К концу недели я почувствовала, как что-то меняется в моей голове, проясняется, что ли. Моему телу захотелось движения, разуму – работы. Я соскучилась по свежему воздуху, по людям и даже по уличному шуму. Я пришла в себя.
И когда закончился мой неожиданный отпуск, то с энтузиазмом вышла на работу и полностью в неё погрузилась – на радость коллегам и начальству. Всё-таки им меня не хватало.
Только вот зарплата теперь стала обидной – у всех, разумеется. Каждый раз, получая в бухгалтерии деньги, я грустно вздыхала, вспоминая былое.
– Всё-таки, думаю, тебе надо уезжать, – мама не прекращала доставать меня темой отъезда. Особенно в дни зарплаты.
– Только с тобой.
– Ты заставишь меня жалеть, что я живу, – угрожающе произносила мама.
– Я это сто раз уже слышала. Когда тебе надоест?
– Здесь ненадёжно, всё зыбко, – мама меняла тон на жалобный. – Мне очень тревожно за тебя, из-за этого болит сердце.
Опять шантаж.
Я стремительно уходила в свою комнату, хлопнув дверью.
Утро сурка, день сурка, вечер сурка.
Я – сурок.
Накануне миллениума
Вот и наступил 1999 год.
Когда я получила по «мылу» весёлое поздравление с Новым годом от Люды, то коротко поблагодарила её и сообщила про Веру. В тот же вечер от подруги пришло письмо: «Белочка, родная! Я всё понимаю и хочу тебя обнять! Ужасно сожалею о Вере! Это так печально… Когда захочешь, когда сможешь, напиши. Я каждый день проверяю почту.
Люда»
Девяносто девятый год. Последний уходящего века. Вокруг яростно спорили – последний или предпоследний? Когда начинается следующий – в нулевом году или в первом? И вообще – что случится, когда во всех компьютерах обнулится дата – ошибка 2000? О-о-о, нас ждёт катастрофа, коллапс, нечто невообразимое – ошибка 2000! Готовимся, ждём, старательно пугаем друг друга. Смешные люди!
И мама, и я продолжали трудиться там же, где и раньше, только совсем с другим «вознаграждением». Разница с «раньше» существенная, раза в четыре. Конечно, мы не голодали, но ресторанное «правило правой руки» при покупках чего бы то ни было пришлось заменить на «правило левой руки»: теперь мы жили с оглядкой на день завтрашний и, если строили планы, то неуверенно и робко.
Вообще-то я старалась свести любые «денежные» разговоры на нет, потому что они всегда заканчивались одинаково:
– Тебе нужно уезжать отсюда.
О, боже-боже!
На работе всё устаканилось, пришло в норму. Вернее, я пришла в норму. Конечно, если бы не тётя Мотя, меня успели бы уволить. Не те времена стояли на дворе, чтобы вникать в душевные муки сотрудников.
Мы здорово сблизились с Ниной Сергеевной. Отныне всегда ходили вместе обедать, с работы до метро шли вдвоём и много-много разговаривали. В сущности, это было единственное время, когда она могла отвести душу, поболтать и расслабиться. Дома не получалось, как я поняла из её рассказов про хмурого мужа и ленивых сыновей. Понятно, что пенять на детей – последнее дело, ведь они продукт твоего воспитания, значит, ты сам и накосячил. Нина ни разу не сказала дурного слова про своих лоботрясов. Только вздыхала и отводила глаза. Три обиженных на жизнь мужчины в одном доме – что может быть тяжелее и противнее? Это я так грубо о них говорю, Н. С. ничего подобного себе не позволяла.
– Что-то я делала неправильно. Думаю об этом постоянно, вспоминаю, ищу, где ошиблась, в чём?
– Вообще-то вы не в одиночку их растили, был ещё отец.
– Ну, он всегда был недоволен жизнью, сколько я его помню. С молодости это «мне недодали, а вот у других…».
– Зачем же замуж за такого?
– Я ж рассказывала: мне необходимо было убежать от нелюбящих меня людей, которых я раздражала. Задыхалась я от этой нелюбви, умирала! Он, наверное, был первым, кто мне какое-то нежное слово сказал, типа «А ты симпатичная и милая!». Всё! Этого хватило.
Вскоре мы с Ниной по её просьбе перешли на «ты»:
– Неуютно ощущать себя дамой преклонных лет, – смеялась она. – Достаточно рядом с тобой находиться, чтобы об этом помнить. Давай без отчеств!
Надо сказать, мне это не сразу далось. Всё же она была на двадцать с лишним лет старше меня.
Дружба у нас завязалась чисто служебная, потому что Нина, разумеется, не могла позволить себе просто прогуляться, сходить в кино или приехать ко мне в гости: в режиме 7/24 она обслуживала капризных мужиков. Конечно, мне безумно хотелось высказать своё бесценное мнение, даже требование – перестань, брось, пошли их на…, прекрати это обслуживание! Но я не смела – с какой стати? Кто я такая, чтобы давать советы немолодой женщине с незаладившейся судьбой? И что я предложу ей взамен? То-то. Я и помалкивала, иногда поскрипывая зубами от злости, когда она в очередной раз между делом упоминала, как накануне эти три придурка (моё слово, не её!) скривили морды на приготовленные ею голубцы. Видите ли, слишком много риса.
– Напутала я чего-то при готовке, – озабоченно качала головой Нина, размышляя, что ей купить по дороге домой и угодить своим трутням. И ведь двое из них уже наверняка торчали перед телевизором, ожидая, когда мать примчится с работы и накормит. Гр-р-р! Но я держала рот на замке – не моё дело.
А с каким удивлением на меня поглядывали редакционные девы и девицы! Мол, нашла себе компанию и общение, зачем ей эта тётя Мотя? Но вот на это мне уж точно было плевать с самой высокой горы. Даже не надо было следить за лицом, чтобы иметь правильное выражение – оно само непринуждённо и естественно было именно таким: да пошли вы все.
Придя в себя, я сообщила Люде по электронной почте, что уже в состоянии переписываться, извинившись за последний сумбур. В тот же день она прислала подробные инструкции, как установить некое ICQ, чтобы общаться в чате в режиме реального времени.
Это оказалось настоящим чудом, прорывом! Теперь мы с Людой общались очень много, а в выходные ещё и долго, сообразуясь лишь с разницей во времени и иногда прерываясь из-за моего слабенького наборно-телефонного интернета. Снова наступило счастье для нас обеих, мы опять сблизились и трепались обо всём на свете – и о пустяках, и о важном, будто мы снова рядом.
Часто было начхать на разницу во времени: то я не спала полночи, то она, но мы взахлёб трепались и не могли никак насладиться новой возможностью. Тем, кто вырос в эпоху скайпа, вацапа и социальных сетей, не понять того щенячьего восторга – для них все эти современные программы, как для нас, например, утюг – был всегда. Ну, с какой стати восхищаться утюгом? Ой, ребята, вы даже не представляете!..
«Ку-ку» – слышу я призыв около полуночи и бросаюсь к компьютеру, к кукующей «аське» – на связь выходит Людка, у которой день в самом разгаре. И мы переписываемся, причём, на огромной скорости, почти на той же, с какой говорим:
– Привет, родная! Ты ещё не идёшь спать? Есть пять минут?
– Привет! Конечно! А ты на работе?
– Да. Просто хотела пожелать тебе спокойной ночи!
– А тебе удачного дня! У вас там всё окей?
– Абсолютно! Мама здорова?
– ТТТ! А твои родаки адаптировались?
– Более-менее.
Людины родители приехали в Штаты к детям около года назад и остались там. Всё получилось, как и планировалось.
Людка рассказывала о своём житье-бытье, это было увлекательно. Однажды она сообщила, что живёт теперь вместе с «самым лучшим парнем на свете», они снимают квартиру. И скоро поженятся! Рассказала про жениха: он из наших, зовут Алекс, его родители эмигрировали двадцать лет назад, он такой же, как Людка, умница-ботаник. В первый раз они встретились в лаборатории – в белых халатах, защитных очках и в перчатках. И, похоже, именно в таком виде ужасно друг другу понравились, потому что чувства, как я поняла, вспыхнули сразу. Но ребята решили себя проверить и пока просто вместе живут, хотя их родители уже знакомы и всё одобряют.
– А вы на русском общаетесь? Он его ещё помнит?
– Плохо помнит! Но старается. Я его русскому обучаю, а он мой инглиш подтягивает.
Скоро влюблённые заканчивают учёбу, оба приглашены на работу в какой-то научный центр – там же, в Бостоне. В общем, всё супергениально!
– Не мучает тебя ностальгия? Ты опасалась, помнишь?
– Мучает иногда. Скучаю по тебе, по детству. Кстати, с Мариной больше совсем не общаешься?
– Совсем. А ты?
– Тут вышла история… Ты как раз была в ауте, поэтому я тебя не дёргала. Не так давно она позвонила и сообщила, что они едут в Штаты, собираются там провести всё Рождество и зимние каникулы. А будут жить недалеко, полчаса на машине от меня. Я сказала, чтобы сразу объявилась, дала ей все телефоны, даже моего парня. Сказала, что обязательно встретимся, я подъеду, заберу её, или они могут с мужем приехать к нам, если захотят. Она горячо обещала и восторженно пищала. Вылетали они на следующий день. С тех пор три месяца прошло, никто так и не позвонил: ни слуху, ни духу. Я проверяла: самолёты по этому маршруту крушения не потерпели. Ха-ха, чёрный юмор.
– Муж не разрешил. Зуб даю! Вы же не приближённые к губернатору штата. И Хилтоны вам не друзья.
– О да. Вполне возможная причина. Грустно это всё.
Считала ли я, что Люда, благодаря техническому прогрессу, вновь появилась в моей жизни, как и прежде? Конечно, нет. Но, в сравнении с недавним прошлым, казалось, что мир резко уменьшился, сделался совсем небольшим, и поэтому мы будто бы были не так уж далеко друг от друга. Практически по соседству. И это здорово меняло настроение!
Постепенно я совсем приходила в себя, оживала вместе с природой. И однажды в весенний денёк из-за журчания ручьёв, особенного запаха талого снега, пения расшумевшихся птиц, когда взрослый человек невольно мысленно возвращается в юность и даже в детство, до меня дошло, что очень-очень давно я не видела, не слышала Полину! Куда она подевалась?
Сначала умерла Вера, потом у меня была долгая апатия, но она-то, сама Полина, почему вообще не звонила ни единого раза? Апрель на дворе, а мы последний раз коротко поздравили друг друга с наступающим Новым годом – и всё. В феврале Поля не пригласила меня на свой день рождения – впервые! А я… у меня вылетело из дырявой на тот момент головы. Забыла! Не поздравила подругу, свинья. Но ведь она и не приглашала меня. А, может, не отмечала никак? Одним словом (то есть двумя), надо позвонить!
– Полинка? Привет! Сто лет в обед! – услышав знакомый милый голос я по-настоящему обрадовалась.
– Ой, Белочка! Дорогая! Какая молодец, что ты объявилась! Как ты там?
Или я параноик, или в тоне подруги мне послышались два борющихся друг с другом чувства: как здорово, что она звонит и лучше бы она и дальше не звонила. Я параноик.
– Всё вернулось в свои берега. Работаю. Мама тоже работает. Ничего нового.
– А как там Фимка? – с большим интересом поинтересовалась Поля.
Что, чёрт возьми, происходит? Сроду Полю Фимка не интересовал.
– Стареет котяра. Но ничего ещё, иногда буянит.
Я решилась:
– Не хочешь встретиться? На свежем воздухе или где-нибудь посидим.
Несколько секунд длилось молчание, заставившее меня снова параноить.
– А давай! – воскликнула Поля. – Назначай время и место. Я не очень привязана к часам по работе, тебе сложнее… Только не в выходные, они у меня под завязку забиты.
– Никак личной жизнью?
– Не-а. Работой.
– Ой!
– Такие нынче времена, Белочка.
Мы встретились на Твербуле в пятницу вечером в конце апреля. Дивный выдался денёк – ясный, солнечный, заканчивающийся упоительным вечером. Самый кайф тёплой весны, когда от ароматов начинающейся жизни трав, деревьев и прочих зеленеющих насаждений, голова идёт кругом, и радость жизни сама собой появляется из ниоткуда. А уж если идёшь навстречу подруге, которую давно не видела, то чуть не взлетаешь от восторга, будто наполнившись веселящим газом, как мистер Паррик из сказки «Мэри Поппинс».
И вот мы уже обнимаемся, целуемся, хохочем, разглядываем друг друга. Полинка изменилась – посолиднела. На ней идеально сидит элегантный деловой костюм, у неё высокие каблуки, причёска вроде та же, но аккуратно уложена, волосок к волоску, и намертво залачена.
– Ты прямо с международных переговоров? – спросила я её, чувствуя себя рядом с такой дамой бедной провинциалкой в своих узких джинсах и весенней короткой курточке. Мы не смотрелись ровесницами, Полина выглядела, безусловно, старше, но и в этом случае в миллион раз лучше меня, юной оборванки.
– Чурка ты, это мой обычный рабочий вид, дресс-код, – немножко хвастливо сообщила Поля. – После тебя у меня назначен деловой ужин, – она выразительно посмотрела на часы. Похоже, Полина лимитирует нашу встречу, чтобы вовремя свалить. Или взаправду у неё дела, а я параноик.
Мы, не торопясь, двинулись по бульвару к Никитским воротам.
– Рабочий вид? То есть, ты в политике по-настоящему трудишься, за зарплату?
– Ну да… – кивнула Поля. – Всё-таки это стало моей работой. Я работаю в пресс-центре партии, руковожу отделом.
– И как? У вас сейчас разве бурно?
– Ты даже представить себе не можешь, – задумчиво произнесла подруга, чуть нахмурившись. – Всякое намечается… грядут события.
– Опять? – охнула я. – И к чему готовиться? Какой кабздец на сей раз?
Поля пожала плечами:
– Да фиг его знает, пока не очень понятно. Но дефолт сделал своё дело, здорово изменил ситуацию.
– Изменил… Мы все стали беднее, это я знаю. А ещё как?
– Неясно, поэтому тревожно. Но мы готовимся.
– Да к чему?
Полина посмотрела на меня, как на навязчивую дуру.
– Давай сменим тему. Расскажи лучше о себе, как твои дела, что нового?
Мне не о чем было рассказывать, кроме как про Веру. Возможно, впервые за прошедшие с её смерти месяцы у меня получилось говорить об этом кратко, сухо, не срываясь в гнев и слёзы. Поля слушала и печально кивала.
– Вот ведь что натворили, гады. Вот до чего довели…
– Правительство? Президент? Ты их имеешь в виду?
– Ну, а кого ещё, – вздохнула та. – Это даром не пройдёт. Никому.
Я с любопытством посмотрела на подругу:
– У меня такое ощущение, что ты что-то знаешь про будущее, но скрываешь. Как Мальчиш-Кибальчиш свою великую тайну.
– Белка! – улыбнулась подруга. – Если кто-то что-то и знает наверняка, то не я и не моё окружение. Мы лишь в курсе, что что-то будет. А, кстати! – будто вспомнила она, не глядя на меня. – Недавно на одном мероприятии, знаешь, кого встретила? Тимура Кондратьева!
