Маленький памятник эпохе прозы
– Боже упаси! Нет, так нет, твоё полное право! Только не злись, пожалуйста, и… прости! Не сердись, а?
– Ладно, проехали. Меня и родители достали, как ты понимаешь, а уж противники и недоброжелатели – у-у-у! Любимая тема – баба одна вот и бесится.
– Полинка… правда, прости! Я идиотка.
Поля, как и обещала, помогла найти работу. На днях я должна была выйти на новую службу, а она собиралась уезжать. Я захотела отблагодарить её и за пару дней до этого пригласила Полину в кафе отметить победу Ельцина и заодно мою новую работу – за мой счёт в качестве благодарности.
– Будто мы не друзья, – разворчалась подруга по телефону. – Ты мне ничего не должна!
– Знаю! Но позволь мне доставить себе такое удовольствие, – выкрутилась я.
Мы сидим за столиком новёхонького кафе с тёмными стенами и сумеречным освещением. То самое время 90-х, когда кафешки, рестораны и бистро открывались повсюду, особенно в Москве, с дикой скоростью: в день по заведению примерно, если не больше.
Там, на улице, вовсю звенел и плавил асфальт жаркий день, здесь же было прохладно от кондиционера, по вечернему темновато. На любителя обстановка, но мне нравилось.
Заказали пару салатов, по бокалу сухого вина, кофе и пирожные. Нам принесли всё сразу. Тарелочки, чашки и бокалы теснились на столе, а мы с грустью поняли, что кофе скоро остынет, но нельзя же начинать с кофе и начали с вина.
– Полинка! Ты настоящий друг! – торжественно произнесла я, поднимая бокал. – Спасибо тебе, дорогая, никогда не забуду и вообще! – мы чокнулись.
– Да на здоровье, родная, всегда обращайся! – улыбнулась Поля. – А за Ельцина, значит, вторым разом будем?
Захохотали. Было легко и спокойно. Наконец, в полной мере я почувствовала, что меня отпустило. Нет, не закончилось, но – отпустило. Могу жить, дышать, аккуратно обращаясь с оставшимся от раны шрамом, стараясь по возможности его не беспокоить.
Скоро мы заказали по второму бокалу вина. Наверное, это было излишним. Когда усидели и второй, нечто в моей башке щёлкнуло и отключилось. Вылетел нужный предохранитель. Подмывало поделиться с подругой подробностями того, что случилось в моей жизни, ох, как подмывало! Но я сумела усилием воли перенаправить желание трепаться о личном в русло рассуждений вообще, не конкретизируя. И понесло меня бурным потоком, хотя речь я держала неторопливо, важно и убийственно серьёзно:
– Смотри, Поль! Ведь счастья никому никто не обещал, не гарантировал, его вообще не существует в ассортименте судьбы – ни как основного ингредиента, ни опцией. Человеки сами себе придумали, что созданы для счастья, как птицы для полёта, что каждый обязан стремиться быть счастливым. «Я этого достойна» и прочая ересь, которая не просто испортила жизнь миллиардам людей, но испортила их самих, превратив в завистливых и озлобленных людишек.
– Красиво говоришь! – восхитилась Полина. – Продолжай, мне нравится.
– Да? Хорошо. Что такое счастье? Подарок в коробке, счёт в банке? А, может, воспитание ребёнка, а потом ещё одного ребёнка? Или: рядышком всегда мокрые собачьи носы и щенячий писк? Какое оно – счастье, в чём, о чём? Понятно же, что для каждого – своё, – я театрально развела руками, многозначительно покивав. – Люди более-менее сошлись лишь в одном: нельзя быть бедным, надо быть богатым, тогда и о счастье можно продолжать разговор. Нашли «волшебную формулу». А ведь тоже не работает! «Богатые тоже плачут» и ещё как!
– Бедные в это не верят, – подметила Полина, подняв указательный палец. – Но потому они чаще всего и бедные, что глупые. Умные из бедных не просто верят и понимают, а ещё пуще ценят то счастье, которое у них есть, и сочувствуют богатым, но несчастным, которых хоть половником жри – их легион.
– О! Именно! Так в чём же счастье, Поль? Вот скажи!
– Моя мама говорит, что счастье в здоровье. Твоём собственном и твоих близких. Но кому как, кому что. Она говорит: чаще всего человек оценивает бесценность здоровья лишь тогда, когда его всерьёз прищучит болячкой. И однажды прищу… чивает всех, каждого, кроме тех счастливцев, кто умирает быстро, сразу – кирпич на голову, поезд по позвоночнику, сердце мгновенно взорвалось… Они даже понять не успели, что умерли, что это конец. Но не всем же так везёт!
– Здоровье? Если только про близких говорим. Чтоб мама моя была жива и здорова – да, это условие счастья. Но не только это! Я хочу жить хорошо, бал… бла..го…по…луч…но, поэтому если мама будет здорова, а я в заднице… пардон… то какое может быть счастье?
– Ты так говоришь, что можно подумать, тебе кто-то предлагает выбирать. Или сатана с предложением сделки заходил? – Полька хихикнула. – Никто ничего не выбирает, всё происходит, как происходит. Здоровье на богатство не меняют … и наоборот… вот!
– Поль, это немного другая тема. Я хотела сказать, что… нет чёткого понимания, что такое счастье, по очень простой причине – никто не представляет, о чём, собственно, речь. Если, как для большинства, счастье тире деньги, то становись в самую длинную в мире очередь, может, до тебя когда-нибудь и дойдёт раздача сокровищ. Но приготовься к тому, что – не-а, никогда твой номер не выиграет. Ты поставил на лошадь, на которую ставят все, вот вообще – все! Вот и вычисляй свой выигрыш. Да что тут вычислять? Он близок к нулю. Вот.
Сначала голова кружилась приятно, и чувствовался прилив сил и бодрости. Но с каждой минутой делалось хуже. Не то чтобы меня совсем развезло, но силы улетучивались, и хотелось прилечь отдохнуть. С каких-то двух жалких бокалов!
– Польк, ты как?
– Что-то меня плющит.
– И меня. Давай закажем кофе и воды. Надо как-то прийти в норму.
Пока нам несли новый заказ, мы сходили в туалет и ополоснули физиономии холодной водой. Вернувшись, жадно приникли к горячему кофе. Быстрый хмель так же быстро, к счастью, выветривался из башки.
– А что мы пили?
– Не знаю.
– Смотреть надо было.
– Можно подумать, ты разбираешься!
– Разбираться надо! В нашем-то возрасте! Стыд какой – чуть не надрались, – мы хихикали, как дуры.
– А моя мама говорит, – вдруг вспомнила я, – что счастье – это отсутствие несчастья. Как-то не очень мотивирующе звучит, правда?
– Да уж, – вздохнула Поля. – Хотелось бы большего.
– Заметь! Мы вообще не касались любви как необходимого элемента счастья! О чём это свидетельствует?
– О том, что у нас с тобой есть фиговый опыт, – улыбнулась подруга. – И на уровне инстинкта мы отвергаем в качестве счастья любовь к… мужчине и любовь мужчи…ны. Ты это имела в виду?
– Бинго! Именно так. Я тебя люблю, ты всё понимаешь. И очень тебе благодарна! Спасибо! Сейчас рассчитаюсь и пойдём отсюда… Тут вино отравленное.
– Белка! Мы нажрали и выпили больше, чем собирались! Давай пополам!
– Никаких пополам! Я тебя пригласила – всё, закрыли тему.
Наступил прохладный вечер, удушливое солнце, к счастью, скрылось за высокими домами. Поля и я вышли из кафе почти нормальные, по крайней мере, держались ровно и мыслили, кажется, чётко. Тепло простившись, обнявшись, мы разошлись в разные стороны – она к автобусной остановке, я к станции метро.
В организме ещё бултыхалось неприятное чувство, которое по дороге превратилось в сильную головную боль. Что же за гадость мы пили под видом сухого вина? В меню было название, было. Но я его не запомнила. Никогда больше не буду заказывать спиртное без консультации со знатоками! Мне двадцать три года, а я в винах ни бум-бум.
И опять пришёл сентябрь – солнечный, яркий, тёплый. Хотя по-прежнему длился високосный год. Но всё изменилось и оказалось, что не в годе дело. К осени «високосность» унялась и перестала пакостить. Жизнь вошла в нормальную колею, год расколдовался в обычный, даже благополучный. Ну, дырка у меня в сердце осталась, навеки и болючая, но с ней можно жить. Вполне!
В очередной раз проскочили мимо моего дня рождения без остановки. 28 июля – очень хреновый день для рождения, скажу я вам. Вернее, для его празднования – эдакое ни туда, ни сюда и с самого детства. Представьте (соратники по несчастью поймут): разгар лета, все друзья в разъездах – кто у бабушки в деревне, кто на даче, кто на море. Да мало ли. Лето же.
Мой папа обычно снимал пару комнаток в Подмосковье ровно на месяц – на время их с мамой отпусков. Часто там мы и справляли праздник (подарки родители привозили из Москвы в первый же день заезда и надёжно припрятывали).
Пару раз всей семьёй ездили в пансионаты на двадцать четыре дня, где по заказу родителей в пансионатской кухне мне пекли маленький индивидуальный тортик на 28 июля.
Всё оставшееся лето я торчала в Москве, правда, жила у бабули с дедулей, которые изо всех сил старались обеспечить мне весёлые каникулы: водили в зоопарк, в кино, в парк Горького на аттракционы – куда моя душенька пожелает. Мне не на что жаловаться, было замечательно!
Если день рождения приходился на этот период, то бабуля с утра пекла вкусные пироги с капустой и яблоками, а дедуля вёл меня в магазин игрушек и разрешал выбрать самой себе любой подарок. Я никогда не наглела и не выбирала что-то дорогое, типа большой коляски для кукол или железной дороги. Как правило, меня радовал очередной пупсик в младенческой одёжке или «набор доктора» с красным крестом.
Вечером приезжали мама и папа с подарком, тортом, конфетами, и мы вместе пировали, пели песни и танцевали под пластинки. Прекрасные мои детские дни рождения!
Но привычки отмечать с друзьями, приглашая к себе одноклассников, у меня не выработалось. Ведь 28 июля никуда не сдвинешь. В институте история повторилась заново: пойди найди в Москве хоть кого-то из студентов в середине лета. Да и у взрослых этот месяц самый отпускной.
До сих пор никак не праздную, между прочим, хотя ничто не мешает, есть все условия. Привычки нет. Кроме того, в эпоху интернета началось непереносимое для меня – электронные поздравления с сердечками, идиотскими смайликами, приторно-сладкими пожеланиями, приправленными гадкими словечками типа «обнимашки-целовашки», «день варенья» и прочим тошнотворным новоязом. А чего стоят поздравительные стихи! Поубивала бы всех сочинителей-«поэтов»! Одна из причин, почему я быстро убрала из сетей дату своего рождения – страстное нежелание получать этот мусор от кого попало. Знают и помнят самые близкие. Самые.
Впрочем, это не имеет никакого отношения к нынешнему повествованию. Суть в том, что в далёком 96-м году мой очередной, двадцать третий, день рождения, как обычно, проскочил незаметно для всех, потому что в столице никого не было. Вера с мамой и сыном дышали дачным кислородом, Марина… какая теперь могла быть Марина, по полгода проводящая с наследником капитала в забугорных кущах? Даже не позвонила. Полинка, притомившись от политических баталий, уехала со своими соратниками-демократами праздновать победу Ельцина где-то в курортной Прибалтике.
Только Людка позвонила из Штатов, и мы с ней очень долго трепались – разорилась она тогда на этом разговоре, наверное.
28 июля мы с мамой посидели с бутылочкой сухого, поздравили друг друга. И, ей-богу, этого было довольно.
Я на новом витке.
День за днём
Всё-таки мы сдали мою квартиру юным счастливым супругам, на глупо-блаженные улыбки которых я смотрела снисходительно, с высоты своего печального опыта.
Что важно: теперь мы с мамой могли позволить себе жить-поживать по «правилу правой руки» в ресторане: столбик с ценами закрывается рукой, чтобы не видеть цифры, блюдо выбирается, исходя только из желания его съесть, а не стоимости. Конечно, мы не приобретали бриллианты и не ездили в Австралию, не покупали одежду в бутиках, где каждый карман отделан стразами Сваровски… Не в состоянии были прикупить ещё одну квартиру (ипотеки пока что в России «не изобрели») и даже на машину не разорились – ни мама, ни я не водили.
Но в обычной, рутинной, каждодневной жизни мы позволяли себе всё, на что падал глаз, что привлекало – недешёвые деликатесы, хорошую одежду из приличных магазинов, а не с рынка; дорогие билеты на модные спектакли в первые ряды. За границей я всегда жила в отличных отелях, хотя летала туда по возможности чартерными рейсами.
Маленькие и большие радости нарождавшегося среднего класса. С десяток лет он всё же просуществовал, хоть и не успел осознать себя в полной мере, как его расстреляли. По-большевистски, из маузера, как водится. А он-то, средний класс наивный, надеялся, что теперь заживёт по-людски в собственной стране, никто ему не станет мешать спокойно и честно работать, зарабатывать, тратить и потихоньку богатеть.
Мы с мамой успели немного побыть средним классом и вкусить радости честного и хорошо оплачиваемого труда с прибавкой от сдачи в наём жилья. Но это был настолько недолгий период в России, настолько незаметный в исторических масштабах, что можно считать, его и не было вовсе.
Однако вернёмся в тот краткий миг… Теперь я работала копирайтером в богатом глянцевом журнале, принадлежащем известному холдингу. Писала заказные материалы, придумывала, когда требовалось, эффектные слоганы для рекламных модулей. С девяти до шести присутствовала, как штык, на рабочем месте – в красивом офисе, где сотрудники были рассажены в большом зале и разделены стеклянными перегородками, каждый в своём закутке. Рабочее место состояло из стильной чёрной офисной пары стол-кресло и самого современного компьютера.
Внутренний распорядок требовал обязательного присутствия на службе «от и до» без всяких попыток заикнуться о творческой работе и необходимости «подумать дома, писать в ночи за чашечкой кофе». А вот фиг! За такие зарплаты будьте любезны быть пред очами начальства в любой рабочий час. «Такие зарплаты» соответствовали предъявляемым требованиям, не поспоришь. К тому же нередко перепадали солидные гонорары за особо важную работу, приносившую изданию очень приличный доход. Тех, кто имел отношение к удачной сделке, никогда не обижали. А я умела писать хорошие рекламные тексты любых размеров, сочиняла складные «слоганы», придумывала быстро и с вариантами – клиенты имели возможность выбрать. Такой у меня… дар. Во всяком случае, коллеги и начальство называли это «даром». А я каждый раз вздрагивала от подобных похвал. Мне хотелось крикнуть: «Да вы понятия не имеете, что такое дар! Вот это всё – подарочек из галантереи. Дар – это счастье и ярко раскрашенный мир, вечная гуашевая красота вокруг и весёлая щекотка в животе! Бедняги, восхищаетесь фантиком от жвачки». Разумеется, я молчала, вежливо улыбалась и благодарила за высокую оценку моего скромного труда.
Ровно, гладко, устроенно, даже скучновато, до того благополучно – так можно кратко описать тогдашнюю мою жизнь. «Речистые былинники», рассказывая про «страшные 90-е», всегда возмущаются подобной крамолой: как можно говорить о покое и устроенности, когда народ голодал, старушки замертво падали в центре Москвы, а дети криком кричали «хотим кушать»! На то они и былинники, чтобы бесконечно придумывать, фантазировать, услаждая слух тех, кому по какой-то причине жизненно необходимо слышать именно это.
Даже знаю, почему это работает: слишком многим надо оправдываться за тогдашнюю свою убогую жизнь, когда они не смогли ничего. Плохое образование ли, бесталанность или лень – не знаю, не хочу быть судьёй! Но голову готова дать на отсечение, что в то время можно было очень многое – и начать, и сделать, и преуспеть.
Да, было весьма непростое и жёсткое время – а когда и где ломка общества происходила мягко и с «уверенностью в завтрашнем дне»? Покажите мне такое место? Без крови – уже подарок судьбы, потрясающий шанс, один из миллиона! Чтобы его упустить целиком и полностью, надо быть… Россией.
Одни сидели ровненько на ягодицах и ждали, когда им преподнесут Время на жостовском подносе – правильное, удобное, комфортное и с подогревом. Другие делали это Время сами, создавали его, работали, «творили, выдумывали, пробовали». С рисками и без страховки.
Голодающие, падающие в обмороки старушки существуют лишь в воображении былинников. Никакого голода-холода и близко не было – как, кстати, и в последние десятилетия советской власти. Терпеть не могу, когда лгут «ради высокой цели» – с любой стороны. От лжи только хуже в итоге всем и всегда.
В середине 90-х для предприимчивых людей на дворе стояло непростое, но перспективное время. А для таких, как я и моя мама, для нанятых, которым хорошо платили, чей труд ценили, то были вполне спокойные, сытые годы. И нас было очень много! Никто из тех, кого я знала, не прозябал. Да хотя бы в нашем холдинге работали сотни людей, которые вовсе не походили на несчастных чаплинских персонажей – забитых, испуганных, измученных капитализмом. Отнюдь!
Ещё былинники любят рассказывать о сплошных перестрелках и убийствах прямо на улицах городов, особенно Москвы. Градус творящегося тогда ужаса в «воспоминаниях» повышается прямо пропорционально историческому удалению от тех лет. Нынешние малыши наверняка уверены, что, скажем, в столице отовсюду трещала пулемётная стрельба, «на поле танки грохотали», стояли баррикады, из-за которых бандиты обстреливали друг друга, а мирные граждане старались проскочить между пулями, но не всегда удавалось.
90-е – самые активные годы моей жизни и работы в Москве. Ничего подобного ни разу – ни канонады, ни даже выстрела рядом. Узнавала о подобном только из новостей.
Ни один знакомый парень не оказался в банде. Все нашли себя, прости господи, в созидательном труде. Как так получается? Или зависит от страты, к которой принадлежишь? Так надо с умом выбирать страту, если ты взрослый человек.
Только с одним соглашусь: рэкет, который адски мешал бизнесу, на самом деле существовал, что было, то было. Но какое отношение он мог иметь к былинникам и тем, кто сладострастно им внимает? Где был рэкет, и где они? Эти люди одинаково ненавидят и бизнес, и рэкет, не видя между ними разницы (до сих пор, кстати). Есть у тебя деньги – неважно, заработал ты их честно или отобрал у кого-то – по-любому ты сволочь.
Хитромудренькое государство же тогда приглядывалось к рэкету, прищурившись и размышляя: а вот ведь как можно легко стричь бабло – без вложений, не тратясь, всего лишь имея силу. «Ну, так это у меня есть, чего я жду, почему не по рангу всякая шелупонь деньги отжимает, это ж всё моё!» – возмущённо подытожило государство.
С тех пор в стране есть единственный, многоголовый самый главный, безжалостный и непобедимый рэкетир. И его наличие вполне устраивает былинников и внимающих. Не смущает ничем. Такова наша печальная реальность.
Почему так много приходится говорить об экономике и политике, почему? Да потому что не удаётся жить в России, не получая регулярно по морде политикой и, соответственно, экономикой! Особенно если ты пытаешься что-то сделать, предприимчив и «высовываешься». Нигде больше в цивилизованном мире нет такой адской зависимости! Жизнь всех поколений, каждого человека в эрэфии на сто процентов зависит от того, какая нынче сволочь у власти – побольше или поменьше? Ну, последние двадцать лет (это с двухтысячного) без выбора…
Впрочем, и такое уже бывало! В этих случаях всегда начинает тяжело хворать экономика – железная зависимость. Какую эпоху, какие годы ни возьми! Крохотное окошечко в несколько лет в 90-е не считается – несерьёзно по времени. Хотя на судьбы многих успело оказать огромное влияние, изменить, повернуть, перевернуть. Например, мою.
Как всё у меня сложилось бы, если бы не то, что происходило в 90-е? Уверена, что в итоге получилась бы принципиально другая Белла. Возможно, её судьба мне не понравилась бы. Белла, которую воспитал маразматический застой или Белла, сформировавшаяся при реваншизме? И то, и другое – катастрофа.
Вторая половина девяностых… Жизнь постепенно входила в цивилизованные и стабильные берега. Казалось, что стабильность навсегда. Ошиблись. Но впереди была ещё парочка спокойных лет.
Даже особенно рассказывать не о чем. Пять дней работы до шести, потом домой с заскоком в магазин. Ужин с мамой и телевизором, почитать и баиньки.
В пятницу и выходные встречались с подругами, Поля таскала меня в ночные клубы, где мы танцевали, пили какую-то сладкую гадость и заигрывали с парнями. Ни в какие серьёзные знакомства с продолжением я не вступала, а вот Полинка… Не раз она уходила из клуба с обнимку с каким-нибудь юношей, виновато сказав мне на прощание:
– Ну, мы пойдём, ага? Ты не обидишься?
Да, господи! На здоровье.
Я редко позволяла себя кому-то провожать, но, если видела, что парень безопасен, не возражала. Главная задача – успеть до закрытия метро. И вот бредём мы по ночной улице, приближаясь к моему дому.
– Ты дашь свой телефон? – спрашивал парень, тщетно пытаясь схватить меня за руку или приобнять. Я всё время ловко уворачивалась.
– Давай лучше ты мне свой.
– А ты позвонишь?
– Конечно, Серёжа! Прямо завтра!
– Я же Саша…
Клубы мне нужны были только для танцев и встречи с Полей.
Но чаще мы с ней никуда не ходили, а вели бесконечные разговоры у кого-то из нас дома. О мироздании, о человеке и его предназначении, о цивилизации и дикарстве, о религии и науке. Болтая, забывали про время, уютно сидя или у меня на кухне и литрами глуша кофе, либо у неё – в красивой комнате, уставленной уникальной мебелью. В такой обстановке особенно приятно болтать о вечном, уверяю!
Полинина политическая активность немного поутихла после выборов, хотя она вступила в партию «Яблоко», точнее, в «Молодёжное Московское Яблоко», поэтому часто ходила на собрания, сходки, митинги и пикеты. И как журналист работала теперь на партию. Но в свободное от политработы время…
– Смотри, – задумчиво и напевно рассуждала Поля, угнездившись в небольшом старинном кресле на гнутых ножках и причудливо сплетя длинные ноги в облегающих лосинах, – насколько же всё противоречиво. Человек – сборище противоречий!
– «Я – царь – я – раб – я червь – я бог», – напомнила я, сидя напротив подруги на банкетке, жутко неудобной, жёсткой, но такой красивой, что само сознание, куда пристроена моя попа, наполняло чувством собственного достоинства и заставляло держать спину прямо.
– Вот именно! Поэтому связать свою жизнь с кем-то навсегда – это, на мой взгляд, экстрим! Во-первых, человек может меняться, и кто знает, во что он превратится через пару лет.
– А уж через десяток…
– Именно! Хотя твой опыт, – она многозначительно посмотрела на меня, подняв брови, – доказывает, что даже пяти лет может не понадобиться.
– Мой опыт патологический, – усмехнулась я.
– Да нет же. Патологично превращение в чудище, а не то, что вы так скоро друг в друге разочаровались. Не политика, так что-то иное развело бы.
– Совсем в этом не уверена, – я покачала головой. – В том режиме, в каком мы жили тогда, можно было ещё хоть десять лет промариноваться. И не дай бог родить ребёнка.
– О! – Поля подняла палец. – Молодец! В точку. Не дай бог при таких условиях родить ребёнка. И через два года узнать, что вы – не пара. Это ж какая безответственность!
– А сколько надо времени, чтобы узнать, по-твоему?
– Шут его знает. Может, как раз десять. Может, больше… Помнишь «Назад в будущее»?
– А как же!
– Я часто думаю, куда б двинулась на такой машине, в какой год, если назад?
– Ты только после фильма об этом стала думать? Я лет эдак с десяти, после первых прочитанных книжек о перемещении во времени.
– А я отсталая в этом смысле, не любила фантастику, предпочитала детективы. Ну, неважно. В общем, подумала так: приезжаю я на Делориане в 1917 год и не допускаю революции…
– Ай! – я закатила глаза. – Кто про что!
– Не перебивай! Значит, не допускаю я революции и, знаешь, что получается?
– Как что? Процветающая Россия, изо всех сил догоняющая Запад по технологиям и вылезающая с помощью капитализма в развитый мир. Я правильно рассуждаю? – улыбалась я. Но Поля оставалась серьёзной.
– Нет. Получается кое-что другое. Я тогда просто не родилась бы.
– Почему?
– Потому что мои родители не встретились бы никогда. Папин дед был кузнецом в деревне, у него – пятеро ртов, о каком высшем образовании могла идти речь? Тем более – в столице, а они жили почти на Урале! А мама из московских мещан. Вероятность знакомства мамы и папы была бы сведена к нулю.
– Если бы ты вовремя интересовалась фантастикой, то давно знала бы про эффект бабочки, – съязвила я.
– Да знаю я про этот эффект! – махнула рукой Поля. – Очень красиво и слишком метафорично, чтобы применить к чьей-то конкретной жизни. А вот тебе конкретика: я. Меня бы не было. Значит, не в моих интересах отменять революцию, – печально закончила подруга.
– Хм. А перед тобой реально встал такой выбор? Ты сконструировала Делориан и поэтому так убийственно серьёзно отказываешься отменять октябрь семнадцатого года и оставить Ленина с носом? – мы обе заржали.
Нам было хорошо вместе.
– Надо чаще встречаться! – говорили мы друг другу всякий раз, прощаясь и обнимаясь.
