Ужас это мой Дом

Ещё как-то у меня был котёнок. Красивый чёрный маленький котёнок. А потом он пропал. Несколько дней я не знала, где он, и всё у мамы спрашивала, а она говорила, что он убежал. Потом прошло ещё пару недель, и я уже не помню как, но она мне рассказала, что котёнок не сбежал, а что мой папа его убил. Меня тем вечером не было дома. А он был пьяный. Рассказала, что взял котёнка и за то, что он написал где-то там, бросил его со всей силы об стену в своей комнате, и там убил. Вот поэтому у меня больше нет котёнка. У меня тогда начался ужасный приступ истерики, я ушла в ванную, в голове потемнело и очень кружилось, я не могла нормально дышать, слёзы лились ручьём, я сидела на ванной и умывалась холодной водой из умывальника, чтобы хоть как-то прийти в себя. Потом мама пришла меня пожалеть и сказать, чтобы я не плакала. Она меня жалела только в такие вот моменты. Раза два или три в жизни. Она нечасто видела как я плачу, чаще я её успокаивала и утешала. Ей выдалось сложнее, я знаю, меня-то он хоть не бил.

Ещё была маленькая собачка, над которой он очень сильно издевался. Как- то по маминым словам он её мордочкой вырыл в земле целую яму, воспитывал её за что-то. А потом он привязал её на верёвке возле входной двери и уехал на работу. Её звали Бусинка. Буся решила почему-то спрыгнуть со ступенек, и, конечно же, не догадалась, что она привязана на короткую верёвку. Я нашла её повешенную, когда пришла со школы домой. Долго плакала, а потом ушла на улицу, ждала, пока мои приедут с работы и что-то сделают. Они приехали, никто не сказал мне ни одного утешительного слова. Папа только пробурчал мне, мол почему я её не сняла, а ушла куда-то там. И потом они пошли ужинать. Вот так вот. И всё. Я вообще ничего не понимала.

При мне отец любил стрелять воробьёв котам. А когда-то они с соседом выпившие решили выйти на улицу и стрелять бездомных собак. Я вышла тогда из калитки и шла гулять с друзьями. В этот момент при мне сосед Гена подстрелил бездомную собаку, и та, заскулив, убежала куда-то. «Сдыхать побежала», сказал Гена, спокойно затягиваясь сигаретой, а меня тогда охватил панический ужас, злость, невероятная боль за собаку. Я подумала, что лучше бы он меня подстрелил вместо той бедной дворняжки. И никому даже в голову не пришло, как это всё зрелище подстреленного животного перенесёт моя детская психика. А что, разве я могу быть чем-то недовольна? Просто я не ценю того, что имею.

Помню себя маленькой, я сижу и мама меня обувает, мы куда-то уходим, я расстроенная с опущенной головой. Мама серьёзно смотрит на папу, тот стоит недалеко от нас, скрестив руки на груди. Кажется, происходит что-то важное. Мама спрашивает, с кем я хочу остаться жить – с ней, или с папой, и хочет, чтобы я ответила прямо сейчас. Мне хочется провалиться сквозь землю, я долго сижу с опущенной головой и ничего не могу сказать, а потом отвечаю, что с мамой, чтобы она не обиделась. Ужасный момент, я чувствовала, что предаю папу, но в то же время мне нужно было кого-то выбрать. Я никого не хотела выбирать. Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Но давление было сильным, они ждали от меня ответа и решения. Я не помню, чтобы после того момента меня когда-либо так внимательно слушали.

Мама мне всегда рассказывала о том, какой папа плохой, наверное, каждый день. Я с самого детства знала, с кем и как часто он ей изменяет. К одной мама даже на работу ходила. Ещё мы как-то столкнулись с его барышней на отдыхе. Мама жутко ревновала, по ней было видно, как сильно было задето её женское достоинство. Мне было тогда лет 13. Она просила меня незаметно сфотографировать барышню, чтобы мама потом могла сходить с этой фотографией к гадалке и та бы ей всё поведала.

Ещё как-то папа начал изменять маме с её близкой университетской подругой Аллой. Мне было около 10. Почему-то я знала очень чёткие детали этой измены и вообще о том, как проходил их секс. Я также не знаю почему, но я знаю о том, как плохо проходил секс у моих родителей. Что отец не был с мамой нежный и что ей всё это не нравилось. Они спали в раздельных спальнях как только мы переехали из квартиры в дом, и у каждого была своя комната. Мама хотела, чтобы я спала с ней в спальне. А потом мы с ней поменялись комнатами на ночь, потому что в её спальню нужно было пройти через папину комнату. А ей, наверное, было не по себе проходить мимо мужа и идти закрываться в другой комнате. Мы допоздна смотрели в моей комнате телевизор, и если мы слышали, что папа уже уснул, то мама шла в свою спальню, а если он ещё не спал и смотрел телевизор, то тогда мама просила, чтобы в спальню шла вместо неё я.

Мама мне рассказывала, что папа несколько раз пытался изнасиловать бабушку. Приходил к ней пьяный и голый в комнату несколько раз посреди ночи. Я не думаю, что там что-то произошло, но в истории компьютера я постоянно находила порно с очень толстыми женщинами. Мамина мама была низенькой и очень полной женщиной. Я старалась об это много не думать.

Я никогда не чувствовала себя в безопасности. Только в то время, когда была не дома, в больнице, в лагере, опять в больнице, я часто болела. Но даже вдали от дома я никогда не чувствовала душевного спокойствия, тревога стала моей постоянной гостьей. Когда я стала постарше, у меня внутри всё будто атрофировались, я перестала чувствовать эмоции так остро. Тревога осталась, но жуткий и искренний страх и переживания за маму сменились грустью за неё, а со временем и раздражением. Я не помню, чтобы она за меня искренне радовалась, или чтобы обняла, как-то пожалела или выслушала. Или даже просто спросила бы, как я себя чувствую. Хотя, нет, помню, несколько раз она меня спрашивала «Катюша, как у тебя вообще дела?» «нормально, я отвечала, у меня всё нормально»… в душе, как обычно, всё горело, рвало и страдало, а на деле рассказывать этого всего не хотелось. Зачем? Я и сама знаю, что не ценю всего того, что имею. Мамины слова таки сильно засели из детства.

У нас всегда был один гардероб на двоих, вплоть до нижнего белья. Что было моё, было и её, перечить или хотя бы заикаться о том, что я хочу иметь свои собственные трусы, было невозможным. Обижалась. Опять я думаю только о себе. Ведь мама для меня всё на свете, а я тут про свои личные трусы. И в кого я такая?

Мама часто повторяла, что я думаю только о себе. Это уже когда я стала подросткового возраста. Она часто на меня злилась почему-то. Я всегда очень старалась быть хорошей дочкой. Для себя я редко что просила, вообще я для себя почти никогда ничего не просила у родителей. В деньгах никогда нужны не было, мама любила покупать мне разную красивую одежду и всегда хотела, чтобы я одевалась хорошо. Так сказать, и одета, и обута. Только одежда, которую она мне покупала, была совершенно не в моем стиле и вкусе, и весь мой эпатаж воспринимался завистью и оценкой одноклассников и учителей. Я больше напоминала стиль мамы. Она всегда говорила, что у неё хороший вкус на вещи, а у меня жлобский, как у папы. Мама всегда радовалась, когда шла на рынок за обновками, и это были такие её редкие моменты настоящей радости и удовольствия, что я просто закрывала рот, шла за ней, ждала позади, пока она выбирала мне кофточки и блузочки. Потом я это меряла на морозе за какой-то шторкой, ненавидела своё отражение в зеркале, и если маме нравилось, то мы покупали. На следующий день я шла в школу в обновке и слышала от одноклассниц «ой, ну ты опять в обновке..». И вроде бы мечта каждой девочки, если так подумать, но почему-то просто хотелось одеть что-то очень простое, как у всех, быть как они, и влиться в коллектив.

Я всегда искала друзей и была очень общительной. Садик был моим уголком радости и счастья, приятного общения, место, где ко мне хорошо относились и не кричали. А ещё там были такие же, как и я, дети, с которыми я могла разговаривать и дружить, и играть в игрушки, это было очень интересно! Я никогда не могла уснуть, когда был тихий час. За всё время детсада я спала днём только один- единственный раз. Я стала известной в своей группе, как девочка, которая не спит, и после долгих попыток воспитателей, уговоров, угроз и заставляний, мне просто начали разрешать оставаться в игровой и просто продолжать играть игрушками. Мне всегда было смешно по этому поводу, я думала, это происходит потому, что у меня было очень много энергии и шило в попе, как говорится. Но на самом деле мне там было так хорошо, что я не хотела терять ни минуты на какой- то там сон. Даже оставаясь одной на коврике в игровой, мне было хорошо, спокойно. Я могла петь себе под нос, и не бояться, что это пение кто-то заметит и высмеет, и просто наслаждаться какой-то безопасностью и теплом. У нас в садике были большие окна, свет всегда заливал комнату, было много ярких цветов жёлтого, зелёного и синего вокруг, и всегда вкусно пахло. Да, я любила садик, это был мой островок детской радости.

Я всегда любила праздник Новый Год, как-то он для меня был самым значимым и самым светлым. В доме приятно пахло елью, мы красиво с мамой одевались, и всегда было ощущение чего-то прекрасного, мы жили в ожидании чуда. Помню, 31го декабря мы с мамой накрывали праздничный стол и ждали гостей. Достали лучшую сервировочную посуду, самый дорогой и лучший хрусталь из шкафчиков. Папа всегда любил, чтобы в доме всё было идеально красиво к приходу гостей. Я увидела пыль на телевизоре и побежала быстро за средством, чтобы её вытереть. Когда папа услышал запах очистительного средства в комнате, где был накрыт стол, он очень меня ругал и очень долго обзывал. И как я могла не подумать о том, что это средство будет, конечно же, пахнуть. Я использовала совсем чуть-чуть, просто чтобы протереть гадостную пыль на телевизоре, а в итоге испортила всем настроение, и самое что обидное – это незабываемое ощущение праздника. Вечно я некстати. И все испорчу.

Папа меня часто оскорблял. Так получалось, что когда я что-то делала неправильно или чего-то не понимала, то ругань летела на мою голову безжалостно. Чаще всего мне говорили, что я дура, прибацаная, придурошная, тупая, такая же конченая как и моя мама, проститутка, шлюха. Это всё сопровождалось градом самых разных и матов. Отец всегда использовал очень много нецензурной лексики, самой некрасивой и самой откровенной. Не смотря на то, рядом я или нет, зачастую и мне в след. В основе всех его обзываний всегда был один смысл – не будь как мама. Маму он оскорблял более плохими словами, к тому же постоянно повторял, что когда-то её убьёт, закопает где-нибудь, и ему за это ничего не будет. Мы всегда жили в ужасном страхе. Мама за свою жизнь, а я за жизнь мамы.

Я не помню, чтобы отец хоть когда-то со мной разговаривал о чём-то, или играл в игры, или чему-то учил, объяснял. Он совершенно не занимался моим воспитанием, такое чувство, что он общался со мной только через маму. Он давал ей деньги на то, чтобы она заплатила за мою школу, купила мне одежду, книжки и продукты для всей семьи. Вообще я редко помню его трезвым. Когда он был трезвый, он был очень нервный, взрывоопасный. Хорошее настроение у него было только когда начиналась пьянка, и вокруг была компания собутыльников. Когда он доходил до определенной кондиции, он начинал бить посуду в доме, или бить маму, или соседа, или моих животных. Такие вот у меня были сказки перед сном.

У нас в туалете всегда было очень накурено. Сколько себя помню, я с маленького возраста ходила в туалет, как в газовую камеру. Вытяжка не работала, и дверь всегда закрывалась, чтобы дым не выходил в дом. Так я ходила в школу с жутко прокуренными волосами и одеждой. От меня воняло так, как будто я всю ночь сидела в кабаке. Ещё папа всегда курил в машине. Когда я сидела сзади него, пепел и дым летели мне в лицо, а сквозняк от открытого окна сильно дул в уши. Если на мне была шапка, я сильнее натягивала её на уши и заматывала горло шарфом, а если не было, просила папу прикрыть окно. Он недовольно причмокивал, но таки окно немого подымал. И сквозняк уже не так сильно дул мне в голову. Если это вообще кого-то и когда-то волновало.

Папина мама, бабушка Катя, с нами общаться не любила. Ей не нравился папин тяжелый характер, а поскольку он и её часто оскорблял и во всём критиковал, то встречались мы крайне редко. Мама, папа и бабушка все вместе работали. Но всё их общение заканчивалось в 4, потом папа развозил всех по домам. У нас был семейный ужин раз в году, на рождество. Мы приходили к бабушке в гости, она накрывала на стол, папа вечно бурчал и ухмылялся, когда на столе чего-то не оказывалось. Он смеялся над тем, какая бабушка плохая хозяйка, резко подшучивал над ней, она сильно обижалась, он часто выходил курить. Я изображала интерес, радость от полученных на НГ подарков, и очень сильно переедала. Потому как я была обязана попробовать всё, что было на столе, и потом обязательно сладкое. Мы все ненавидели этот семейный ужин раз в году, но это была обязательно. Кажется, все просто успокаивали себя тем, что всё скоро закончится. Мама постоянно жаловалась, что бабушка Катя отдаёт нам всё со стола домой. Она потом смеялась и называла это «недоедками» или мусором, или ещё чем. Такие ужины на Рождество всегда для меня были большим стрессом. Они никогда не проходили гладко, всегда со скандалом, унижениями и оскорблениями. Собираясь на такое мероприятие, я заведомо знала, чем всё закончится. Ужин проходил часа 3 или 4. Потом мы втроём возвращались домой, и каждый сразу же шёл и закрывался в своей комнате. Выходили мы оттуда уже утром, на завтрак. Иногда папа привозил нас домой, а сам уезжал пить с друзьями. Такое вот было Рождество.

Я как-то спросила маму, почему меня назвали Катей. Она раздражённо пожала плечами и нервно выдавила, мол, не знаю, Катя да и Катя, а как бы ты хотела чтобы тебя назвали? Я ничего не ответила и больше такого маму не спрашивала. Когда была маленькая, то спросила папу «А ты кого хотел, мальчика, или девочку?» Папа улыбнулся и сказал «Я тебя хотел». Мне было лет 5, а я до сих пор помню, было очень приятно и тепло на душе. До сих пор тепло, как вспоминаю это «тебя хотел.» У мамы как-то спрашивала, хотела ли она ребёнка. Не помню, что она ответила, только помню, она разозлилась очень, что я задаю глупые вопросы, и что ерунду всё время спрашиваю. Я, и правда, всё время какую-то ерунду спрашивала. Как можно маму такое спрашивать.

В средней школе у меня были проблемы и с учебой, и с самооценкой, и с одноклассниками. Я начала вести дневник, куда могла бы записывать свои мысли. Как-то родители его нашли и прочитали. Там было что-то не очень глубоко личное, но что-то папа решил высмеять. Мне было очень неловко и очень стыдно. Кажется, он высмеял мои грамматические ошибки. А ещё как-то у меня появилась подружка по переписке. Я нашла её адрес и фотографию в молодёжном журнале и написала ей настоящее письмо. Это было ещё до появления интернета в каждом доме и сетей. Да, у меня была настоящая подружка, с которой мы общались настоящими письмами. Оксана Глоба, кажется, из Черкасской области. Как-то папа прочёл моё письмо ей. Он не смеялся, но сделал замечание по поводу чего-то там написанного. Мне было очень стыдно из-за того, что он читала мои личные мысли. Очень стыдно. Когда мне было лет 15 или 16, я порвала в маленькие клочья все свои записи, стихи и дневники, и выбросила их в мусор. От дома отнесла несколько улиц, чтобы точно знать, что они их не достанут и не увидят. Помню, внутри было очень больно, когда я рвала свои записи. Было такое чувство, что я закапываю саму себя в яму и заталкиваю все свои чувства глубоко внутрь.

Я решила больше никогда ничего не писать и не проявлять ничего из того, что ощущаю. Так стало безопасно. Я знала, что если я не проявлю никаких эмоций, не покажу слабину, то меня не высмеют, не поиздеваются и не припомнят в каком- то скандале. Так я и сделала. И лет с 15ти я стала фарфоровой куклой. Я научилась держаться прямо и ровно, что бы не происходило вокруг. Я научилась сдерживать слёзы, когда меня обзывают. Научилась стоять ровно с поднятым подбородком, когда мимо меня летит брошенный нож или что-то тяжелое. Научилась не моргать и не дёргаться, когда я видела жестокое обращение с моими животными. Мне стало всё равно.

Ещё я тогда поняла, что всем на самом деле глубоко наплевать, что я чувствую, и что мне тоже бывает и страшно, и обидно, и больно. Мама никогда этим не интересовалась, папа тем более, ни одна из бабушек никогда не спросила, как я. Я понимаю, что каждый был занят своей жизнью, и что у каждого было очень много своих переживаний внутри, а тут ещё я лезла со своими щенячьими глазами и надеждой, что, возможно, меня заметят и пожалеют, и погладят по головке. Да, кажется, мне было 15, когда я окончательно разочаровалась в своих близких, и боль от обиды и унижений стала невыносима. Мама несколько раз за мою сознательную жизнь сказала, что живёт она с этим чудовищем только ради меня, чтобы у меня была семья, и чтобы я была одета и обута. В моей голове это отложилось очень отчётливо, и я жила с тем, что все мамины слезы и страдания случались только по моей вине. Что если бы не я, ей бы не пришлось этого всего терпеть и, возможно, она была бы счастливым человеком. Её несчастная судьба была моей ответственностью и моей виной.