– Зачем же ты пьешь этот сок?
Мама закрыла крышкой что-то скворчащее.
– Потому что он вкусный. И потом, я не умею делать сок из кураги.
Кухня пахла свежестью. Маме как-то удавалось поддерживать этот запах, что бы она ни готовила.
– Ты куда-то идешь сегодня? – спросила она.
– Пока не знаю.
Кирилл уселся на стуле и стал пить. В школе дела ладились, его не обижали, но и не звали особенно с собой. Он и не рвался. Он думал о плоскостях. Мир состоял из плоскостей, и у них были свои законы, даже не законы, а за-ко-но-мер-нос-ти. Кирилл любил это слово.
В детстве он ходил с отцом на рыбалку. Сидел и рассматривал крючки. Загибы. Папа называл их «загогулины». Зато опасная плоскость крючка тоже была плоскостью. И это было здорово.
В аллеях были другие плоскости. И объемы. Кирилл бродил туда-сюда. И заглядывался на девушек. Они тоже чувствовали весну и улыбались загадочно, и на них уже не было тяжелых курток. Кирилл садился на скамейку и думал о плоскостях, мелких крестиках иксов в тетрадях.
– Дуры, – сказал кто-то и сел на скамейку, – напялят короткие юбки и думают, что могут вертеть нами, как хотят.
Это был долговязый студент – значок столичного вуза сверкал на солнце, такие значки называли «ордена».
Студент говорил в телефон. Мимо пробежала девушка в клетчатых шортах и ветровке, она явно спешила и держалась за свою сумочку так, будто сумочка помогала ей держать равновесие. На таких каблуках стоило держать равновесие.
– Чего пялишься, малявка? – спросил студент и сунул телефон в карман.
– Вы мне? – спросил Кирилл нарочно бархатным голосом.
– Тебе, тебе, – студент закинул руки за голову. – Вот шельмы, – сказал он в пространство и опять к Кириллу: – Ты тут сидишь и пожираешь глазами этих… вертихвосток.
Вдруг на лице у него заиграла широкая улыбка.
– Лидочка! – крикнул он, вскочил и кинулся вглубь парка.
Кирилл почему-то часто это вспоминал. Память у него была почти абсолютная. Жаль, что абсолютность распространилась в основном на цифры. Номер значка студента был сто шестьдесят девять.
Древние греки пользовались особым пахучим маслом, нюхали один раз, чтобы запомнить, а когда следовало возродить что-то в памяти, откупоривали бутылочку с тем же запахом, и все всплывало. Кирилл всегда хотел попробовать, но никогда не успевал открыть свою ладанку с запахом. Она так и лежала нетронутая во внутреннем кармане кителя.
– Что вы хотите услышать, Мария? – спросил Плотва. – Я поступил в ВУЗ без экзаменов в пятнадцать лет. Однокурсникам соврал, что по блату.
– Зачем? – заинтересовано спросила Машка.
Они общались уже около часа, и только теперь Плотва заговорил окончательно серьезно. Он все время озирался, косил глазом, то и дело начинал хохмить или хамить.
– Я их просчитал. Нет, вы прикиньте, приходит малек – и на тебе! Самый умный. Вундер! Вау-вау, как мы рады!
– А так легче?
– А блатных много. Они несчастнее, чем вы думаете. Я сказал, что меня выперли из школы, что отец купил аттестат. Конечно, они допетрили, но не сразу. Потом уже друзья появились. Мне пятнадцать было. Они, как прознали, что я деточка-ромашка-вундеркинд-промокашка, так сразу устроили мне просвещение. Мы жили в общаге на втором этаже. Общага была только для мальчиков, девочкам наш факультет жилья не предоставлял. Их и было-то мало, они жилье снимали, одна спала в газетном киоске, некоторых незаконно прятали в комнатах парни. Так что не мы в окна к ним лазили, а они. Они легкие, одна почти по стенам бегала. Мы простыню спустим, она вцепится, мы втянем. Веселуха! Мне мать, когда уезжал учиться, сказала: «Не высокомерничай и предохраняйся». Я так и делал. Короче, они тогда позвали девок-старшекурсниц, взяли алкоголя и напоили меня. Это теперь я свою дозу знаю в миллиграммах. А тогда… в общем, легли мы с этой девчонкой, ну как там первый раз – тык-мык. Она от меня в слезах сбежала. Говорит, никто меня во время секса «на вы» не называл. Соседи по комнате ржали до слез. Вот такой вот первый опыт, товарищ психоаналитик.
– Какой я психоаналитик, – Машка поморщилась.
Крысенок чем-то загремел внутри клетки.
– Крысы поведенчески очень нам родственны, – сказал Плотва.
– Я знаю.
– Ага, завели себе модель человека?
Машка пожала плечами и включила чайник. Чайник недовольно зашипел.
– А все-таки как вы тут оказались, Кирилл? Только не говорите: «стреляли».
Кириллу исполнилось восемнадцать к концу третьего курса. Они кутили до утра. В три часа ночи зазвенел колокольчик, привязанный к оконной раме.
– О! Кто-то пришел! Наверно, Лиза.
Они опустили простыню и втащили вдвоем на подоконник ночную гостью. Она была в сером плаще, длинной расклешенной юбке.
– Я вам принесла сигареты, вечно вам их не хватает.
– Лиззи, ты всегда знаешь, что принести.
– Не тортики же вам приносить, в самом деле, мальчики, – сказала она и улыбнулась.
И Кириллу стало нехорошо, как будто алкоголь ударил в голову сильнее, чем обычно. Он попытался понять, что с ним. Он привык анализировать свое состояние.
Лизу чмокнул в щеку рыжий сосед Кирилла, Костя. Лиза обняла и поцеловала девушек, которые сидели на кровати. Оказалось, они подруги.
– Кто она? – спросил Кирилл украдкой у Кости.
– Лиза? Пятикурсница. Восстановилась недавно.
Часа в четыре Кирилл вышел покурить. Балкон был на три этажа выше, и Кириллу пришлось подняться по пустой лестнице. Он подошел к металлическим перилам и замер. Светлый сумрак окутывал окраину. Весь район как на ладони. Все, что так уродливо или безразлично, когда оказываешься рядом, отсюда казалось правильным, прекрасным. Кирилл испытал нежность к трамвайному кольцу, тревогу за железнодорожную насыпь, страх за покосившуюся карусель на детской площадке.
Он курил без сигареты этот пьяный ночной воздух. Это время, воплощенное в белизну ночи. «Дурак», – думал он беспомощно. Сзади раздались легкие шаги.
– Я не помешаю? – сказала Лиза. – Ты, кажется, Кирилл, вундер и именинник?
Кирилл замер. Он так и не понял, помешала Лиза или нет. Она уже достала тонкие сигареты и чиркала зажигалкой.
– А ты, кажется, Лиза, приходишь из окна, гуляешь по карнизу?
– Ага. Я на пятом учусь, – она, наконец, зажгла сигарету, он так и не догадался дать ей прикурить. – Ух, сложно у нас учиться. Если еще раз отчислят, маман меня убьет.
– Картина неизвестного художника: маман убивает родную дочь.
Лиза засмеялась. Через две недели они уже встречались.
Он сидел на скамейке и говорил, он рассказывал ей о цифрах, а она улыбалась и слушала так внимательно, что останавливалось сердце.
– Лиза, наш мир, наше общество нуждается в новой системе исчисления. Точнее в старой, совсем древней. Было такое племя, где-то в южной Америке – нурди. У них было всего четырнадцать чисел, их хватало на все примеры, все алгебраические выражения, всю геометрию! – Кирилл захлебывался. – Это были сокращенные цифры. Ты видишь цифру и знаешь, как она получена в данном случае. Все зависело от наклона, от нажима, от маленьких черточек наверху. Одно число, но каждый может развернуть его предысторию. Это исторические числа. Это числа-люди со своей историей. Мир цифр.
Лиза наклоняла голову:
– Это как в гаданиях, да? Сложите месяц рождения и день, и год, пока одно число не выйдет?
– Да-да, примерно. Тогда все можно осмыслить в цифрах.
– И меня?
– И тебя. Но я не знаю пока.
– Ты и не знаешь!
Кирилл хочет что-то сказать. Лиза смотрит на него влюбленными глазами.
– Кирюш, ты сделаешь мне лабу?
– Так просто? – спросила Машка.
– Почти. Она вышла замуж. Я ее просчитал. Но не просчитал, как мне потом хреново будет. Пусто все. Экзистенцией накрыло по самое не хочу. И причина даже не в том, что она меня юзала, дело в том, что меня никто так не слушал!
– Я все понимаю, но почему? Почему в офицерский корпус?
– А-а… – Плотва довольно улыбнулся, растекся на кресле, – это клевая стори. Вам, Мария, понравится.
Машка не подгоняла его. Она встала, налила чай в крышку от термоса, поставила перед Плотвой.
– Я пришел к ним. Я ведь просчитал и их. Это как дважды-два, если тут живет вундер, значит, рядом есть контора. Я пришел и сказал…
Машка улыбалась, но она стояла к нему спиной, и Плотва не мог это видеть. Где-то внутри гипермаркета кричали, кажется, новобранцы играли в Зарницу.
– Пришел и сказал, отдавайте моей личное дело. Номер им назвал. Они забегали, забегали. Ну, я им устроил драму Шекспира и Шиллера. Вколол себе антилогик. Ну, тот, который тормозит процессы в мозгу. Пригрозил. Они испугались. Вдруг я мозг поврежду. А я у них под номером, будет недостача вундеркиндов. В моем личном деле нет упоминания о том, что я вундер. Так откуда вы знаете?
– Звание, завещанное мне мужем, дает мне доступ к информации. Даже к этой. И потом, я сопоставила.
Плотва кивнул своим мыслям.
– И вы колете себе эту дрянь? – спросила Машка тревожно, она уже снова сидела напротив Плотвы. На ее плече крутился крысенок.
– Она мне без надобности. Сегодня такая война. Каждый третий падет смертью храбрых. И разляжется на лаврах.
– А если новое оружие?
– Это не просчитываемо. И не логично.
Машка посидела без движения, на нее разом накатила усталость. Многотонная усталость, наверное, тоже досталась ей по наследству.
– Кирилл, зачем они хотят пустить вас в расход?
Лицо Плотвы не изменилось, но глаза помутнели, впрочем, это могла быть игра света.
– Ну что ж, значит у меня больше шансов пасть смертью храбрых. Вот и все. Разрешите идти?
– Идите.
Он встал и вышел. И ей показалось, что встало и вышло личное дело. Не человек. Картонная старая папка козырнула ей и исчезла за дверью, папка была пробита пулей.
Потом наваждение пропало.
Машке закрыла личное дело Кирилла Плотвинина, она не стала его дополнять, она не хотела никому упрощать работу.
«Увидеть войну и умереть», – думал он, пока шел к эскалаторам.
Глава шестая
Ей нужно было выйти на воздух, но не было сил подняться. Машка слушала, как здание дышит и кипит. Не всё. Какие-то комнаты вымерли. Раньше она бы заинтересовалась, но не теперь. Теперь странный сдвиг пространства сопровождал и живых, из плоти и крови, людей. Не время гоняться за призраками.
– Павел, зайди ко мне.
Еще три минуты тишины. Машка сидела, положив руки на папку.
– Вызывали? – спросил Павел, появляясь в дверях.
Он был бледный, даже немного зеленоватый. А еще он не смотрел ей в глаза. Машка вздохнула, она совсем забыла, что обидела его.
– Сколько же ты выпил вчера?
– Вы вызвали меня по делу?
Машка встала.
– Подойдите.
Павел сделала пару шагов.
– Ближе.
Он оказался совсем рядом. Стоял почти вплотную.
– Паша, не сердись.
Павел молчал и смотрел в сторону. Машка поморщилась.
– Паш, я устала. Честное слово, не будь ребенком. У меня тут и так детский сад, штаны на лямках. Павел…
Он опустил глаза.
– Извини, я не имею права, просто…
Она потрепала его по плечу.
– Садись, я налью тебе газировки. Ты совершенно не умеешь пить.
– А это поможет?
– Поможет, поможет. Не похмеляться же тебе. А раньше даже похмелялись шампанским, углекислый газ в этом смысле хорошее средство.
Машка протянула ему фляжку. В этот раз там была фанта. Павлу, правда, стало немного лучше. Он посмотрел на Машку, она выглядела как-то потрепанно, как будто недавно вернулась из маленького локального боя.
– Что-то не так?
– Тяжелый разговор с подопечным.
– Знаешь, просто… еще одна девушка предпочла мне другого.
Машка посмотрела на него как-то очень мягко, но ничего не сказала.
– Помоги мне с работой. Ты ведь все-таки мой подчиненный.
Она просидела над бумагами пока буквы перед глазами не стали расплываться.
– Я пройдусь, закончишь тут один?
Павел кивнул, не поднимая глаз. Он внезапно очень увлекся. Или сделал вид, что увлекся.
Машка вышла из гипермаркета и двинулась по улице. День был необычно светлым. Солнце не грело, но светило в полный накал. Кучевые облака опускались на крыши, пугали кошек, скользили.
Машка оказалась на улочке Боковой. Здесь, если верить местной карте, располагалась контора государственной безопасности. Слепые видеокамеры все так же изучали пространство, но жизнь ушла из здания. Машка внезапно подумала, что надо бы заклеить объективы им, как закрывают глаза мертвецам.
Мысль заставила ее остановиться. Она стояла на углу и смотрела на то места, откуда ушла всякая безопасность. Из углового окна в солнечном ярком свете кто-то кормил голубей. Сизые птицы слетались туда. Срывались с карниза и снова взлетали.
Машка смотрела из-под руки. Крылья взбивали светлый воздух. Это было странно.
Машка толкнула дверь с покосившийся вывеской и вошла в пустое пространство. Преодолела сломанный турникет. Ей стало не по себе. Здесь и раньше все было не очень-то жизнерадостным, а теперь все просто вымерло. Плитка. Крутые лестницы вверх и вниз. Можно было пойти поискать тайные пыточные или страшные подвалы со скелетами.
Машка ухмыльнулась своим мыслям, и стало легче, не страшно.
Она уже поговорила и со своими личными призраками, и с приведениями домов и улиц, и они на совместном совете разрешили ей говорить только с живыми и заботиться о живых.
Машка подошла к лестнице. Даже отсюда слышалось хлопанье крыльев и клекот.
Она подумала и вдруг побежала вверх, как будто снизу ее выцеливал неведомый снайпер. Она пряталась в нишах, скользила вдоль стен, пока не достигла самого верха, и остановилась, тяжело дыша.
В одном из кабинетов Олег Глумус кормил голубей из открытого окна.
– Птица мира, – сказала Машка.
Она даже не удивилась, просто устало опустилась на стол возле дверей.
– Добро пожаловать в мир живых, – добавила она, переведя дыхание.
– И тебе, мать, здравствуй, – Олег высунулся в окно наполовину и высыпал остатки семечек из пакета. – Я еще не решил возвращаться к живым, ты успеешь подготовить приветственные речи, фейерверки и красную дорожку.
– Тебя не берут пули?
– Пуля дура, штык – придурок.
Олег налил себе чего-то из графина. Запахло лимоном.
Машка поежилась.
– Я знаю, мать, ты очень мне рада, ведь я – это все, что осталось у тебя от покойного мужа. Но можешь меня не обнимать, я еще маненько бесплотный.
Машка слушала его, – слова были почти таким же шумом, как воркованье голубей.
– Что ты здесь делаешь?
– Я тут ищу. Я тут изыскиваю. Архивы в Макарове сожгли, но кое-какая инфа осталась.
Машка молчала.
– Я думала, ты умер, – сказала она через минуту. Олег закрыл окно.
– Я сам так думал.
– Дай мне тоже выпить, – попросила она.
Олег плеснул в стакан немного из графина, лениво подошел к ней. Машка сделала глоток.
– А вообще ты это здорово зашла, мать, ты мне нужна.
Машка подняла глаза.
– Ты ведь квартирщик. Ты работала в этом русле. Так что мне тебе послала Родина, как пить дать.
– Я куратор.
– А фигня. Я тебя переведу, будешь здесь жить, изучать, будешь сообщать мне, что увидишь. Тестики стандартные подкину.
– Зачем? – тупо спросила Машка.
– Тут много было прикольных людей. Шпионов, шпионок, шпиончиков. Их ловила Родина, чтобы сказать ай-яй-яй.
– Я в них не верю, – сказала Машка.
– Ну и правильно, – оживился Олег, – правильно. Но ты поработай. Поработай.
– Не буду.
– Почему?
– У меня там люди. Я давно не практиковалась. Я не могу работать одна.
– Так давай заберем твои боевые единицы сюда. Много их?
– Три боевых офицера и один штабной.
– О! Это целый отряд, мать, ну ты даешь. Зачем они тебе вообще-то? Ты с кем-то из них спишь?
– Да.
– Кто-то из них тебя любит?
– Да.
Олег ухмыльнулся.
– Ну, хорошо, молодая вдова. Перечисли имена, я запишу.
Он вытащил из кармана огрызок карандаша и блокнот. Олег записал троих, последним Машка назвала имя Кирилла Плотвинина. Олег оторвался от бумаги.
– Не, мать, этого не могу.
– Либо все, либо никто.
– На фиг тебе сдался этот… терпеть не могу вундеров, умненькие детишки меня настораживают, да и приказ уже подписан, на фронт его отправляют.
– Тогда я пошла. Не буду я здесь работать. Здесь вредная обстановка, – она допила залпом остаток из стакана. – Слушай, а за что его, а? Чем он так всем насолил?
Олег потер ладони.
– Ты представляешь, что такое вундер, видевший войну?
– Нет.
– А я представляю. Это оружие массового поражения. Долбанутый гений, и хрен знает, куда его занесет. На фиг нам такое счастье?
– Мне он нужен. Без него я не смогу работать. Пространство большое.
Олег поморщился, как от лимона.
– Ладно, мать, ты, похоже, кой-чему научилась, хотя та же дура. Опять нашла себе на голову проблем. Не ценишь старания старика Олега. В штабе тепленькое местечко выбил, так нет же… Я постараюсь отложить его отправку. Надолго не выйдет.
Машка кивнула.
– Хорошо, я могу тебе помочь.
– Я тебя заставить мог. Приказать, типа.
Она, наконец, улыбнулась.
– Почему не стал?
– А ты чеканутая. Так лучше работать будешь.
Они еще посидели молча, смотрели, как пыль играет в лучах.
«Ты их не спасешь, – сказал он взглядом, – никого здесь нельзя спасти».
«Я попробую».
Глава седьмая
– Все. Работать сегодня не будем, – Машка ворвалась в кабинет. – Убери бумажки.
– Ты пила что ли?
– Выпила. Постбоевой шок снимается тремя вещами: секс, наркотики, алкоголь. Сегодня мой гороскоп говорит мне, что алкоголь – самое то.
Павел вскочил и схватил ее за плечи.
– На тебя кто-то напал? С тобой все в порядке?
Она сняла его руки и улыбнулась.
– Пашечка, я просто выпила. Просто выпила.
Машка прошла по своему кабинету, отодвинула ширму и рухнула на кушетку.
– Бери кресло, садись рядом, будем разговаривать. Возьми фляжку и пей газировку, хочешь, спирту туда добавлю?
– Нет, не надо.
Павел явно не понимал, что с ней творится. Она лежала с закрытыми глазами. Павел подтащил кресло. Зеркала повторяли его движения.
– Маша, тебе плохо?
– Мне? Мне хорошо, – она перевернулась на живот, – мне очень хорошо, а тебе как? Я не выдаю военных тайн. Это дает мне уверенность в завтрашнем дне.
Павел покачал головой.
– Я поставлю чайник.
Машка уткнулась носом в подушку. Голова сильно кружилась. Крысенок так к ней и не подошел, видимо, ему был неприятен запах спирта. Он забрался к Павлу, получил корм, вернулся в клетку. Заварки нигде не оказалось, Павел сбегал за ней на цокольный этаж к себе в каморку, а когда вернулся, Машка спала.
Павел заварил чай, собрал бумаги, погасил свет. Почему-то Машку не хотелось оставлять одну.
Он сидел у кровати. В комнате стремительно темнело. Световые пятна прыгали по стенам. Он рассматривал их в детстве, когда не мог уснуть.
Мама иногда догадывалась о его бодрствовании, приходила, садилась к окну и курила, читала стихи и рассказывала психологические анекдоты.
Мама Павла была психолог со стажем. Она работала в социальном институте по реабилитации террористов. Их развелось очень много. В центральной газете появились стандартные рубрики: «взрыв» и «захват». Служба отлова террористов ездила по улицам с оглушительным воем, потенциальных определяли еще классе в седьмом и проводили с ними коррекцию. Террористы сбивались на пустыри и стройки, и все равно взрывов стало меньше только перед самой войной. Тогда все выбились из сил.
Павел четко помнил тот день. Ночью кто-то перепутал декорации. Первый день лета – и вдруг выпал снег. Павел смотрел на него из окна с самого утра. Он стоял на подоконнике, внизу у его ног прятался двор.
– Скоро все растает, – сказала мама, – посмотри, какое солнце!
– Как растает? Только же выпал.
– Растает-растает. Завтра плюсовую обещают. Пойдешь со мной к подопечным? Там двое детей твоего возраста.
Павел кивнул. Он побаивался террористов, но как раз тогда решил воспитывать в себе смелость.
Они пошли через парк. Снег покрывал все дорожки. Дрожащие белые цветы пахли сильнее, чем обычно. На пальмах тоже лежал снег. Одинокий красный дракон с тремя головами виднелся на детской площадке. Глаза у одной из голов запорошило, и Павел протер их ладошкой. Павел любил красного дракона.
Почему-то в парке почти никого не было. Только одинокая девушка бродила в снегу и фотографировала.
– Пошли быстрее, – сказала мама.
Квартал террористов располагался на другом конце парка, чуть-чуть на отшибе. Надо было перейти через мостик над мутной речкой, пройти в оградку. Здесь были свои магазины: «Продукты для мира», «Безопасная галантерея», «Добродушный книжный». Сейчас на вывесках лежал снег. На крышах суетились воробьи.
Мамина подопечная семья жила возле бассейна «Оздоровительный заплыв», у них был отдельный домик. Даже два этажа.
Мама постучала, и ей сразу же открыли.
На пороге стояла женщина, высокая, худая, с белым лицом, в черном свитере под горло.
– Добрый день, Тамара, – сказала мама и полезла в сумку, – как настроение? Как дети? Как муж? Откройте рот, скажите «а-а-а»…
Павел неслышно стоял у стены, с мокрой куртки капало. Он рассматривал Тамару.
– Это мой сын. Я думаю, он подружится с вашими сорванцами.
– Они в комнате.
Тамара скользнула по Павлу взглядом.
– Пойдем, – сказала она и позвала: – Кора, Тео!
Они вошли в большую комнату. На табуретке возле компьютера сидела девочка, такая же черноволосая, как и ее мама-террористка, в руке у девочки была отвертка, рядом стоял мальчик и держал на ладони винтики.
Дети обернулись.
– Кора, ты опять разбираешь папин компьютер?
– Тео хочет посмотреть, что внутри, – сказала девочка, четко артикулируя. Ей было лет семь, как и Павлу.
– Собери обратно, – спокойно попросила Тамара и ушла.
Павел стоял.
– Тео хочет узнать, как тебя зовут, – Кора соскочила с табурета.
– Павел.
– Меня – Кора, это – Тео. Ты сын Ольги Павловны?
– Да, – Павел опустил глаза.
Он никогда не видел таких девочек. Кора была бледная, тонкая, с огромной копной черных волос. И очень серьезная. Все сверстницы Павла много смеялись, но Кора не снисходила до этого занятия. Ее брат ничего не говорил и ходил за Корой преданным оруженосцем. Наверняка Тео иногда разговаривал – в школе, например. Но и тогда, и потом Павел не слышал его голоса.
– Я не знала, что у нее есть сын, – она вытащила последний болтик и ловко сняла крышку с системного блока, заглянула внутрь. – Да, Тео, ты был прав, мы забыли ее здесь.
Она пошарила в таинственном нутре компьютера и вытащила маленькую заводную лягушку, вытерла лоб – вид у нее был, как у хирурга.
Мальчики смотрели на нее. Снаружи вдруг потемнело, и медленно снова полетел снег.
Кора бросила отвертку.
– Аномалия! Смотрите, как здорово!
Тео пошел за сестрой к окну. Павел остался все так же стоять. Близнецы повернули головы, потом Кора подошла и взяла Павла за руку.
– Пойдем смотреть аномалию.
Обедали в большом зале. На стенах были картины и фотографии – все как положено в нормальных семьях, но как-то неумело. Вырезанные из газеты фотки в рамочках, даже реклама йогурта.
– Нужно фотографироваться, Тамара, – сказала наставительно мама.
Тамара слегка улыбнулась.
– А мне нравятся эти, – она посмотрела на рыжую девочку с рекламы йогурта.
– Мама, Тео – моя собачка, а Паша – моя лошадка, – сказала Кора и передала брату пустой стакан.
Тео взял стакан зубами, как будто хотел откусить.
– Тео!
– Мама, но Тео любит есть стаканы.
Потом вернулся отец Тео и Коры, его звали Тимур.
– У нас на свадьбе в приглашении так и было написано – ТТ, – сказала Тамара и почему-то улыбнулась, а мама Павла покачала головой.
– Еще салату?
Отец был широкоплечий, двигался бесшумно, больше Павел ничего не запомнил. Он смотрел на Кору.
Вечером мама объясняла Павлу:
– Есть разные неблагополучные семьи. Эта семья особая. И мать, и отец… ну, ты понимаешь, дети находятся в сложной обстановке.
– Мам, а Тео немой?
– Нет, он просто не совсем здоров. Мой центр предлагает их разлучить, но я не согласна.
Они теперь часто виделись. Кора и Тео не то чтобы приняли его в стаю, но и не были против. Они даже взяли его с собой на крышу. Павел боялся высоты, но сидел почти у самого края. Деревья уже зазеленели.
– Зачем вы туда залезли?
– Мама, Тео хочет проверить, хорошая ли здесь снайперская позиция.
– Не очень. Я проверяла. Мне звонила соседка, она хочет вызвать пожарных.
– Пойдем, Паша, – Кора похлопала его по плечу, – мама сказала спускаться.