Тени Парфенона

– Вот это интересно. Не могли бы вы рассказать поподробнее?

Таис вздохнула и, поразмышляв несколько секунд, начала рассказ.

– Димитрий появился у нас почти три года назад, осенью две тысячи десятого. Я тогда еще в храме не работала, поэтому подробностей не знаю, только помню, что на Крестовоздвижение он уже прислуживал владыке как иподиакон. Он до Афин жил в Константинополе и там был при митрополите Кирике. Может быть, по протекции Кирика он у нас так быстро и прижился… Впрочем, не знаю. В общем, сначала Логофетис просто прислуживал по воскресеньям и праздникам и вел себя скромно, ни во что не вмешивался. Но я замечала, как он то с одним священником разговаривает после службы, то с другим, то со свечницей любезничает… Он, знаете, умеет быть очень вежливым и вкрадчивым, комплименты говорить, расположить к себе… Правда, со стороны это всё кажется искусственным, ненатуральным. Всегда меня удивляло, почему люди на это ведутся, причем вроде бы неглупые, а не только тетушки какие-нибудь… В общем, к ноябрю он уже начал обедать вместе с владыкой в митрополичьем доме, это я от нашей свечницы Марии узнала, я с ней в то время иногда общалась после службы. Причем она была в восторге: мол, какой талантливый и умный молодой человек, как они с владыкой умно о богословии рассуждают и о церковных делах… И, представляете, уже в декабре владыка назначил его казначеем, а Галину, прежнюю казначейшу, уволил, причем без всяких объяснений! Наши свечницы сначала недоумевали, что случилось, а потом Логофетис распустил слух, будто Галина деньги воровала. То есть это мне так Мария объяснила: мол, Димитрий стал проверять документацию после Галины и нашел какие-то «злоупотребления». Только я думаю, что это вранье. Мне отец Александр позже сказал, когда я с ним однажды говорила про Димитрия, что Галина никогда бы ни лепты не присвоила из церковных денег, а Логофетис просто продавил митрополита. Крутился возле него и убеждал, что надо казначея сменить, что у него есть хорошие планы, как поднять доход храма, и всё такое. Ну, и убедил в конце концов.

– Но ведь отец Александр, насколько я знаю, только сначала был недоволен назначением Логофетиса казначеем, а потом понял, что это был удачный ход?

– Это вам кто-то из священников сказал? – Таис усмехнулась. – Как сказать – «понял»… Если митрополит за Логофетиса горой и во всем его защищает, какой Димитрий хороший и полезный, то пришлось бы с владыкой конфликтовать, тем более, что с финансовыми делами Логофетис справляется нормально. По крайней мере, никто не считает, что стало хуже. А Галине формально уже было пора на пенсию…

– Значит, отец Александр не поверил, что Галина воровала деньги, и думал, что Димитрий ее оклеветал? Но при этом за нее не вступился?

– Понимаете, он не мог за нее вступиться, он же сам не видел этих финансовых отчетов, и доказать, что она честная, а Логофетис врет, не сумел бы. А митрополит уже так был Димитрием очарован, что вряд ли стал бы какие-то разбирательства устраивать.

– Но ведь отец Александр мог поговорить с митрополитом на эту тему и неофициально.

– Мог, но… Понимаете, владыка – человек довольно закрытый, не особенно… компанейский. У нас многие священники, хоть уже по несколько лет служат, до сих пор общаются с ним не так, чтобы свободно, то есть дистанция чувствуется. Он не со всеми общается душевно, только с некоторыми… Больше всего, наверное, с отцом Кириллом. Отца Александра владыка уважал, но близко-дружеских отношений у них не было, насколько я знаю. Но это, может, еще и потому, что сам отец Александр не старался стать приближенным к владыке. А Галине отец Александр помог.

– Каким образом?

– Помог устроиться работать в другой храм, рекомендацию хорошую дал. У него ведь много знакомых священников.

– Ясно. А кого еще Логофетис выжил, как вы говорите?

– Одного алтарника. Был у нас алтарник Тимофей, очень старательный, благоговейный такой, мне нравилось, как он на службах себя держит, он свечу носил, кадило подавал… А потом он вдруг пропал, где-то весной прошлого года. То есть я в Великий пост его уже ни на одной службе не видела. А потом случайно встретила его у Акрополя накануне Пасхи, спросила, куда же он исчез, а он и рассказал, что не ужился с Логофетисом, потому что тот слишком уж стал всеми помыкать – алтарниками, иподьяконами, свечницами… Главное, он при этом постоянно повторяет: «Я ничего не делаю без благословения владыки Дионисия. Вы что, не доверяете владыке?»

– Это правда?

– И да, и нет. Мне кажется, владыка просто дал ему зеленый свет на занятие приходским благоустройством в целом, а Логофетис и давай командовать, как будто он над всеми начальник…

– Но говорят, у него неплохо получается. Доход растет. Разве нет?

– Да, растет… Хотя я не уверена, стоит ли его наращивать такими методами. Но раз большинство считает, что это нормально… Мне, знаете ли, не хочется с ними конфликтовать, всё равно меня одну там никто не послушает, я там работаю не так давно и… в общем, своей так и не стала. К тому же я теперь всё равно уволюсь. Собственно, я и собиралась работать там только до конца этого года.

– Хорошо, а как вы устроились туда? Вы сказали, вам отец Александр помог?

– Да, я… в силу некоторых обстоятельств решила на время сменить род деятельности. Раньше я преподавала философию и… в общем, захотела отдохнуть от этого. Спросила отца Александра, нельзя ли мне немного при церкви поработать, вот он меня и устроил. Но Логофетис, как я поняла, был этим недоволен.

– Почему?

– Не знаю. Может, не хотел лишних денег на зарплату выделять. А может, я ему просто не понравилась. Я ведь не купилась на его обаяние.

«Да, психопаты такого не любят», – подумал Хош. Судя по узнанному о молодом казначее, ряд признаков указывал на то, что парень вполне может относиться к данному неприятному психотипу. Но, хотя психопаты нередко оказывались замешанными в уголовщине, участие Логофетиса в убийстве Зестоса всё же казалось Шекеру сомнительным. Зато он держал бы пари, что проверка финансовой отчетности Парфенона выявит, что казначей изрядно подмахивает в свою пользу. С другой стороны, не мог ли Зестос, например, случайно открыть, что Логофетис ввязался в какую-нибудь аферу, и попытаться помешать?.. Впрочем, пока ничто на это не указывало. «Подождем, что вытащат из ноута Зестоса, и результата экспертизы чехла из „альфы“», – решил Шекер.

– А почему вы захотели именно при церкви работать, уйдя из Академии? Есть много других возможностей сменить род деятельности. Для человека науки, как вы, странно идти работать в такое место.

Таис усмехнулась.

– У меня, можно сказать, непростые отношения с религией. Теоретически, с богословской и с мистической стороны в православии много привлекательного… как и вообще в образе Христа. Но на деле все эти правила христианской жизни, аскетика, молитвенные и другие практики, поучение отцов церкви – не могу сказать, что мне всё это так уж нравится и близко. Я еще со школы начала в церковь захаживать, читать христианскую литературу и с тех пор всё пытаюсь понять эту систему… Наверное, работа при храме была последней попыткой окунуться в эту среду и как-то прижиться в ней.

– И каков итог?

– Отрицательный.

– То есть вы намерены уйти не только с работы в храме, но и из церкви вообще?

– Нет, зачем же так радикально? Просто буду жить более отстраненно… Как, собственно большинство верующих сейчас и живет. По крайней мере, я точно больше не стану искать духовного руководства, часто ходить на службы и каждую неделю причащаться. Мне теперь кажется… то есть мне и раньше казалось, что отношения с Богом не зависят от обрядовой стороны религии, от таинств, постов, богослужений и прочего в таком роде, но это было, можно сказать, только теоретическое предположение. А теперь, когда я окунулась в эту жизнь наравне с очень церковными людьми, мои мысли подтвердились на практике: особой духовности и новых измерений в жизни мне это не прибавило. Честно сказать, когда я читала разных философов, у меня и то чаще бывало ощущение, что я прикасаюсь к чему-то мистическому и божественному, чем когда я читала строго православных авторов. За исключением, может быть, Ареопагита и еще некоторых… Верующие часто утверждают и священники проповедуют, что церковная жизнь дает человеку много всего такого, что неведомо нерелигозным людям, радикально меняет всё в тебе и вокруг, открывает новые измерения реальности и так далее… Но мне всё чаще кажется, что большинство из них или притворяются, или живут в какой-то иллюзии. Людей, по-настоящему живущих в духовном измерении, мало. Вот отец Александр был таким, но он-то как раз о духовности не любил рассуждать. Вообще, иногда думается, что те, кто любят поговорить о духовном, на самом деле и не знают, что это такое. Как сказал один философ, «говорящий не знает, знающий не говорит». Впрочем, извините, – спохватилась девушка, – я, кажется, увлеклась, а всё это едва ли имеет отношение к тому, что вас интересует.

– Напротив, меня сейчас как раз интересует, что из себя представляют верующие, окружавшие отца Александра. И насчет связи духовности с религиозной практикой я с вами согласен. Мне приходилось по долгу службы сталкиваться с активными в церковном смысле верующими – не сказал бы, что они являют собой образец духовной высоты. Часто даже наоборот.

– Вот в том и дело. – Таис вздохнула. – Из всех церковных людей, кого я знаю, лучшим был отец Александр. Я ему иногда завидовала, что он может, будучи образованным и начитанным, верить в простоте и не задаваться всякими… неудобными вопросами. У меня так никогда не получалось. Но такие люди как он – редкость.

– Как вы думаете, кто и почему мог его убить?

Куста покачала головой.

– Не знаю. Он был таким светлым человеком! Таким… Я не представляю, у кого… как могла подняться рука… убить его. – Ее губы задрожали, и девушка умолкла.

Хош опрокинул в себя остатки кофе. Вот что он ненавидел в своей работе – разговоры с родными и близкими убитых. Ощущение собственного бессилия. Ведь даже если убийца будет найден и наказан, убитого не вернешь. И нечем утешить, кроме банальных слов сочувствия, которые казались ужасно фальшивыми. Не фальшивым было только одно:

– Мы обязательно найдем убийцу.

Таис только кивнула. Она, впрочем, быстро справилась с собой, как отметил Шекер. Помолчав, девушка поглядела куда-то вдаль и сказала:

– Есть мнение, что пороки и преступления это попытка «зайти по другую сторону красоты». Красота самодостаточна. Человек смотрит на прекрасное и не понимает, что с ним делать. Ему хочется понять тайну красоты, но она не дается ему. И тогда он пытается ее съесть, как Ева запретный плод. Съесть, разрушить.

– Как ребенок разбирает и ломает красивую игрушку, чтобы посмотреть, как она сделана?

– Да, как-то так. А на самом деле красотой просто надо уметь любоваться, не пытаясь ее съесть.

– Вы хотите сказать, что отца Александра могли убить из желания уничтожить прекрасного человека? Мне с трудом верится в это.

– Нет, я… Вдруг пришла такая мысль… философская. Наверняка были другие причины. Но я их не знаю. У меня даже идей никаких нет на этот счет.

Шекер задумчиво поглядел в окно.

– Ваша теория насчет красоты интересна, – промолвил он, – и, возможно, даже объясняет отдельные преступления, особенно с признаками мании и на сексуальной почве. Но, я вас уверяю, многие люди воруют и убивают лишь для того, чтобы жить получше и покрасивее. И ради того, чтобы окружить себя богатством, красотой и комфортом, они не стесняются обезображивать чужие жизни, причинять боль. Не знаю, как там это объясняет ваша философия… да и знать не хочу. Мое дело – ловить и сажать преступников. И лучше бы им о вашей философии не знать – меньше голову будут мне морочить на допросах.

– Вы не романтичны.

– Моя профессия не располагает к романтике.

Выйдя на улицу, он выкурил сигарету. Сел в машину, посмотрел перед собой невидящим взглядом.

«Он ни во что не вмешивался. Жил только церковью».

Жил только церковью. Если Зестоса убили потому, что он что-то узнал, то эти сведения, очень вероятно, могли относиться именно к церкви. И если убийцы не остановились перед таким преступлением, значит, их делишкам действительно что-то сильно угрожало.

«Пусть меня заберет христианский черт, – подумал Шекер, – но я загляну под каждый камень Парфенона, чтобы узнать, что эти служители христианского Бога хотели скрыть!»