Печальная история про Марфу и Марию

На тополиной аллее воцарилась гробовая тишь.

Глава 4. Марфушенька-душенька. Цвет легкого безумия

Посвящается сумасшедшему уличному рисовальщику

Граница на замке, ключ в сундуке,

сундук в реке, река в рукаве,

рукав зашит, шов трещит,

кто его распустит,

век по свету мыкаться будет.

Марфа уже не помнила позапрошлой осени, когда сгорала последним листом. Максим в её жизнь больше не возвращался, а его жена больше не приходила Марфе во снах.

В ту пору почти каждую ночь в сумерках кто-то хохотал, отрывисто, словно безумец.

Осень брела по ослепшим улицам с застывшими домами, выпускала из-под узловатых пальцев туман и разбрасывала его по никогда не высыхающим болотам, заглядывала в окна. Старая, неприкаянная, с растрепанными космами, бродила она по ледяной уже земле, и словно напуганная окриком, ошалело оглядывалась: нет ли кого рядом. Не было.

Не было для нее смерти, лишь сумерки с утра и до ночи тянулись шлейфом за её ветхим платьем, уже пахнувшем гнилью.

Она, как и все, ждала снега. Но вместо снега пришла беда.

Беда, подобно наваждению, шла мимо болотистой дороги в черном пальто и ботинках на толстой подошве. Поднялась на третий этаж, позвонила в дверь и застыла перед Марфой с улыбкой существа, принёсшего спасение.

* * *

Весь октябрь Марфа пролежала дома с осложнением после ангины. Лекарша Аннина, сославшись на крайнюю занятость, посоветовала Камилле нанять за умеренную плату другого врача. Камилла, конечно, знала, что дело не в пациентах: Аннина всё чаще, особенно по ночам, мучилась приступами внезапного безразличия и ожидания смерти. Но молча согласилась.

Врача звали Максимом Евгеньевичем. Это был невысокий мужчина с каштановой копной волос и несколько развязной манерой разговора.

О прошлом его красавицы жены в городе говорили шепотом, восхищенным и таинственным. Были у них сыновья-погодки, шести и семи лет.

После третьего визита в семью доктор разрешил называть его просто Максимом.

– К чему эти отчества? Как будто в обед мне сто лет.

Марфа ехидно подумала: «А сколько же…»

Максим ставил Марфе укол в скрытую мышцу на шее, делал особые сложные компрессы. После этого давал пилюлю синего цвета. Ждал восемнадцать минут и разводил в стакане порошок, полученный им от Аннины, который окрашивал воду тоже в синий. И после того, как Марфа с отвращением выпивала раствор, уходил.

Однажды Максим, в очередной раз вынимая стонущую Марфу из объятий плотного панциря компресса, рассказывал, как опасна бывает ангина и какие она дает осложнения на почки.

… – и девушка не смогла родить, представляешь? Казалось бы, какая-то ангина, которую все привыкли считать чуть ли не детской болезнью…

– А у меня одноклассница умерла в родах… – буркнула Марфа.

Максим скрутил растерзанные пластины компресса в жгут, посмотрел на часы: оставалось ещё пятнадцать минут. Нужно было себя занять, и он скосил глаза на печальную, покрытую тонким слоем пыли, гитару.

– Позволите?

– А Вы играете?

– Что ты! Это моя первая любовь.

Максим перебирал струны, пока не означился мотив. Марфе он показался знакомым. Песенка про то, что ни в чём на этом свете нет смысла и, вроде как, и быть не может[8 - Вероятно, речь идет о композиции «Nothing else matter» группы «Metallica»]. Мирон однажды пел эту песню для Марии на испанском: надеялся, что в ней проснется интерес к испанскому. Наивный.

– Слова забыл, – улыбнулся Максим губами, – когда-то всю «Металлику» наизусть знал.

И запел неожиданно низко:

– У шамана три руки

и крыло из-за плеча,

от дыхания его

разгорается свеча….[9 - Композиция «У шамана три руки» группы «Пикник».]

Между задравшейся брючиной и носком виднелась голая волосатая щиколотка.

– У шамана три руки

мир вокруг, как темный зал,

на ладонях золотых

нарисованы глаза.

Марфа застыла, словно большое хмурое изваяние. Незнакомая песня, незнакомый голос парня с каштановой челкой. Она смотрела на руки со странно длинными пальцами, что перебирали струны, лицо, шею, снова лицо, снова пальцы.

Он поднял лицо, улыбнулся. Марфа растянула рот в улыбке, подумала: вот бы он так всегда сидел и усмехался.

Но он отставил гитару и потянулся к склянке с порошком.

– Здорово, – выдавила Марфа.

Едва касаясь ложкой стенок стакана, он размешивал раствор.

Теперь она следила за его жестами. Манера разговаривать, которая раньше казалась ей вульгарной, стала даже нравиться. Она повторяла его жесты. Например, объясняя, крутила пальцами, как веером. Не так, как бандиты в 90-е, а так, как мальчуган что-то объясняет в песочнице товарищу. И чувствовала себя уже не Марфой, а доктором.

Однажды, когда он размешивал раствор для инъекции, заметила на его шее маленькое черное пятно. Отвернулась и принужденно зевнула. Ей захотелось иметь у себя на теле такое же пятно.

Между процедурами они вели разговоры, которые после разбирались Марфой по косточкам.

Максим: