Капитал. Том первый

Кельты горной Шотландии жили кланами, каждый из которых был собственником занятой им земли. Представитель клана, глава его, или «большой человек», был собственником этой земли лишь в силу титула совершенно так же, как английская королева является в силу своего титула собственницей всего национального земельного фонда. Когда английскому правительству удалось подавить внутренние войны между этими «большими людьми» и прекратить их постоянные набеги на территорию равнинной Шотландии, то главы кланов отнюдь не отказались от своего старого разбойничьего ремесла; была изменена только его форма. Собственной своей властью они превратили своё право собственности в силу титула в право частной собственности и, натолкнувшись на сопротивление рядовых членов клана, решили согнать их с земли путём открытого насилия. «С таким же основанием король Англии мог бы претендовать на право сгонять своих подданных в море», – говорит профессор Ньюмен.[1282 - F. W. Newman. «Lectures on Political Economy». London, 1851, p. 132.] Эту революцию, начавшуюся в Шотландии вслед за последним восстанием сторонников претендента,[1283 - Имеется в виду восстание в 1745–1746 гг. сторонников королевской династии Стюартов, которые требовали возведения на английский престол так называемого «молодого претендента» Чарлза Эдварда. Восстание в то же время отражало протест народных масс Шотландии и Англии против эксплуатации их лендлордами и массового обезземеливания. Вслед за подавлением восстания регулярными войсками Англии клановая система в горной Шотландии начала усиленно разлагаться, и сгон крестьян с земли приобрёл ещё более интенсивный характер.] можно проследить в её первых фазах по работам сэра Джемса Стюарта[1284 - Стюарт говорит: «Рента с этих земельных участков» (он ошибочно подводит под экономическую категорию земельной ренты дань, уплачиваемую таксменами 203 главе клана) «весьма незначительна по сравнению с их размерами; что же касается числа лиц, живущих арендой, то, быть может, окажется, что клочок земли в горных местностях Шотландии кормит в десять раз больше людей, чем земля такой же ценности в самых богатых провинциях» (James Steuart. «An Inquiry into the Principles of Political Oeconomy». London, 1767, v. I, ch. XVI, p. 104).] и Джемса Андерсона.[1285 - James Anderson. «Observations on the means of exciting a spirit of National Industry etc.». Edinburgh, 1777.] В XVIII столетии для согнанных с земли гэлов[1286 - Гэлы – коренное население горных районов Северной и Западной Шотландии, потомки древних кельтов.] запретили к тому же эмиграцию, так как хотели насильно загнать их в Глазго и другие фабричные города.[1287 - В 1860 г. насильственно экспроприированные были вывезены в Канаду, причём им давали заведомо ложные обещания. Некоторые из них бежали в горы и на соседние острова. За ними была организована погоня из полицейских, от которых они скрылись после рукопашной схватки.] Как пример метода, господствующего в XIX столетии,[1288 - «В горных областях», – пишет в 1814 г. Бьюкенен, комментатор А. Смита, «старая система собственности ежедневно насильственно опрокидывается… Лендлорд, не обращая внимания на наследственных арендаторов» (в данном случае эта категория также неправильно применена), «отдаёт землю тому, кто предлагает за неё высшую плату, и если этот последний улучшает землю, он тотчас же вводит новую систему культуры. Земля, раньше усеянная мелкими крестьянами, была населён в соответствии с количеством получаемого с неё продукта; при новой системе улучшен ной культуры и увеличенной ренты стараются получить возможно больше продукта при возможно меньших издержках и ради этой цели удаляют все руки, ставшие бесполезными… Люди, изгнанные из родных мест, ищут средства существования в фабричных городах и т. д.» (David Buchanan. «Observations on etc. A. Smith's Wealth of Nations». Edinburgh, 1814, v. IV, p. 144). «Шотландская знать экспроприировала крестьянские семьи, выбросив их, как сорную траву; она обращается с деревнями и их населением, как индейцы, охваченные местью, обращаются с берлогами диких зверей… Человек продаётся за овчину, за баранью ногу, даже ещё дешевле… При набеге на северные провинции Китая на совете монголов было предложено уничтожить обитателей и превратить их землю в пастбище. Многие лендлорды горной Шотландии осуществили этот проект в собственной стране по отношению к своим соотечественникам» (George Ensor. «An Inquiry concerning the Population of Nations». London, 1818, p. 215, 216).] мы возьмём здесь «очистки», произведённые герцогиней Сатерленд. Как только бразды правления попали в руки этой особы, весьма просвещённой в вопросах политической экономии, она решила немедленно же приступить к радикальному экономическому лечению и превратить в пастбище для овец всё графство, население которого прежними мероприятиями аналогичного характера уже было уменьшено до 15 000 человек. С 1814 по 1820 г. эти 15 000 жителей – около 3 000 семей – систематически изгонялись и искоренялись. Все их деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с местными жителями. Одну старуху сожгли в её собственной избе, так как она отказалась её покинуть. Таким путём эта дама присвоила себе 794 000 акров земли, с незапамятных времён принадлежавших клану. Изгнанным жителям она отвела на берегу моря около 6 000 акров земли, по 2 акра на семью. Эти 6 000 акров раньше пустовали и не приносили собственникам никакого дохода. Герцогиня обнаружила столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 шилл. 6 пенсов за акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за её род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм, предназначенных для овцеводства, причём в каждой ферме жила одна-единственная семья, большей частью батраки фермеров-англичан. В 1825 г. 15 000 гэлов уже были замещены 131 000 овец. Часть аборигенов, изгнанных на морской берег, пыталась прокормиться рыболовством. Они превратились в амфибий и жили, по словам одного английского автора, наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование.[1289 - Когда нынешняя герцогиня Сатерленд устроила в Лондоне пышную встречу миссис Бичер-Стоу, автору «Хижины дяди Тома», с целью продемонстрировать свою симпатию к неграм-рабам Американской республики, – об этой симпатии она вместе с другими аристократками благоразумно забыла во время Гражданской войны, когда все «благородные» английские сердца сочувствовали рабовладельцам, – я рассказал в «New-York Tribune» о том, как живут рабы самой Сатерленд 

Маркс имеет в виду свою статью: «Выборы. – Финансовые осложнения. – Герцогиня Сатерленд и рабство», опубликованную в газете «New-York Daily Tribune» 9 февраля 1853 г. (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2, том 8, стр. 521–528).

(часть моей статьи цитирована Кэри в «The Slave Trade». Philadelphia, 1853, p. 202, 203). Статья эта была перепечатана одной шотландской газетой и вызвала энергичную полемику между этой последней и сикофантами Сатерленд.]

Но бравых гэлов ждало новое и ещё более тяжёлое испытание за их горно-романтическое преклонение перед «большими людьми» клана. «Большие люди» почувствовали запах рыбы. Они пронюхали в нём нечто прибыльное и сдали морское побережье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были изгнаны вторично.[1290 - Интересные данные об этой рыбной торговле мы находим у Давида Уркарта в «Portfolio. New Series». – Нассау У. Сениор в своём выше цитированном, посмертно изданном сочинении «Journals, Conversations and Essay relating to Ireland», London, 1868, квалифицирует «мероприятия в Сатерлендшире как одну из самых благодетельных „очисток“ (clearings), какие только знает человечество».]

Но, в конце концов, и часть пастбищ для овец, в свою очередь, превращается в охотничьи парки. Как известно, в Англии нет настоящих лесов. Дикий олень, обитающий в парках аристократов, является уже как бы домашним животным, жирным, как лондонские олдермены. Шотландия представляет собой последнее убежище этой «благородной страсти».

«В горных областях», – пишет Сомерс в 1848 г., – «площадь под лесом значительно расширилась.[1291 - В шотландских «deer forests» [ «охотничьих парках»] нет ни одного дерева. Овец угоняют прочь, на место их сгоняют оленей на голые горы и называют это «deer forest». Таким образом, здесь нет даже лесоразведения.] Здесь, по одну сторону Гейка, вы видите новый лес Гленфеши, там, по другую его сторону новый лес Ардверики. Там же перед вами Блэк-Маунт, огромная недавно созданная пустошь. С востока к западу, от окрестностей Абердина до скал Обана, тянется в настоящее время непрерывная полоса лесов, между тем как в других частях горной страны новые леса находятся в Лох-Аркейге, Гленгарри, Гленмористоне и т. д. Превращение земли в пастбища для овец… выгнало гэлов на менее плодородные земли. Теперь олень начинает вытеснять овец, что повергает гэлов в ещё более безвыходную нищету… Охотничий парк и народ не могут ужиться вместе. Тот или другой должен исчезнуть. Если в ближайшую четверть века места для охоты будут численно и по своим размерам возрастать в такой же степени, как они возрастали в прошлую четверть века, то ни одного гэла не останется более на родной земле. Это движение среди земельных собственников горных местностей вызвано отчасти модой, аристократической прихотью, страстью к охоте и т. п., отчасти же они торгуют дикими животными, имея в виду исключительно выгоду. Ибо фактически участок горной земли, отведённый для охоты, оказывается во многих случаях несравненно более доходным, чем тот же участок, превращённый в пастбище для овец… Любитель, ищущий места для охоты, готов предложить такую плату, какую только позволяют размеры его кошелька… Бедствия, постигшие горную Шотландию, не менее ужасны, чем те, которые постигли Англию в результате политики норманских королей. Дикие животные получили больше простора, но зато людей теснят всё больше и больше… У народа отнимают одну вольность за другой… И гнёт ежедневно возрастает. «Очистка» и изгнание населения проводятся собственниками как твёрдо установленный принцип, как агротехническая необходимость, подобно тому, как на девственных землях Америки и Австралии выкорчёвываются деревья и кустарники; и эта операция совершается спокойным, деловым образом».[1292 - Robert Somers. «Letters from the Highlands; or, the Famine of 1847». London, 1848, p, 12–28 passim, Эти письма появились первоначально в «Times». Английские экономисты, само собой разумеется, объясняли голод, постигший гэлов в 1847 г., их перенаселением. Во всяком случае гэлы, видите ли, «давили» на средства своего пропитания. В Германии «очистка имений», или, как она называлась здесь, «Bauernlegen», развилась с особенной силой после Тридцатилетней войны и ещё в 1790 г. вызвала крестьянские восстания в курфюршестве Саксонии. Она распространилась в Восточной Германии. В большинстве провинций Пруссии право собственности было гарантировано крестьянам впервые Фридрихом II. Завоевав Силезию, он принудил её земельных собственников восстановить крестьянские дома, амбары и т. п. и снабдить крестьянские хозяйства скотом и орудиями. Ему нужны были солдаты для армии и плательщики налогов для казначейства. Насколько приятна была жизнь крестьянина при Фридрихе II с его безобразной финансовой системой и управлением, представляющим собой смесь деспотизма, бюрократизма и феодализма, свидетельствуют следующие слова Мирабо, горячего поклонника Фридриха: «Лён составляет одно из главных богатств земледельца Северной Германии. Но, к несчастью для рода человеческого, это – только средство против крайней нищеты, а не источник благосостояния. Прямые налоги, барщина, повинности всякого рода разоряют крестьянина, который к тому же платит косвенные налоги на всё, что он покупает… и в довершение бедствия он не смеет продавать свою продукцию там, где хочет, и за столько, за сколько хочет; он не смеет покупать необходимые ему продукты у тех купцов, которые согласны продать их за наиболее подходящую цену. Все эти обстоятельства мало-помалу разоряют его, и он не мог бы платить прямых налогов, если бы не занимался прядением; это последнее составляет для него необходимое подспорье, давая возможность использовать силы его жены, его детей, слуг и служанок и его самого. Но какая жалкая жизнь, даже с этим подспорьем! Летом он работает как каторжник на пахоте и на уборке урожая, ложится в 9 часов и встаёт в 2, чтобы управиться с работой; зимой он должен бы восстановить свои силы, пользуясь более продолжительным отдыхом, но у него не хватит зерна на хлеб и на семена, если он продаст часть своих продуктов для того, чтобы уплатить налоги. Итак, приходится прясть, чтобы заполнить эту прореху… и прясть с величайшим усердием. Поэтому крестьянин зимой ложится в полночь или в час ночи и встаёт в пять или шесть часов утра или же ложится в девять и встаёт в два, – и так ежедневно в течение всей своей жизни, за исключением воскресных дней… Это чрезмерно продолжительное бодрствование и этот чрезмерный труд истощают организм человека; вот почему в деревне мужчины и женщины стареют гораздо скорее, чем в городах» (Mirabeau, цит. соч., т. III, стр. 212 и сл.).Добавление к 2 изданию. В апреле 1866 г., 18 лет спустя после опубликования цитированной выше работы Роберта Сомерса, профессор Лион Леви читал в Обществе искусств и ремёсел 

Общество искусств и ремёсел (Society of Arts) – буржуазно-просветительное и филантропическое общество, основанное в 1754 г. в Лондоне. Общество широковещательно объявляло своей целью «поощрение искусств, ремёсел и торговли» и всех тех, кто способствует «предоставлению беднякам занятий, расширению торговли, обогащению страны» и т. п. Оно пыталось выступать в роли посредника между рабочими и предпринимателями. Это общество Маркс называл «обществом искусств и надувательств».

доклад о превращении пастбищ для овец в охотничьи парки. Он рассказывал, насколько подвинулось вперёд превращение горной Шотландии в пустыню, и между прочим говорил: «Изгнание населения и превращение земли в пастбища для овец послужило самым удобным средством для получения дохода без всяких затрат… Замена пастбищ для овец охотничьими парками стала обычной в горной Шотландии. Овцы изгоняются дикими животными, подобно тому как раньше изгонялись люди, чтобы очистить место для овец… Вы можете пройти от поместий графа Далхузи в Форфаршире вплоть до Джон-о'Гротс, не выходя из леса. Во многих» (из этих лесов) «давно уже живут лисицы, дикие кошки, куницы, хорьки, ласки и альпийские зайцы; кролики же, белки и крысы появились там лишь в последнее время. Огромные земельные площади, фигурирующие в шотландской статистике как необычайно богатые и обширные луга, не подвергаются теперь никакой обработке и улучшениям и служат исключительно охотничьей забаве немногих лиц, – забаве, продолжающейся лишь несколько дней в году».Лондонский «Economist» от 2 июня 1866 г. пишет: «Одна шотландская газета в числе новостей последней недели между прочим сообщает: „Одна из лучших овцеферм в Сатерлендшире, за которую недавно по истечении срока контракта было предложено 1 200 ф. ст. годовой ренты, превращена в охотничий парк!“. Феодальные инстинкты проявляются так же… как во времена норманского завоевания… когда было снесено 36 деревень, чтобы создать на их месте новый лес… Два миллиона акров, в том числе несколько плодороднейших районов Шотландии, превращены в совершенную пустыню. Трава, произрастающая на лугах в Глен-Тилт, считалась наиболее питательной в графстве Перт; охотничий парк в Бен-Олдер давал в прошлом самую лучшую траву в обширном округе Баденок; часть леса Блэк-Маунт представляла собой самое лучшее в Шотландии пастбище для чёрных овец. О размерах площади, превращённой в пустоши ради любителей охоты, можно себе составить представление на основании того факта, что площадь эта охватывает гораздо более обширное пространство, чем всё графство Перт. Как много теряет страна вследствие этого насильственного опустошения, видно из того, что на земле под лесом Бен-Ол; можно было бы прокормить 15 000 овец и что площадь этого леса составляет лишь

/

всей охотничьей области Шотландии… Вся эта охотничья земля стала совершенно непроизводительной… результат тот же, как если бы она была затоплена водой Северного моря. Сильная рука закона должна бы положить конец этому искусственному созданию пустошей или пустырей».]

Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность – таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путём удалось завоевать поле для капиталистического земледелия, отдать землю во власть капитала и создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата.

3. КРОВАВОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО С КОНЦА XV ВЕКА ПРОТИВ ЭКСПРОПРИИРОВАННЫХ. ЗАКОНЫ С ЦЕЛЬЮ ПОНИЖЕНИЯ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ

Люди, изгнанные вследствие роспуска феодальных дружин и оторванные от земли то и дело повторяющейся, насильственной экспроприацией, – этот поставленный вне закона пролетариат поглощался нарождающейся мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой он появлялся на свет. С другой стороны, люди, внезапно вырванные из обычной жизненной колеи, не могли столь же внезапно освоиться с дисциплиной своей новой обстановки. Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг – частью из склонности, в большинстве же случаев под давлением обстоятельств. Поэтому в конце XV и в течение всего XVI века во всех странах Западной Европы издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов. Законодательство рассматривало их как «добровольных» преступников, исходя из того предположения, что при желании они могли бы продолжать трудиться при старых, уже не существующих условиях.

В Англии это законодательство началось при Генрихе VII.

Согласно акту Генриха VIII от 1530 г., старые и нетрудоспособные нищие получают разрешение собирать милостыню. Напротив, для бродяг ещё работоспособных предусматривались порка и тюремное заключение. Их следовало привязывать к тачке и бичевать, пока кровь не заструится по телу, и затем надлежало брать с них клятвенное обещание возвратиться на родину или туда, где они провели последние три года, и «приняться за труд» (to put himself to labour). Какая жестокая ирония! Акт, изданный в 27-й год царствования Генриха VIII, воспроизводит эти положения и усиливает их рядом дополнений. При рецидиве бродяжничества порка повторяется и кроме того отрезается половина уха; если же бродяга попадается в третий раз, то он подвергается смертной казни как тяжкий преступник и враг общества.

Эдуард VI в 1547 г. – в первый же год своего царствования – издаёт закон, по которому всякий уклоняющийся от работы отдаётся в рабство тому лицу, которое донесёт на него как на праздношатающегося. Хозяин должен предоставлять своему рабу хлеб и воду, похлёбку и такие мясные отбросы, какие ему заблагорассудится. Он имеет право посредством порки и заковывания в кандалы принуждать его ко всякой работе, как бы отвратительна она ни была. Если раб самовольно отлучается на 2 недели, то он осуждается на пожизненное рабство и на его лоб или на щёку кладут клеймо «S»; если он убегает в третий раз, его казнят как государственного преступника. Хозяин может его продать, завещать по наследству, отдать внаймы как раба, как всякое движимое имущество или скот. Если рабы замыслят что-либо против своих господ, то они также подлежат смертной казни. Мировые судьи обязаны разыскивать беглых рабов по заявлению господ. Если окажется, что беглый бродяга три дня шатался без дела, то его отправляют на родину, выжигают раскалённым железом на его груди клеймо «V» и, заковав в кандалы, употребляют для дорожных и других работ. Бродяга, неправильно указавший место своего рождения, в наказание за это обращается в пожизненного раба соответствующего селения, его жителей или корпорации и получает клеймо «S». Всякий имеет право отнять у бродяги его детей и держать их при себе в качестве учеников – юношей до 24 лет, девушек до 20 лет. Если они убегают, то до наступления указанного возраста обращаются в рабов своих хозяев-воспитателей, которые могут заковывать их в кандалы, пороть и т. п. Хозяин может надеть железное кольцо на шею, ноги или руки своего раба, чтобы легче отличать его от других и затруднить ему возможность скрыться.[1293 - Автор «Essay on Trade etc.» замечает: «В царствование Эдуарда VI англичане с полной, по-видимому, серьёзностью принялись за поощрение мануфактур и доставление бедным занятий. Это видно из одного замечательного закона, в котором говорится, что на всех бродяг должно быть наложено клеймо» и т. д. («An Essay on Trade and Commerce», London, 1770, p. 5).] В последней части этого закона предусматриваются случаи, когда бедные должны работать на тот округ или тех лиц, которые берутся их кормить, поить и обеспечивать работой. Такого рода рабы – рабы приходов – сохранились в Англии вплоть до XIX века под именем roundsmen (приходчики).

Закон Елизаветы от 1572 г. предусматривает, что нищие старше 14 лет, не имеющие разрешения собирать милостыню подвергаются жестокой порке и наложению клейма на левое ухо, если никто не соглашается взять их в услужение на два года; в случае рецидива нищие старше 18 лет должны быть казнены, если никто не соглашается взять их на 2 года в услужение; при третьем рецидиве их казнят без всякой пощады как государственных преступников. Аналогичные предписания содержат законы: изданный на 18-м году царствования Елизаветы, гл. 13, и закон 1597 года.[1294 - Томас Мор говорит в своей «Утопии»: «Так-то и случается, что жадный и ненасытный обжора, настоящая чума для своей родины, собирает в своих руках тысячи акров земли и обносит их плетнём или забором, или своими насилиями и притеснениями доводит собственников до того, что они вынуждены продать всё своё имущество. Тем или другим способом, не мытьём, так катаньем, донимают их, и они, наконец, вынуждены выселиться – эти бедные, простые, несчастные люди! Мужчины и женщины, мужья и жёны, сироты и вдовы, объятые отчаянием матери с грудными детьми, все домочадцы, бедные средствами к жизни, но многочисленные, так как земледелие требовало много рабочих рук. Они бредут прочь, говорю я, покидают свои привычные родные места и нигде не находят приюта. Продажа всей домашней утвари, хотя и не имеющей большой ценности, могла бы при других условиях оказать им некоторую помощь, но, внезапно выброшенные на улицу, они вынуждены распродавать имущество за бесценок. И когда этими несчастными скитальцами истрачено всё до последней копейки, то скажите, бога ради, что же им остаётся делать, как не красть? Но тогда их вешают по всей форме закона. Или просить милостыню? Но тогда их заключают в тюрьму как бродяг за то, что они шатаются без дела: их обвиняют в безделии, – их, которым ни одна душа не хочет дать работы, как бы усердно они её ни добивались». Из числа этих бедных изгнанников, которых, по словам Томаса Мора, прямо-таки принуждали к воровству, «в царствование Генриха VIII было казнено 72 000 крупных и мелких воров» (Holinshed. «Description of England», v. I, I>. 186). Во времена Елизаветы «бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек» (Strype. «Annals of the Reformation and Establishment of Religion, and other Various Occurrences in the Church of England during Queen Elisabeth's Happy Reign», 2nd ed., 1 v. II). Согласно тому же самому Страйпу, в Сомерсетшире в течение одного только года было казнено 40 человек, на 35 наложено клеймо, 37 подвергнуто порке и 183 «отчаянных негодяя» выпущено на волю. Тем не менее, говорит он, «из-за попустительства мировых судей и нелепого сострадания народа это значительное число обвиняемых не составляет и 1/5 всех действительных преступников». Он добавляет: «Другие графства Англии были не в лучшем положении, чем Сомерсетшир, многие даже в гораздо худшем».]

При Якове I, лицо, праздношатающееся и просящее милостыню, считается бродягой. Мировые судьи в Petty Sessions 

(http://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital1/rem1.html#n207) уполномочены подвергать таких бродяг публичной порке и заключать в тюрьму попавшихся первый раз на 6 месяцев, попавшихся второй раз – на 2 года. Во время тюремного заключения они подвергаются порке так часто и в таких размерах, как это заблагорассудится мировым судьям… Неисправимых и опасных бродяг предписывается клеймить, выжигая на левом плече букву «R», и посылать на принудительные работы; если же они ещё раз уличаются в нищенстве, их казнят без милосердия. Эти положения закона действовали вплоть до начала XVIII века и были отменены лишь актом, изданным на 12-м году царствования Анны, гл. 23.

Подобные законы имелись и во Франции, где в середине XVII века парижские бродяги основали так называемое «королевство бродяг» (royaume des truands). Ещё в начале царствования Людовика XVI был издан ордонанс (от 13 июля 1777 г.), который предписывал ссылать на каторгу каждого здорового человека в возрасте от 16 до 60 лет, если он не имеет средств к существованию и определённой профессии. Аналогичные меры предписываются статутом Карла V для Нидерландов (октябрь 1537 г.), первым эдиктом штатов и городов Голландии от 19 марта 1614 г., плакатом Соединённых провинций от 25 июня 1649 г. и т. д.

Деревенское население, насильственно лишённое земли, изгнанное и превращённое в бродяг, старались приучить, опираясь на эти чудовищно террористические законы, к дисциплине наёмного труда поркой, клеймами, пытками.

Мало того, что на одном полюсе выступают условия труда как капитал, а на другом полюсе – люди, не имеющие для продажи ничего, кроме своей собственной рабочей силы. Мало также принудить этих людей добровольно продавать себя. С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признаёт условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы. Организация развитого капиталистического процесса производства сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения удерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и заработную плату, в границах, соответствующих потребности капитала в возрастании; слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэкономическое, непосредственное принуждение, правда, ещё продолжает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти «естественных законов производства», т. е. зависимости от капитала, которая создаётся самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху, когда капиталистическое производство только ещё складывалось. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную власть, чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудительно удерживать её в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого первоначального накопления.

Класс наёмных рабочих, возникший во второй половине XIV столетия, составлял тогда и в следующем столетии лишь очень ничтожную часть населения; его положение находило себе сильную опору в самостоятельном крестьянском хозяйстве в деревне и цеховой организации в городах. Как в деревне, так и в городе хозяева и рабочие стояли социально близко друг к другу. Подчинение труда капиталу было лишь формальным, т. е. самый способ производства ещё не обладал специфически капиталистическим характером. Переменный элемент капитала сильно преобладал над постоянным его элементом. Вследствие этого спрос на наёмный труд быстро возрастал с накоплением капитала, а предложение наёмного труда лишь медленно следовало за спросом. Значительная часть национального продукта, превратившаяся позднее в фонд накопления капитала, в то время ещё входила в фонд потребления рабочего.

Законодательство относительно наёмного труда, с самого начала имевшее в виду эксплуатацию рабочего и в своём дальнейшем развитии неизменно враждебное рабочему[1295 - «Всякий раз, когда законодательство пыталось регулировать споры между хозяевами и их рабочими, его советниками были хозяева», – говорит А. Смит 

A. Smith. «An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations». Vol. I, Edinburgh, 1814, p. 237. – 748.

. «Собственность – вот дух законов», – говорит Ленге 

Linguet. «Thеorie des loix civiles, ou Principes fondamentaux de la sociеtе». Tome I, Londres, 1767, p. 236.

] начинается в Англии при Эдуарде III рабочим статутом от 1349 года. Во Франции ему соответствует ордонанс 1350 г., изданный от имени короля Иоанна. Английское и французское законодательства развиваются параллельно и по содержанию своему тождественны. Я не стану касаться рабочих статутов как средства для удлинения рабочего дня, поскольку с этой стороны они уже рассмотрены выше (глава восьмая, раздел 5).

Рабочий статут был издан вследствие настоятельных жалоб палаты общин.

«Прежде», – наивно замечает один тори, – «бедные требовали столь высокой заработной платы, что это угрожало промышленности и богатству. Теперь заработная плата их настолько низка, что это опять-таки является угрозой промышленности и богатству, хотя и иной, чем раньше, и, быть может, ещё более опасной, чем тогда».[1296 - [J. B. Byles.] «Sophisms of Free Trade». By a Barrister. London, 1850, p. 206. Он ехидно прибавляет: «Мы всегда были готовы вмешаться в пользу предпринимателей; неужели мы ничего не можем сделать в пользу рабочих?»]

Законом устанавливается тариф заработной платы для города и деревни, для сдельной и подённой работы. Сельские рабочие должны наниматься на год, городские же – «на вольном рынке». Под страхом тюремного наказания воспрещается выдавать плату более высокую, чем указанная в статуте, причём лица, получившие такую незаконную плату, наказываются строже, чем уплатившие её. Так, например, ещё в Елизаветинском статуте об учениках статьями 18 и 19 предусматривалось десятидневное тюремное заключение для того, кто выдал плату выше тарифной, и трёхнедельное заключение для того, кто её принял. Статут 1360 г. увеличивал меру наказания и даже уполномочивал хозяев заставлять рабочих путём физического принуждения работать на условиях установленного законом тарифа. Все союзы, договоры, клятвы и т. п., которые объединяли каменщиков и плотников, были объявлены недействительными. Коалиции рабочих рассматривались как тяжкое преступление, начиная с XIV века и вплоть до 1825 г., когда были отменены законы против коалиций.[1297 - Законы против коалиций – принятые в 1799 и 1800 гг. английским парламентом законы, согласно которым запрещалось создание и деятельность каких бы то ни было рабочих организаций. Эти законы были отменены парламентом в 1824 г., а в следующем году их отмена была ещё раз подтверждена. Однако и после этого власти весьма ограничивали деятельность рабочих союзов. В частности, простая агитация за вступление рабочих в союз и за участие в стачках рассматривалась как «принуждение» и «насилие» и каралась как уголовное преступление.] Дух рабочего статута 1349 г. и всех последующих законов ярко сказывается в том, что государство устанавливает лишь максимум заработной платы, но отнюдь не её минимум.

В XVI столетии положение рабочих, как известно, очень ухудшилось. Денежная плата повысилась, но далеко не в той степени, в какой обесценились деньги и повысились цены товаров. Следовательно, фактически заработная плата упала. Тем не менее законы, направленные к понижению заработной платы, продолжали действовать; вместе с тем отрезывались уши и налагались клейма на тех, «кого никто не соглашался взять в услужение». Статут об учениках, изданный на 5-м году царствования Елизаветы, гл. 3, уполномочивает мировых судей устанавливать определённый уровень заработной платы и видоизменять его сообразно временам года и товарным ценам. Яков I распространил это регулирование труда на ткачей, прядильщиков и все прочие категории рабочих.[1298 - Из одного пункта статута, изданного на 2-м году царствования Якова I, гл. 6, видно, что некоторые суконщики, бывшие в то же время мировыми судьями, позволяли себе официально устанавливать тариф заработной платы в своих собственных мастерских. В Германии очень часто издавались статуты для понижения заработной платы, особенно после Тридцатилетней войны. «Помещиков очень тяготил недостаток слуг и рабочих в обезлюдевших местностях. Всем деревенским жителям было воспрещено сдавать внаём комнаты холостым мужчинам и женщинам; обо всех такого рода постояльцах приказано было доносить начальству, и они должны были заключаться в тюрьму, если не пожелают быть слугами, хотя бы они поддерживали своё существование какими-либо другими занятиями, работами на крестьян за подённую плату или даже торговали деньгами и хлебом» («Kaiserliche Privileglen und Sanctionen fur Schlesien», I, 125). «В течение всего столетия в указах государей не прекращаются горькие сетования на испорченную и наглую челядь, которая не подчиняется строгому режиму, не довольствуется установленной законом платой; отдельному помещику воспрещается выдавать более высокую плату, чем установлено таксой, выработанной для всей округи. И всё же после войны условия, в которых находились слуги, были иногда лучше, чем сто лет спустя; в Силезии слуги ещё в 1652 г. получали мясо два раза в неделю, тогда как в нашем веке в той же Силезии имеются места, где слуги получают мясо лишь три раза в год. И заработная плата была после войны выше, чем в последующие столетия» (G. Freytag. [ «Neue Bilder aus dem Leben des deutschen Yolkes», Leipzig, 1862, S. 35, 36]).] Георг II распространил законы против рабочих коалиций на все мануфактуры.

В собственно мануфактурный период капиталистический способ производства достаточно окреп для того, чтобы сделать законодательное регулирование заработной платы и невыполнимым и ненужным, но тем не менее всё же хотели удержать на всякий случай это оружие из старого арсенала. Ещё акт, изданный на 8-м году царствования Георга II, воспрещает давать портным-подмастерьям Лондона и окрестностей более 2 шилл. 7? пенсов подённой платы, за исключением случаев всенародного траура; ещё акт, изданный на 13-м году царствования Георга III, гл. 68, предоставляет мировым судьям регулировать заработную плату шелкоткачей; ещё в 1796 г. потребовалось два постановления высших судебных учреждений, для того чтобы решить, распространяются ли приказы мировых судей о заработной плате и на несельскохозяйственных рабочих; ещё в 1799 г. парламентским актом было подтверждено, что заработная плата горнорабочих Шотландии регулируется статутом Елизаветы и двумя шотландскими актами 1661 и 1671 годов. Насколько сильно изменились к этому времени условия, показывает один случай, неслыханный в практике английской палаты общин. Здесь, где в течение более 400 лет фабриковались законы, устанавливающие исключительно тот максимум, которого ни в коем случае не должна превышать заработная плата, Уитбред предложил в 1796 г. определить законом минимум заработной платы для сельскохозяйственных рабочих. Питт воспротивился этому, соглашаясь, однако, что «положение бедных ужасно (cruel)». Наконец, в 1813 г. законы относительно регулирования заработной платы были отменены. Они стали смешной аномалией в условиях, когда капиталист регулирует труд на своей фабрике посредством своего личного законодательства и при помощи налога в пользу бедных дополняет до необходимого минимума плату сельских рабочих. Но и по настоящее время сохранились в полной неприкосновенности положения рабочих статутов, касающиеся контрактов между хозяином и рабочими, сроков расторжения и т. п., – положения, согласно которым хозяину, нарушившему контракт, может быть предъявлен лишь гражданский иск, тогда как рабочий, нарушивший контракт, подлежит уголовной ответственности.

Жестокие законы против коалиций пали в 1825 г., когда поведение пролетариата стало угрожающим. Однако они пали только отчасти. Некоторые милые остатки старых статутов исчезли лишь в 1859 году. Наконец, 29 июня 1871 г. был издан парламентский акт, претендовавший на то, что он якобы уничтожает последние следы этого классового законодательства, так как он даровал юридическое признание тред-юнионам. Но другой парламентский акт, изданный в тот же день (акт, принятый во изменение уголовного закона о мерах наказания за насилие, угрозы и посягательство), фактически восстановил прежнее положение в новой форме. При помощи такого парламентского фокуса все средства, которыми могли бы воспользоваться рабочие во время стачки или локаута (стачки связанных между собой фабрикантов, которые прибегают к одновременному закрытию своих фабрик), были изъяты из общего права и подчинены исключительному уголовному закону, истолкование которого всецело зависело от мировых судей, т. е. от фабрикантов. Двумя годами раньше тот же самый г-н Гладстон в той же самой палате общин с известным благородством внёс законопроект об отмене всех исключительных законов, направленных против рабочего класса. Но дальше, чем до второго чтения этого законопроекта, дело не пошло, проект был положен под сукно, пока, наконец, «великая либеральная партия», соединившись с тори, не набралась смелости решительно выступить против того самого пролетариата, который поставил её у власти. Не довольствуясь этим предательством, «великая либеральная партия» позволила английским судьям, всегда пресмыкавшимся перед господствующими классами, откопать старый закон против «конспирации»[1299 - Закон против «конспираций» существовал в Англии ещё в средние века. Он запрещал «всякого рода конспиративные действия, если даже и повод для них был законен». На основе этого закона подавлялись организации и классовая борьба рабочих как до принятия законов против коалиций, так и после отмены их.] и применить его к рабочим коалициям. Как мы видим, лишь против собственной воли и под давлением масс английский парламент отказался от законов против стачек и тред-юнионов, после того как сам этот парламент с бесстыдным эгоизмом в течение пятисот лет занимал положение постоянного тред-юниона капиталистов, направленного против рабочих.

Точно так же французская буржуазия в самом начале революционной бури решилась отнять у рабочих только что завоёванное право ассоциаций. Декретом от 14 июня 1791 г. она объявила все рабочие коалиции «преступлением против свободы и декларации прав человека», караемым штрафом в 500 ливров и лишением активных прав гражданина на один год.[1300 - Статья первая этого закона гласит: «Так как уничтожение всякого рода корпораций лиц одного состояния или одной профессии составляет одну из коренных основ французской конституции, то воспрещается восстанавливать таковые корпорации под каким бы то ни было предлогом и в какой бы то ни было форме». Статья четвёртая заявляет, что «если граждане, занятые одной и той же профессией, искусством или ремеслом, сговорятся между собой или составят соглашение, направленное к тому, чтобы отказаться сообща или соглашаться только при определённой плате оказывать услуги своей промышленной деятельностью и своими работами, то вышеназванные сговоры и соглашения должны быть объявлены… противоконституционными, посягающими на свободу и декларацию прав человека и т. д.», т. е. государственным преступлением, совершенно так же, как и в старых рабочих статутах («Rеvolutions de Paris». Paris, 1791, III, p. 523).] Этот закон, втискивающий государственно-полицейскими мерами конкуренцию между капиталом и трудом в рамки, удобные для капитала, пережил все революции и смены династий. Даже правительство террора[1301 - A. Anderson, «An Historical and Chronological Deduction of the Origin of Commerce, from the Earliest Accounts to the present Time» (А. Андерсон. «Исторический и хронологический очерк торговли от самых ранних сведений о ней до настоящего времени»). Первое издание вышло в Лондоне в 1764 году.] оставило его неприкосновенным. Лишь совсем недавно он вычеркнут из Code pеnal [Уголовного кодекса]. В высшей степени характерна мотивировка этого буржуазного государственного переворота. «Хотя и желательно, – говорил выступивший докладчиком Ле Шапелье, – повышение заработной платы выше теперешнего уровня, дабы тот, кто получает эту плату, избавился от абсолютной, почти рабской зависимости, обусловленной недостатком необходимых жизненных средств», тем не менее рабочие не должны сговариваться между собой относительно своих интересов, не должны действовать совместно с целью смягчить свою «абсолютную, почти рабскую зависимость», так как этим «они нарушили бы свободу своих бывших хозяев, теперешних предпринимателей» (свободу держать рабочих в рабстве!), и так как коалиция против деспотии бывших цеховых хозяев есть – что бы вы думали? – есть восстановление цехов, отменённых французской конституцией.[1302 - Buchez et Roux. «Histoire Parlementaire», t. X, p. 193–195, passim.]

4. ГЕНЕЗИС КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ФЕРМЕРОВ

Мы рассмотрели те насилия, при помощи которых были созданы поставленные вне закона пролетарии, тот кровавый режим, который превратил их в наёмных рабочих, те грязные высокогосударственные меры, которые, усиливая степень эксплуатации труда, повышали полицейскими способами накопление капитала. Спрашивается теперь: откуда же возникли первоначально капиталисты? Ведь экспроприация сельского населения создаёт непосредственно лишь крупных земельных собственников. Что касается генезиса фермеров, то мы можем проследить его шаг за шагом, так как это медленный процесс, растянувшийся на многие столетия. Уже крепостные, а наряду с ними и свободные мелкие земельные собственники, находились в очень различном имущественном положении, а потому и освобождение их совершилось при очень различных экономических условиях.

В Англии первой формой фермера был bailiff [управляющий господским имением], который сам оставался крепостным. По своему положению он напоминает древнеримского villicus, но с более узким кругом деятельности. Во второй половине XIV столетия на место bailiff становится фермер, которого лендлорд снабжает семенами, скотом и земледельческими орудиями. Положение его не очень отличается от положения крестьянина. Он только эксплуатирует больше наёмного труда. Скоро он становится «mеtayer», фермером-половинником. Он доставляет одну часть необходимого для земледелия капитала, лендлорд – другую. Валовой продукт разделяется между ними в пропорции, установленной контрактом. В Англии эта форма аренды быстро исчезает, уступая место фермеру в собственном смысле слова, который вкладывает в дело собственный капитал, ведёт хозяйство при помощи наёмных рабочих и отдаёт лендлорду деньгами или натурой часть прибавочного продукта в качестве земельной ренты.

В течение XV века, пока труд независимых крестьян и сельскохозяйственных рабочих, занимавшихся наряду с работой по найму в то же время и самостоятельным хозяйством, шёл в их собственную пользу, уровень жизни фермера был так же незначителен, как и сфера его производства. Земледельческая революция, начавшаяся в последней трети XV века и продолжавшаяся в течение почти всего XVI столетия (за исключением последних его десятилетий), обогащала фермера так же быстро, как разоряла сельское население.[1303 - «Фермеры», – говорит Харрисон в своей работе «Description of England», – «которым раньше было трудно платить 4 ф. ст. ренты, платят теперь 40, 50, 100 ф. ст. и всё же считают дело недостаточно прибыльным, если по истечении срока аренды у них не останется на руках ренты за 6–7 лет».] Узурпация общинных пастбищ и т. п. позволяет фермеру значительно увеличить количество своего скота почти без всяких издержек, между тем как скот доставляет богатое удобрение для его земли.

В XVI веке сюда присоединяется ещё один момент, имеющий решающее значение. В то время арендные договоры заключались на продолжительные сроки, нередко на 99 лет. Непрерывное падение стоимости благородных металлов, а следовательно, и стоимости денег, было очень выгодно для фермеров. Оно, не говоря уже о других рассмотренных выше обстоятельствах, понижало заработную плату. Часть заработной платы превращалась в прибыль фермера. Непрерывное повышение цен на хлеб, шерсть, мясо, – одним словом, на все сельскохозяйственные продукты, увеличивало денежный капитал фермера без всяких усилий с его стороны, между тем земельную ренту он уплачивал на основе договоров, заключённых при прежней стоимости денег.[1304 - О влиянии обесценения денег в XVI столетии на различные классы общества см. «A Compendious or Briefe Examination of Certayne Ordinary Complaints of Diverse of our Countrymen in these our Days». By W. S., Genteleman (London, 1581). Диалогическая форма этого сочинения способствовала тому, что его долго приписывали Шекспиру, я ещё в 1751 г. оно вышло в свет под его именем. Автор его – Уильям Стаффорд. В одном месте рыцарь (knight) рассуждает следующим образом: Рыцарь: «Вы, мой сосед, земледелец, вы, господин торговец, и вы, мой добрый медник, вы, как и другие ремесленники, можете сравнительно легко отстоять свои интересы. Ибо насколько повышается цена всех предметов по сравнению с тем, что они стоили раньше, настолько повышаете вы цены на ваши товары и ваш труд, которые вы продаёте. Но у нас нет ничего такого, что мы могли бы продать по повышенной цене и таким образом уравновесить тот убыток, который мы несём, покупая продукты». В другом месте рыцарь спрашивает доктора: «Скажите, пожалуйста, кого вы имеете в виду? И, прежде всего, кто, по вашему мнению, не терпит при этом никаких потерь?» Доктор: «Я имею в виду тех, которые живут куплей и продажей и, если дорого покупают, то столь же дорого продают». Рыцарь: «А из кого состоит та категория людей, которая, по вашим словам, выигрывает от этого?» Доктор: «Ну, конечно, это все арендаторы или фермеры, которые платят за обрабатываемую ими землю старую ренту, ибо платят они по старой норме, а продают по новой, т. е. платят за свою землю очень дёшево, а всё, что вырастает на ней, продают дорого…» Рыцарь: «Ну, а кто же те, которые, по вашим словам, теряют от этого больше, чем выигрывают эти люди?» Доктор: «Это все дворяне, джентльмены и вообще все те люди, которые живут на твёрдо установленную ренту или жалованье, или не сами обрабатывают свою землю, или не занимаются торговлей».] Таким образом он обогащался одновременно и за счёт своих наёмных рабочих и за счёт своего лендлорда. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Англии к концу XVI столетия образовался класс богатых для того времени «капиталистических фермеров».[1305 - Во Франции rеgisseur, бывший в начале средних веков управляющим и сборщиком феодальных платежей в пользу феодала, скоро превращается в homme d'affaires [дельца], который при помощи вымогательства, обмана и т. п. вырастает в капиталиста. Эти rеgisseurs сами принадлежали иногда к благородному сословию. Например: «Сей отчёт представляет Жак де Торесс, рыцарь кастелян в Безансоне, своему патрону, держащему отчёт в Дижоне перед господином герцогом и графом Бургонским, относительно рент, причитающихся с означенного кастелянства с 25 декабря 1359 г. по 28 декабря 1360 г.» (Alexis Monieil. «Traitе des Matеriaux Manuscrits etc.», p. 234, 235). Уже тут видно, что во всех сферах общественной жизни львиная доля попадает в руки посредников. Так, например, в экономической области предпринимательские сливки снимают финансисты, биржевики, купцы, лавочники; в области гражданского права адвокат обдирает тяжущиеся стороны; в политике депутат значит больше, чем его избиратели, министр – больше, чем государь; в религии бог отодвигается на задний план святыми «заступниками», а эти последние – попами, которые, в свою очередь, являются неизбежными посредниками между «пастырем добрым» и его стадом. Во Франции, как и в Англии, крупные феодальные территории и были разделены на бесчисленное множество мелких хозяйств, но на условиях несравненно более неблагоприятных для сельского населения. В течение XIV века возникли аренды – фермы, или так называемые terriers. Число их постоянно росло и значительно превысило 100 000. Они уплачивают земельную ренту в размере от 1/12 до 1/6 продукта деньгами или натурой. Terriers были ленами, подленами (fiefs, arri?re-fiefs) и т. д., в зависимости от ценности и величины площади, которая иногда составляла всего лишь несколько арпанов. Все владельцы этих terriers обладали в той или иной степени судебной властью по отношению к населению своих участков; таких степеней власти было четыре. Легко представить себе, каким гнётом ложилась на сельское население власть всех этих мелких тиранов. Монтей говорит, что в те времена во Франции было 100 000 судов там, где теперь существует всего 4 000 (включая сюда и мировые суды).]

5. ОБРАТНОЕ ВЛИЯНИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ НА ПРОМЫШЛЕННОСТЬ. СОЗДАНИЕ ВНУТРЕННЕГО РЫНКА ДЛЯ ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛА

Осуществлявшаяся толчками, постоянно возобновлявшаяся экспроприация сельского населения и изгнание его с земли доставляли, как мы видели, городской промышленности всё новые и новые массы пролетариев, стоящие совершенно вне всяких цеховых отношений, – мудрёное обстоятельство, которое заставило старика А. Андерсона (не смешивать с Джемсом Андерсоном) в его работе об истории торговли[1306 - A. Anderson, «An Historical and Chronological Deduction of the Origin of Commerce, from the Earliest Accounts to the present Time» (А. Андерсон. «Исторический и хронологический очерк торговли от самых ранних сведений о ней до настоящего времени»). Первое издание вышло в Лондоне в 1764 году.] уверовать в непосредственное вмешательство провидения. Мы должны ещё остановиться на минуту на этой стороне первоначального накопления. Разрежению самостоятельно хозяйствующего, независимого сельского населения соответствовало не только сгущение промышленного пролетариата, подобно тому как сгущение мировой материи в одном месте Жоффруа Сент-Илер объясняет её разрежением в другом.[1307 - См. его «Notions de Philosophie Naturelle». Paris, 1838.] Земля, несмотря на уменьшение числа лиц, обрабатывающих её, приносила теперь столько же или даже ещё больше продукта, чем раньше, так как революция в отношениях земельной собственности сопровождалась улучшением методов обработки, расширением кооперации, концентрацией средств производства и т. д. и так как сельскохозяйственные наёмные рабочие не только принуждались к более интенсивному труду,[1308 - Этот пункт подчёркивает сэр Джемс Стюарт J. Steuart. «An Inquiry into the Principles of Political Oeconomy». Vol. I, Dublin, 1770, First book, Ch. XVI.] но и всё более и более сокращалась та область производства, в которой они работали на самих себя. Таким образом, с высвобождением части сельского населения высвобождаются также его прежние средства существования. Они превращаются теперь в вещественные элементы переменного капитала. Оказавшийся между небом и землёй крестьянин должен заработать их стоимость у своего нового господина, промышленного капиталиста, в форме заработной платы. Отечественный сырой материал, доставляемый для промышленности сельским хозяйством, постигла та же судьба, что и жизненные средства. Он превратился в элемент постоянного капитала.

Представим себе, например, что одна часть вестфальских крестьян, которые во времена Фридриха II все занимались прядением льна, насильственно экспроприирована и прогнана с земли, тогда как другая их часть превращена в батраков крупных фермеров. Одновременно растут крупные льнопрядильные и ткацкие предприятия, куда «освобождённые» от земли нанимаются в качестве рабочих. Лён имеет совершенно такой же вид, как и раньше. Ни одно волокно его не изменилось, но в его тело вселилась теперь новая социальная душа. Он составляет теперь часть постоянного капитала владельца мануфактуры. Если раньше он был распределён между массой мелких производителей, которые сами вместе со своими семьями выращивали его и выпрядали маленькими порциями, то теперь он сосредоточен в руках одного капиталиста, который заставляет других людей ткать и прясть на себя. Добавочный труд, затрачиваемый в льнопрядильне, раньше реализовался в виде добавочного дохода бесчисленных крестьянских семейств, а также – во времена Фридриха II – в виде налогов pour le roi de Prusse.[1309 - – буквально: в пользу короля Пруссии, в переносном смысле: на ветер. Ред.] Теперь он реализуется в виде прибыли немногих капиталистов. Прялки и ткацкие станки, разбросанные прежде по деревням, теперь подобно самим рабочим и сырому материалу сосредоточиваются в немногих больших рабочих казармах. И прялки, и ткацкие станки, и сырой материал из средств независимого существования прядильщиков и ткачей превращаются в средства командования[1310 - «Я предоставлю вам», – говорит капиталист, – «честь служить мне при условии, что вы отдадите мне то немногое, что вы ещё имеете, за труд командовать вами, который я беру на себя» (J. J. Rousseau. «Discours sur l'Еconomie Politique»).] над прядильщиками и ткачами, в средства высасывания из них неоплаченного труда. По внешнему виду крупных мануфактур, точно так же как и крупных ферм, отнюдь нельзя сказать, что они образовались из соединения многих мелких производственных единиц путём экспроприации многих мелких независимых производителей. Однако беспристрастного наблюдателя не обманет этот внешний вид. Во времена Мирабо – этого льва революции – крупные мануфактуры ещё назывались manufactures rеunies, объединёнными мастерскими, подобно тому как в настоящее время мы говорим об объединённых полях.

«Обращают внимание», – говорит Мирабо, – «лишь на крупные мануфактуры, в которых сотни людей работают под управлением одного директора и которые обыкновенно называют объединёнными мануфактурами (manufactures rеunies). Напротив, не удостаивают и взглядом те мастерские, в которых очень большое число рабочих работает разъединённо, каждый на свой собственный страх и риск. Эти последние совершенно отодвигаются на задний план. И это – большая ошибка, так как только они образуют действительно важную составную часть народного богатства… Объединённая фабрика (fabrique rеunie) может чрезвычайно сильно обогатить одного или двух предпринимателей, но рабочие – это лишь подёнщики, оплачиваемые выше или ниже и не принимающие никакого участия в благосостоянии предпринимателя. Напротив, разъединённая фабрика (fabrique sеparеe) никого не обогащает, но зато поддерживает благосостояние множества рабочих… Число прилежных хозяйственных рабочих будет расти, ибо в благоразумном образе жизни, в трудолюбии они усматривают средство существенно улучшить своё положение, вместо того чтобы добиваться маленького повышения заработной платы, которое никогда не может иметь важных последствий для будущего и в самом благоприятном случае позволяет рабочим немного лучше жить в данный момент. Разъединённые индивидуальные мануфактуры, обыкновенно совмещаемые с мелким сельским хозяйством, являются единственно свободными».[1311 - Mirabeau, цит. соч., т. III, стр. 20–109, в разных местах. Если Мирабо считает разъединённые мастерские более экономичными и более производительными, чем «объединённые», и усматривает в последних лишь искусственные тепличные растения, взращённые заботами правительств, то это объясняется тогдашним состоянием большинства континентальных мануфактур.]

Экспроприация и изгнание из деревни части сельского населения не только высвобождает для промышленного капитала рабочих, их жизненные средства, материал их труда, но и создаёт внутренний рынок.

В самом деле, те самые события, которые превращают мелких крестьян в наёмных рабочих, а их жизненные средства и средства труда в вещественные элементы капитала, создают в то же время для этого последнего внутренний рынок. Прежде крестьянская семья сама производила и перерабатывала жизненные средства и сырьё, которые затем по большей части сама же и потребляла. Это сырьё и жизненные средства превратились теперь в товары. Крупный фермер продаёт их; мануфактуры являются его рынком. Пряжа, холст, грубые шерстяные изделия – вещи, сырьё для которых имелось в распоряжении каждой крестьянской семьи, выпрядались и ткались ею для собственного потребления, – превратились теперь в мануфактурные изделия, рынок для сбыта которых образуют как раз земледельческие округа. Многочисленные рассеянные потребители, обслуживавшиеся до сих пор массой мелких производителей, работающих на собственный страх и риск, концентрируются теперь в одно крупное целое, образуют рынок, снабжаемый промышленным капиталом.[1312 - «Если двадцать фунтов шерсти превращаются незаметно, в течение года, в одежду для семьи рабочего собственным трудом этой семьи, в промежутки между другими её работами, то здесь всё обстоит очень просто. Но вынесите эту шерсть на рынок, отправьте её фабриканту, затем продукт фабриканта – маклеру, затем купцу, и вы будете иметь крупную торговую операцию, причём номинальный капитал, необходимый для неё, будет в двадцать раз больше стоимости этой шерсти… Рабочий класс эксплуатируется таким образом для того, чтобы поддерживать несчастное фабричное население, паразитический класс лавочников и фиктивную коммерческую, денежную и финансовую систему» (David Urquhart, цит. соч., стр. 120).] Так рука об руку с экспроприацией прежде самостоятельного крестьянства, с отделением его от средств производства совершается уничтожение сельского побочного промысла, совершается процесс разделения мануфактуры и земледелия. И только уничтожение сельского домашнего промысла может дать внутреннему рынку данной страны те размеры и ту устойчивость, в которых нуждается капиталистический способ производства.

Однако собственно мануфактурный период ещё не приводит к радикальному преобразованию. Напомним, что мануфактура овладевает национальным производством лишь очень неполно, основываясь всегда на городском ремесле и сельских домашних побочных промыслах как на широком базисе [Hintergrund]. Уничтожая эти побочные промыслы и городское ремесло в одной их форме, в известных отраслях промышленности, в известных пунктах, она вызывает их снова к жизни в других, потому что она до известной степени нуждается в них для обработки своего сырого материала. Она создаёт поэтому новый класс мелких земледельцев, для которых обработка земли является лишь побочной отраслью, а главное занятие – промышленный труд, изготовление продуктов, продаваемых – непосредственно или при посредстве купца – на мануфактуру. Это причина – хотя и не главная – того явления, которое прежде всего сбивает с толку исследователя английской истории. Начиная с последней трети XV века он встречается с непрерывными, только иногда смолкающими жалобами на рост капиталистического хозяйства в деревне и на растущее уничтожение крестьянства. Но, с другой стороны, он видит, что это крестьянство, пусть в уменьшенном количестве и при всё более ухудшающихся условиях, существует всё время.[1313 - Исключение представляет время Кромвеля. Пока сохранялась республика, все слои народных масс Англии оправились от того упадка, в который они пришли при Тюдорах.] Главная причина этого состоит в следующем: в Англии попеременно преобладает то зерновое хозяйство, то животноводство, и в зависимости от этого колеблются размеры крестьянского производства. Только крупная промышленность с её машинами доставляет прочный базис для капиталистического земледелия, радикально экспроприирует огромное большинство сельского населения и довершает разделение земледелия и домашней деревенской промышленности, вырывая корни последней – прядение и ткачество.[1314 - Такетт знает, что из собственно мануфактур и в результате уничтожения сельских или домашних мануфактур возникла с введением машин крупная шерстяная промышленность (Tuckett, цит. соч., т. I, стр. 144). «Плуг и ярмо были изобретением богов и предметом занятия героев – разве ткацкий станок, веретено и прялка менее благородного происхождения? Вы отделяете прялку от плуга, веретено от ярма и получаете фабрики и дома для бедных, кредит и кризисы, две враждебные нации, сельскую и торговую» (David Urquhart, цит. соч., стр. 122). Но вот является Кэри и обвиняет Англию, конечно, не без основания, в том, что она стремится превратить все остальные страны в исключительно земледельческие, а сама хочет стать их фабрикантом. Он утверждает, что таким путём была разорена Турция, ибо там «собственникам земли и земледельцам никогда не разрешалось» (Англией) «укрепить своё положение путём естественного союза плуга с ткацким станком, бороны с молотом» («Tha Slave Trade», p. 125). По его мнению, Уркарт сам является одним из главных виновников разорения Турции, где он, в интересах Англии, пропагандировал свободу торговли. Но лучше всего то, что Кэри – между прочим большой холоп России – хочет воспрепятствовать этому процессу разделения при помощи системы протекционизма, которая в действительности его ускоряет.] А следовательно, только она завоёвывает для промышленного капитала весь внутренний рынок.[1315 - Филантропические английские экономисты, как Милль, Роджерс, Голдуин Смит, Фосетт и т. д., и либеральные фабриканты, как Джон Брайт и К?, спрашивают английских земельных аристократов, как бог спрашивал Каина о его брате Авеле, – куда девались тысячи наших крестьян? – Да откуда же вы-то произошли? Из уничтожения этих крестьян. И почему вы не спрашиваете, куда девались самостоятельные ткачи, прядильщики, ремесленники?]

6. ГЕНЕЗИС ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛИСТА

Генезис промышленного[1316 - «Промышленный» употреблено здесь в противоположность «земледельческому», в смысле экономической категории фермер – такой же промышленный капиталист, как и фабрикант.] капиталиста не отличался той постепенностью, какой характеризуется генезис фермера. Без сомнения, некоторые мелкие цеховые мастера и ещё большее количество самостоятельных мелких ремесленников и даже наёмных рабочих превратились в мелких капиталистов, а потом, постепенно расширяя эксплуатацию наёмного труда и соответственно усиливая накопление капитала, в капиталистов sans phrase [без оговорок]. В младенческий период капиталистического производства часто происходило так, как в младенческий период средневековой городской жизни, где вопрос о том, кто из беглых крепостных должен быть хозяином и кто слугой, решался обыкновенно в зависимости от того, кто из них раньше бежал от своих господ. Но черепашьи темпы этого метода никак не соответствовали торговым потребностям нового мирового рынка, созданного великими открытиями конца XV века. Средние века оставили после себя две различные формы капитала, которые достигают зрелости в самых различных общественно-экономических формациях и до наступления эры капиталистического способа производства считаются капиталом как таковым: ростовщический капитал и купеческий капитал.

«В настоящее время всё общественное богатство попадает сначала в руки капиталиста… он уплачивает ренту земельному собственнику, заработную плату – рабочему, налоги и десятину – их сборщику, а ему остаётся значительная, даже преобладающая, и притом непрерывно растущая, часть годового продукта труда. Капиталиста можно рассматривать в настоящее время как собственника, в руки которого всё общественное богатство попадает прежде всего, хотя нет такого закона, который обеспечивал бы за ним право на эту собственность… Это изменение в сфере собственности произошло благодаря взиманию процентов на капитал… и не менее знаменательно, что законодатели всей Европы стремились воспрепятствовать этому с помощью законов против ростовщичества… Власть капиталистов над всем богатством страны есть полная революция в праве собственности; какой же закон или какой ряд законов произвёл эту революцию?»[1317 - «The Natural and Artificial Right of Property Contrasted». London, 1832, p. 98, 99. Автор этого анонимного труда – Т. Годскин.]