Капитал. Том первый

Кругооборот Т – Д – Т совершенно закончен, как только деньги, вырученные от продажи одного товара, унесены куплей другого товара. И если обратный приток денег к исходному пункту здесь все-таки произойдет, то лишь благодаря возобновлению или повторению всего процесса. Если я продаю квартер хлеба за 3 ф. ст. к на эти 3 ф. ст. покупаю платье, то для меня эти 3 ф. ст. истрачены окончательно. Я уже не имею к ним более никакого отношения. Они принадлежат торговцу платьем. Если бы я продал второй квартер пшеницы, то деньги вернулись бы ко мне обратно, но не вследствие первой сделки, а лишь вследствие ее повторения. Деньги снова удаляются от меня, если я доведу эту сделку до конца, совершив новую куплю. Следовательно, в обращении Т – Д – Т затрата денег не имеет никакого отношения к их обратному притоку. Напротив, в Д – Т – Д обратный приток денег обусловливается самим характером их затраты. Без этого обратного притока всю операцию надо признать неудавшейся или процесс прерванным и еще незаконченным, так как недостает его второй фазы – продажи, дополняющей и завершающей куплю.

Кругооборот Т – Д – Т имеет своей исходной точкой один товар, а конечной точкой другой товар, который выходит из обращения и поступает в потребление. Потребление, удовлетворение потребностей, одним словом – потребительная стоимость есть, таким образом, конечная цель этого кругооборота. Напротив, кругооборот Д– Т – Д имеет своим исходным пунктом денежный полюс и, в конце концов, возвращается к тому же полюсу. Его движущим мотивом, его определяющей целью является поэтому сама меновая стоимость.

В простом товарном обращении оба крайние пункта имеют одну и ту же экономическую форму. Оба они – товары. И притом товары равной стоимости. Но зато они качественно различные потребительные стоимости, например хлеб и платье. Обмен продуктов, обмен различных веществ, в которых выражается общественный труд, составляет здесь содержание движения. Иначе обстоит дело в обращении Д – Т – Д. На первый взгляд оно представляется, вследствие своей тавтологичности, бессодержательным. Оба крайние пункта имеют одну и ту же экономическую форму. Оба они – деньги, следовательно, не являются качественно различными потребительными стоимостями, ибо деньги представляют собой как раз такой превращенный образ товаров, в котором погашены все особенные потребительные стоимости последних. Сначала обменять 100 ф. ст. на хлопок, а затем снова обменять этот хлопок на 100 ф. ст., т. е. окольным путем деньги на деньги, то же на то же, – такая операция представляется столь же бесцельной, сколь и нелепой.[273 - «Деньги не меняют на деньги», – восклицает Мерсье де ля Ривьер по адресу меркантилистов (Mercier de la Rivi?re, цит. соч., стр. 486). В одном сочинении, которое специально трактует о «торговле» и «спекуляции», мы читаем: «Всякая торговля заключается в обмене разнородных вещей; и выгода» (для купца?) «возникает именно вследствие этой разнородности. Обмен одного фунта хлеба на один фунт хлеба не принёс бы ни малейшей выгоды… отсюда выгодный контраст между торговлей и игрой, которая представляет собой лишь обмен денег на деньги» (Th. Corbet. «An Inquiry into the Causes and Modes of the Wealth of Individuals; or the Principles of Trade and Speculation explained». London, 1841, p. 5). Хотя Корбет не замечает, что Д – Д, обмен денег на деньги, есть форма обращения, характерная не только для торгового капитала, но и для всякого капитала вообще, он, по крайней мере, признаёт, что эта форма одного из видов торговли, а именно спекуляции, совпадает с игрой; но вот является Мак-Куллох и находит, что всякая купля для продажи есть спекуляция, и, таким образом, разница между спекуляцией и торговлей совершенно исчезает. «Всякая сделка, при которой один индивидуум покупает продукт с той целью, чтобы снова продать его, фактически есть спекуляция» (MacCulloch. «A Dictionary Practical etc. of Commerce». London, 1847 p. 1009). Гораздо наивнее Пинто – Пиндар амстердамской биржи: «Торговля есть игра» (это положение он заимствует у Локка) «и, конечно, играя с тем, у кого ничего нет, нельзя выиграть. Поэтому, если бы кто-нибудь в течение долгого времени всегда и у всех выигрывал, ему пришлось бы добровольно возвратить бо?льшую часть своего барыша, чтобы начать игру снова» (Pinto. «Traitе de la Circulation et du Crеdit». Amsterdam, 1771, p. 231).] Одна денежная сумма может вообще отличаться от другой денежной суммы только по величине. Процесс Д – Т – Д обязан поэтому своим содержанием не качественному различию между своими крайними пунктами, – так как оба они деньги, – а лишь их количественной разнице. В результате этого процесса из обращения извлекается больше денег, чем первоначально было брошено в него. Хлопок, купленный, например, за 100 ф. ст., снова продается за 100 + 10 ф. ст., или 110 фунтов стерлингов. Поэтому полная форма рассматриваемого процесса выражается так: Д – Т – Д', где Д' = Д + ?Д, т. е. равно первоначально авансированной сумме плюс некоторое приращение. Это приращение, или избыток над первоначальной стоимостью, я называю прибавочной стоимостью (surplus value). Таким образом, первоначально авансированная стоимость не только сохраняется в обращении, но и изменяет свою величину, присоединяет к себе прибавочную стоимость, или возрастает. И как раз это движение превращает ее в капитал.

Возможно, правда, что в Т – Д – Т оба крайних пункта, Т и Т, например, хлеб и платье, являются количественно различными стоимостями. Крестьянин может продать свой хлеб выше его стоимости или купить платье ниже его стоимости. С другой стороны, его может надуть торговец платьем. Но для самой этой формы обращения такие различия в стоимости представляют собой нечто чисто случайное. Эта форма обращения, в противоположность Д – Т – Д, ничуть не утрачивает своего смысла и значения, если оба крайние пункта, например хлеб и платье, эквивалентны друг другу. Более того, равенство их стоимостей представляет здесь собой условие нормального хода процесса.

Повторение, или возобновление продажи ради купли, так же как и самый этот процесс находят меру и смысл в лежащей вне этого процесса конечной цели, – в потреблении, в удовлетворении определенных потребностей. Напротив, при купле ради продажи начало и конец представляют собой одно и то же, а именно деньги, меновую стоимость, и уже вследствие одного этого данное движение бесконечно. Как бы то ни было, из Д получилось Д + ?Д; из 100 ф. ст. – 100 + 10 фунтов стерлингов. Но рассматриваемые только с качественной стороны, 110 ф. ст. представляют собой то же самое, что и 100 ф. ст., а именно деньги. И с количественной стороны 110 ф. ст. – такая же ограниченная сумма стоимости, как и 100 фунтов стерлингов. Если бы эти 110 ф. ст. были израсходованы как деньги, они вышли бы из своей роли. Они перестали бы тогда быть капиталом. Извлеченные из обращения, они окаменевают в сокровище, и здесь уж ни один фартинг не нарастает на них, хотя бы они лежали до второго пришествия. Следовательно, раз дело идет о возрастании стоимости, потребность в таком возрастании присуща 110 ф. ст. так же, как и 100 ф. ст., потому что обе эти суммы представляют собой ограниченные выражения меновой стоимости, и, следовательно, они имеют одно и то же призвание приближаться к абсолютному богатству путем увеличения своих размеров. Правда, на один момент первоначально авансированная стоимость в 100 ф. ст. отличается от 10 ф. ст. прибавочной стоимости, наросшей на нее в обращении, но это различие тотчас же расплывается снова. В итоге процесса получается не так, что на одной стороне имеется первоначальная стоимость в 100 ф. ст., а на другой – прибавочная стоимость в 10 фунтов стерлингов. Получается единая стоимость в 110 фунтов стерлингов. Последняя имеет форму, столь же пригодную для того, чтобы снова начать процесс возрастания, как и первоначальные 100 фунтов стерлингов. Заканчивая движение, деньги образуют его новое начало.[274 - «Капитал… делится на первоначальный капитал и на прибыль, прирост капитала… хотя практика тотчас же снова присоединяет эту прибыль к капиталу и вместе с ним пускает в оборот» (Ф. Энгельс. «Наброски к критике политической экономии» в журнале «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher», издаваемом Арнольдом Руге и Карлом Марксом. Париж, 1844, стр. 99 [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., т. 1, с. 557]).] Следовательно, конец каждого отдельного кругооборота, в котором купля совершается ради продажи, уже сам по себе образует начало нового кругооборота. Простое товарное обращение – продажа ради купли – служит средством для достижения конечной цели, лежащей вне обращения, – для присвоения потребительных стоимостей, для удовлетворения потребностей. Напротив, обращение денег в качестве капитала есть самоцель, так как возрастание стоимости осуществляется лишь в пределах этого постоянно возобновляющегося движения. Поэтому движение капитала не знает границ.[275 - Аристотель противопоставляет хрематистике экономику. Он исходит из экономики. Поскольку последняя представляет собой искусство приобретения, она ограиичивается приобретением благ, необходимых для жизни или полезных для дома и государства. «Истинное богатство (? ???????? ???????) состоит из таких потребительных стоимостей; ибо количество собственности этого рода, необходимое для хорошей жизни, не безгранично. Существует, однако, искусство приобретения иного рода, которое обыкновенно и совершенно правильно называется хрематистикой; для последней не существует, по-видимому, границ богатства и собственности. Товарная торговля» («? ????????» значит буквально розничная торговля, и Аристотель берёт эту форму потому, что в ней решающую роль играет потребительная стоимость) «по природе своей не принадлежит к хрематистике, так как здесь обмен распространяется лишь на предметы, необходимые для них самих» (покупателей в продавцов). Поэтому, – говорит он дальше, – первоначальной формой товарной торговли была меновая торговля, но с её расширением необходимо возникают деньги. С изобретением денег меновая торговля неизбежно должна была развиться в ????????, в товарную торговлю, а эта последняя, в противоречии с её первоначальной тенденцией, превратилась в хрематистику, в искусство делать деньги. Хрематистика, далее, отличается от экономики тем, что «для неё обращение есть источник богатства (????????? ????????…??? ?????? ?????????). ?ся она построена на деньгах, ибо деньги суть начало и конец этого рода обмена (?? ??? ??????? ????????? ??? ????? ??? ??????? ?????). Поэтому-то и богатство, к которому стремится хрематистика, безгранично. Подобно тому, как безгранично в своём стремлении то искусство, для которого его цель означает не средство, а последнюю конечную цель, так как такое искусство стремится всё ближе и ближе подойти к этой цели, – тогда как те искусства, которые преследуют лишь отыскание средства для известной цели, не безграничны, ибо сама цель полагает им границы, – подобно этому и хрематистика не знает границ для своей цели, её цель есть абсолютное обогащение. Экономика, а не хрематистика, имеет границу… первая ставит своей целью нечто отличное от самих денег, вторая стремится лишь к их увеличению… Смешение этих двух форм, переходящих одна в другую, дало некоторым повод рассматривать сохранение денег и увеличение их количества до бесконечности как конечную цель экономики» (Aristoteles. «De Republica», edit. Bekker, кн. I, гл. 8 и 9, в разных местах).]

Как сознательный носитель этого движения, владелец денег становится капиталистом. Его личность или, точнее, его карман – вот тот пункт, откуда исходят и куда возвращаются деньги. Объективное содержание этого обращения – возрастание стоимости – есть его субъективная цель, и поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операций, постольку – и лишь постольку – он функционирует как капиталист, т. е. как олицетворенный, одаренный волей и сознанием капитал. Поэтому потребительную стоимость никогда нельзя рассматривать как непосредственную цель капиталиста.[276 - «Не товар» (тут в смысле потребительной стоимости) «имеет определяющее значение для промышленного капиталиста… деньги его конечная цель» (Th. Chalmers. «On Political Economy etc.», 2nd edit. Glasgow, 1832, p. 165, 166).] Равным образом не получение единичной прибыли является его целью, а ее неустанное движение.[277 - «Купец почти ни во что не ценит уже полученную прибыль, но всегда стремится к новой» (A. Genovesi. «Lezioni di Economia Civile» (1765), издание Кустоди сочинений итальянских экономистов, Parte Moderna, t. VIII, р. 139).] Это стремление к абсолютному обогащению, эта страстная погоня за стоимостью[278 - «Неутолимая страсть к прибыли, auri sacra fames [священная жажда золота] всегда определяет деятельность капиталистов» (MacCulloch. «The Principles of Political Economy». London, 1830, p. 179). Само собой разумеется, эта точка зрения ничуть не мешает Мак-Куллоху и K° при теоретических затруднениях, например, при рассмотрении перепроизводства, превратить того же самого капиталиста в доброго бюргера, которому нужны только потребительные стоимости, которого мучит поистине волчий аппетит к сапогам, шляпам, яйцам, ситцу и другим потребительным стоимостям, имеющим весьма непосредственное отношение к семейному очагу.] являются общими и для капиталиста и для собирателя сокровищ, но в то время как собиратель сокровищ есть лишь помешанный капиталист, капиталист есть рациональный собиратель сокровищ. Непрестанного возрастания стоимости, которого собиратель сокровищ старается достигнуть, спасая[279 - «??????» [ «спасать»] – характерное выражение греков для обозначения накопления сокровищ. Равным образом, по-английски «to save» значит и «спасать» и «сберегать».] деньги от обращения, более проницательный капиталист достигает тем, что он все снова и снова бросает их в обращение.[280 - «Та бесконечность, которой вещи не достигают, двигаясь в одном направлении, достигается ими путём кругообращения» (Galiani [цит. соч., стр. 156]).]

Те самостоятельные формы – денежные формы, – которые стоимость товаров принимает в процессе простого обращения, толъко опосредствуют обмен товаров и исчезают в конечном результате движения. Напротив, в обращении Д – Т – Д и товар и деньги функционируют лишь как различные способы существования самой стоимости: деньги как всеобщий, товар – как особенный и, так сказать, замаскированный способ ее существования.[281 - «Не сама по себе данная материя составляет капитал, а стоимость этой материи» (J.B. Say. «Traitе d'Еconomie Politique», 3?me еd. Paris, 1817, t. II, р. 429).] Стоимость постоянно переходит из одной формы в другую, никогда, однако, не утрачиваясь в этом движении, и превращается таким образом в автоматически действующий субъект. Если фиксировать отдельные формы проявления, которые возрастающая стоимость попеременно принимает в своем жизненном кругообороте, то получаются такие определения: капитал есть деньги, капитал есть товар.[282 - «Обращающиеся деньги [currency] (!), употреблённые с производительной целью, суть капитал» (Macleod. «The Theory and Practice of Banking». London, 1855, v. I, ch. 1, P. 55). «Капитал – это товары» (James Mill. «Elements of Political Economy». London. 1821. p. 74).] Однако на самом деле стоимость становится здесь субъектом некоторого процесса, в котором она, постоянно меняя денежную форму на товарную и обратно, сама изменяет свою величину, отталкивает себя как прибавочную стоимость от себя самой как первоначальной стоимости, самовозрастает. Ибо движение, в котором она присоединяет к себе прибавочную стоимость, есть ее собственное движение, следовательно ее возрастание есть самовозрастание. Она получила магическую способность творить стоимость в силу того, что сама она есть стоимость. Она приносит живых детенышей или, по крайней мере, кладет золотые яйца.

Как активный субъект этого процесса, в котором она то принимает, то сбрасывает с себя денежную и товарную формы и в то же время неизменно сохраняется и возрастает в этих превращениях, стоимость нуждается прежде всего в самостоятельной форме, в которой было бы констатировано ее тождество с нею же самой. И этой формой она обладает лишь в виде денег. Деньги образуют поэтому исходный и заключительный пункт всякого процесса возрастания стоимости. Она была равна 100 ф. ст., теперь она равна 110 ф. ст. и т. д. Но сами деньги играют здесь роль лишь одной из форм стоимости, потому что их здесь две. Не приняв товарной формы, деньги не могут стать капиталом. Таким образом, здесь деньги не выступают против товаров полемически, как при накоплении сокровищ. Капиталист знает, что всякие товары, какими бы оборвышами они ни выглядели, как бы скверно они ни пахли, суть деньги в духе и истине, евреи внутреннего обрезания, и к тому же чудотворное средство из денег делать большее количество денег.

Если в простом обращении стоимость товаров в противовес их потребительной стоимости получала в лучшем случае самостоятельную форму денег, то здесь она внезапно выступает как саморазвивающаяся, как самодвижущаяся субстанция, для которой товары и деньги суть только формы. Более того. Вместо того чтобы выражать собой отношение товаров, она теперь вступает, так сказать, в частное отношение к самой себе. Она отличает себя как первоначальную стоимость от себя самой как прибавочной стоимости, подобно тому как бог отец отличается от самого себя как бога сына, хотя оба они одного возраста и в действительности составляют лишь одно лицо. Ибо лишь благодаря прибавочной стоимости в 10 ф. ст. авансированные 100 ф. ст. становятся капиталом, и как только они стали им, как только родился сын, а через сына и отец, тотчас снова исчезает их различие, и оба они едино суть: 110 фунтов стерлингов.

Стоимость становится, таким образом, самодвижущейся стоимостью, самодвижущимися деньгами, и как таковая она – капитал. Она выходит из сферы обращения, снова вступает в нее, сохраняет и умножает себя в ней, возвращается назад в увеличенном виде и снова и снова начинает один и тот же кругооборот.[283 - «Капитал… непрерывно умножающая себя стоимость» (Sismondi. «Nouveaux Principes d'Еconomie Politique», т. I, p. 89).]Д – Д', деньги, порождающие деньги, – money which begets money, – таково описание капитала в устах его первых истолкователей, меркантилистов.

Купить, чтобы продать, или, точнее, купить, чтобы продать дороже, Д ~– Т – Д', представляет на первый взгляд форму, свойственную лишь одному виду капитала – купеческому капиталу. Но и промышленный капитал есть деньги, которые превращаются в товар и потом путем продажи товара обратно превращаются в большее количество денег. Акты, которые совершаются вне сферы обращения в промежутке между куплей и продажей, нисколько не изменяют этой формы движения. Наконец, в капитале, приносящем проценты, обращение Д – Т – Д' представлено в сокращенном виде, в своем результате без посредствующего звена, в своем, так сказать, лапидарном стиле, как Д – Д', как деньги, которые равны большему количеству денег, как стоимость, которая больше самой себя.

Таким образом, Д – Т – Д' есть действительно всеобщая формула капитала, как он непосредственно проявляется в сфере обращения.

2. Противоречия всеобщей формулы

Та форма обращения, в которой денежная куколка превращается в капитал, противоречит всем развитым раньше законам относительно природы товара, стоимости, денег и самого обращения. От простого товарного обращения ее отличает обратная последовательность тех же самых двух противоположных процессов, продажи и купли. Но каким чудом такое чисто формальное различие может преобразовать самое природу данного процесса?

Более того: этот обратный порядок существует лишь для одного из трех деловых друзей, вступающих между собой в сделку. Как капиталист, я покупаю товар у А и продаю его затем В; как простой товаровладелец, я продаю товар В и потом снова покупаю товар у А. Для деловых друзей А и В этого различия не существует. Они выступают лишь в качестве продавца и покупателя товаров. Я сам противостою им всякий раз как простой владелец денег или товаровладелец, как покупатель или как продавец. Как при той, так и при другой последовательности метаморфозов я противостою одному из них только как покупатель, другому – только как продавец: одному – только в качестве денег, другому – только в качестве товара, но я никому из них не противостою в качестве капитала или в качестве капиталиста, т. е. как представитель чего-то такого, что было бы больше, чем деньги, или больше, чем товар, чего-то такого, что могло бы производить какое-либо иное действие, кроме того, которое свойственно деньгам или товарам. Для меня купля у А и продажа В образуют один последовательный ряд. Но связь между этими двумя актами существует только для меня. А нет никакого дела до моей сделки с В, В – никакого дела до моей сделки с А. Если бы я захотел объяснить им ту особую мою заслугу, что я перевернул порядок следования сделок, то они доказали бы мне, что я заблуждаюсь относительно самого этого порядка следования, что сделка в целом не началась куплей и не кончилась продажей, а наоборот, началась продажей и завершилась куплей. В самом деле: мой первый акт, купля, есть продажа с точки зрения А, мой второй акт, продажа, есть купля с точки зрения В. Не удовольствовавшись этим, А и В заявят кроме того, что весь этот порядок следования есть совершенно излишний фокус-покус. А мог бы прямо продать свой товар В, В прямо купить у А. Вместе с тем вся сделка превращается в односторонний акт обычного товарного обращения – продажу с точки зрения А, куплю с точки зрения В. Таким образом, перевернув порядок следования актов, мы отнюдь не вышли из сферы простого товарного обращения: нам приходится поэтому посмотреть, допускает ли природа самой этой сферы возрастание входящих в нее стоимостей, а, следовательно, образование прибавочной стоимости.

Возьмем процесс обращения в той его форме, в которой он представляет собой простой товарообмен. Эта форма имеется налицо во всех тех случаях, когда два товаровладельца покупают друг у друга товары и с наступлением срока платежа сводят баланс взаимных денежных обязательств. Деньги служат здесь счетными деньгами; они выражают стоимости товаров в их ценах, но не противостоят самим товарам телесно. Очевидно, поскольку дело касается потребительных стоимостей, в выигрыше могут оказаться оба обменивающиеся между собой лица. Оба отчуждают товары, которые бесполезны для них как потребительные стоимости, и получают товары, в потреблении которых они нуждаются. Но выгодность сделки может даже не ограничиваться этим. Возможно, что А, продающий вино и покупающий хлеб, производит в течение данного рабочего времени больше вина, чем мог бы произвести его в течение того же самого рабочего времени возделыватель хлеба В, и наоборот: В, возделывающий хлеб, производит в течение данного рабочего времени больше хлеба, чем его мог бы произвести винодел А. Таким образом, А получает за ту же самую меновую стоимость больше хлеба, а В больше вина, чем получил бы каждый из них, если бы оба они вынуждены были производить для себя и вино и хлеб, не прибегая к обмену. Следовательно, в отношении потребительной стоимости можно сказать, что “обмен есть сделка, в которой выигрывают обе стороны”.[284 - «Обмен есть чудесная сделка, в которой оба контрагента выигрывают – всегда» (!) (Destutt de Tracy. «Traitе de la Volontе et de ses Effets». Paris, 1826, p. 68). Та же самая книга выходила под заглавием «Traitе d'Еconomie Politique»] Иначе обстоит дело с меновой стоимостью.

«Человек, имеющий много вина, но не имеющий хлеба, вступает в сделку с человеком, у которого много хлеба, но нет вина, и между ними происходит обмен пшеницы стоимостью в 50 на стоимость 50 в виде вина. Этот обмен не представляет собой увеличения меновой стоимости ни для первого, ни для второго, потому что уже до обмена каждый из них обладал стоимостью, равной той, которую получает при посредстве этой операции»[285 - Mercier de la Rivi?re, цит. соч., стр. 544.]

Дело нисколько не изменяется от того, что между товарами становятся деньги в качестве средства обращения и что акт купли осязательно отделяется от акта продажи.[286 - «Само по себе совершенно безразлично, будет ли одна из этих двух стоимостей деньгами или обе они суть обыкновенные товары» (Mercier de la Rivi?re, цит. соч., стр. 543).] Стоимость товаров выражается в их ценах раньше, чем они вступают в обращение, следовательно она – предпосылка обращения, а не результат его.[287 - «Не контрагенты определяют стоимость; последняя определена раньше, чем они вступили в сделку» (Le Trosne, цит. соч., стр. 906).]

Рассматривая процесс абстрактно, т. е. оставляя в стороне обстоятельства, которые не вытекают из имманентных законов Простого товарного обращения, мы найдем здесь, кроме замены одной потребительной стоимости другой, только товарный метаморфоз, т. е. простое изменение формы товара. Одна и та же стоимость, т. е. одно и то же количество овеществленного общественного труда, находится в руках одного и того же товаровладельца сиачала в форме товара, потом в форме денег, в которые товар превратился, наконец, опять в форме товара, в который обратно превратились деньги. Такое превращение формы не заключает в себе изменения величины стоимости. Изменение, претерпеваемое в этом процессе самой стоимостью товара, ограничивается изменением ее денежной формы. Сначала она существует в виде цены предлагаемого для продажи товара, затем в виде денежной суммы, которая, однако, уже ранее была выражена в цене, наконец, в виде цены эквивалентного товара. Эта смена форм сама по себе столь же мало заключает в себе изменение величины стоимости, как размен пятифунтового билета на соверены, полусоверены и шиллинги. Итак, поскольку обращение товара обусловливает лишь изменение формы его стоимости, оно обусловливает, если явление протекает в чистом виде, обмен эквивалентов. Даже вульгарная политическая экономия, несмотря на полное непонимание того, что такое стоимость, всякий раз, когда пытается на свой лад рассматривать явление в чистом виде, предполагает, что спрос и предложение взаимно покрываются, т. е. что влияние их вообще уничтожается. Следовательно, если в отношении потребительной стоимости оба контрагента могут выиграть, то на меновой стоимости они не могут оба выиграть. Здесь господствует скорее правило: “Где равенство, там нет выгоды”.[288 - «Dove ? eguaglit?, non ? lucre» (Galiani. «Delia Moneta», т. IV издания Кустоди, Parte Moderna, стр. 244).] Хотя товары и могут быть проданы по ценам, отклоняющимся от их стоимостей, но такое отклонение является нарушением законов товарообмена.[289 - «Обмен становится невыгодным для одной на сторон, когда какое либо постороннее обстоятельство уменьшает или завышает цену: тогда равенство нарушается, но вследствие этой посторонней причины, а не вследствие самого обмена» (Le Trosne, цит. соч., стр. 904).] В своем чистом виде он есть обмен эквивалентов и, следовательно, не может быть средством увеличения стоимости.[290 - «Обмен по самой своей природе есть договор равенства, по которому стоимость отдаётся за равную стоимость. Следовательно, это не есть средство обогащения, так как здесь дают ровно столько, сколько получают» (Le Trosne, там же, стр. 903).]

Поэтому за попытками рассматривать обращение товаров как источник прибавочной стоимости скрывается обыкновенно quid pro quo, смешение потребительной стоимости и меновой стоимости. Так, например, у Кондильяка:

“Неверно, что при товарном обмене равная стоимость обменивается на равную стоимость. Наоборот, каждый из двух контрагентов всегда отдает меньшую стоимость взамен большей… Если бы действительно люди обменивались только равными стоимостями, то не получалось бы никакой выгоды ни для одного из контрагентов. На самом деле оба получают, или, по крайней мере, должны получать, выгоду. Каким образом? Стоимость вещей состоит лишь в их отношениях к нашим потребностям. Что для одного больше, то для другого меньше, и обратно… Нельзя же предполагать, что мы будем продавать вещи, необходимые для нашего собственного потребления… Мы стремимся отдать бесполезную для нас вещь с тем, чтобы получить необходимую; мы хотим дать меньшее взамен большего… Совершенно естественно было прийти к заключению, что в обмене равную стоимость дают за равную стоимость, раз стоимость каждой из обмениваемых вещей равна одному и тому же количеству денег… Но необходимо принять во внимание и другую сторону дела; спрашивается: не избыток ли мы оба обмениваем на необходимый для каждого из нас предмет?”[291 - Condillac. «Le Commerce et le Gouvernement» (1776), в книге: «Mеlanges d'Еconomie Politique». Paris, 1847, p. 267, 290–291, издание Дэра и Молинари.]

Как мы видим, Кондильяк не только смешивает потребительную стоимость и меновую стоимость, но с чисто детской наивностью подменяет общество с развитым товарным производством таким строем, при котором производитель сам производит средства своего существования и бросает в обращение лишь избыток, остающийся по удовлетворении собственных потребностей.[292 - Поэтому Ле Трон совершенно правильно отвечает другу своему Кондильяку: «В обществе, вполне сформировавшемся, вообще нет избытка какого-либо рода» [Le Trosne, цит. соч., стр. 907]. В то же время он поддразнивает его замечанием, что «если оба контрагента получают одинаковый плюс по сравнению с тем, что они дают, то оба они получают поровну». Именно потому, что Кондильяк не имеет ещё ни малейшего представления о природе меновой стоимости, он оказывается самым подходящим наставником для г-на профессора Вильгельма Рошера при созидании последним своих собственных детских понятий. См. его «Die Grundlagen der National?konomie». Dritte Auflage, 1858.] Тем не менее аргумент Кондильяка часто повторяется современными экономистами, а именно в тех случаях, когда требуется представить развитую форму товарообмена, торговлю, источником прибавочной стоимости.

“Торговля”, – говорят, например, – “присоединяет стоимость к продуктам, так как те же самые продукты имеют больше стоимости в руках потребителя, чем в руках производителя, и потому торговля должна в буквальном смысле слова (strictly) рассматриваться как акт производства”.[293 - S. Ph. Newman. «Elements of Political Economy», Andover and New York, 1835, p. 175.]

Но товары не оплачивают дважды: один раз их потребительную стоимость, другой раз их стоимость. И если потребительная стоимость товара полезнее для покупателя, чем для продавца, то его денежная форма полезнее для продавца, чем для покупателя. Разве он стал бы в противном случае продавать товар? Мы можем поэтому с таким же правом сказать, что покупатель в буквальном смысле (strictly) совершает “акт производства”, когда он, например, чулки купца превращает в деньги.

Если обмениваются товары или товары и деньги равной меновой стоимости, т. е. эквиваленты, то, очевидно, никто не извлекает из обращения большей стоимости, чем пускает в него. В таком случае не происходит образования прибавочной стоимости. В своей чистой форме процесс обращения товаров обусловливает собой обмен эквивалентов. Однако в действительности процессы не совершаются в чистом виде. Предположим поэтому, что обмениваются не эквиваленты.

Во всяком случае, на товарном рынке только товаровладелец противостоит товаровладельцу, и та власть, которой обладают эти лица один по отношению к другому, есть лишь власть их товаров. Вещественное различие товаров есть вещественное основание обмена, оно обусловливает взаимную зависимость товаровладельцев, так как ни один из них не владеет предметом своего собственного потребления и каждый из них владеет предметом потребления другого. Помимо этого вещественного различия потребительных стоимостей товаров, между последними существует лишь одно различие: различие между натуральной формой и их превращенной формой, между товарами и деньгами. Таким образом, товаровладельцы различаются между собой лишь как продавцы, владельцы товара, и как покупатели, владельцы денег.

Допустим теперь, что продавец обладает какой-то необъяснимой привилегией продавать товары выше их стоимости, за 110, если они стоят 100, т. е. с номинальной надбавкой к цене в 10 %. Продавец получает таким образом прибавочную стоимость, равную 10. Но после того как он был продавцом, он становится покупателем. Третий товаровладелец встречается с ним теперь как продавец и, в свою очередь, пользуется привилегией продавать товар на 10 % дороже. Наш товаровладелец выиграл в качестве продавца 10, чтобы потерять в качестве покупателя те же 10.[294 - «При увеличении номинальной стоимости продукта… продавцы не обогащаются… ибо ровно столько, сколько они выигрывают как продавцы, они теряют в качестве покупателей» ([J. Gray.] «The Essential Principles of the Wealth of Nations etc.». London, 1797, p. 66).] В общем дело фактически свелось к тому, что все товаровладельцы продают друг другу свои товары на 10 % дороже их стоимости, а это совершенно то же самое, как если бы товары продавались по их стоимости. Такая всеобщая номинальная надбавка к цене товаров имеет такое же значение, как, например, измерение товарных стоимостей в серебре вместо золота. Денежные названия, то есть цены товаров, возрастают, но отношения их стоимостей остаются неизменными,

Допустим, наоборот, что покупатель обладает привилегией приобретать товары ниже их стоимости. Тут нет надобности даже напоминать, что покупатель, в свою очередь, станет продавцом. Он уже был продавцом, прежде чем стал покупателем. Он уже потерял в качестве продавца 10 %, прежде чем выиграл 10 % в качестве покупателя.[295 - «Если бы продавцы были вынуждены уступить за 18 ливров такое количество продуктов, которое стоит 24 ливра, то как только они употребили бы вырученные деньги для покупок, они, в свою очередь, приобрели бы за 18 ливров то, за что следовало бы заплатить 24 ливра» (Le Trosne, цит. соч., стр. 897).] Все остается по-старому.

Итак, образование прибавочной стоимости, а потому и превращение денег в капитал не может быть объяснено ни тем, что продавцы продают свои товары выше их стоимости, ни том, что покупатели покупают их ниже их стоимости.[296 - «Никакой продавец не может постоянно удорожать свои товары, не подвергаясь необходимости столь же постоянно платить дороже за товары других продавцов; по той же самой причине никакой потребитель не может платить дешевле за всё вообще, что он покупает, не подвергая себя необходимости уменьшать соответственно цену тех вещей, которые он продаёт» (Mercier de la Rivi?re, цит. соч., стр. 555).]

Проблема нисколько не упростится, если мы контрабандой введем в нее чуждые ей отношения, если мы, например, скажем вместе с полковником Торренсом:

“Действительный спрос состоит в способности и склонности (!) потребителей путем непосредственного или посредственного обмена давать за товары большее количество всех составных частей капитала, чем стоит их производство”.[297 - R. Torrens. «An Essay on the Production of Wealth». London, 1821, p. 349.]

В обращении производители и потребители противостоят друг другу лишь как продавцы и покупатели. Утверждать, что прибавочная стоимость возникает для производителей вследствие того, что потребители оплачивают товары выше их стоимости, значит только повторять в замаскированном виде простое положение, будто товаровладелец, как продавец, обладает привилегией продавать товары по завышенной цене. Продавец сам произвел свой товар или является представителем его производителей, но равным образом и покупатель сам произвел товары, выраженные в его деньгах, или является представителем их производителей. Следовательно, производитель противостоит производителю. Их различает лишь то, что один покупает, в то время как другой продает. Мы не подвинемся ни на шаг далее, если допустим, что товаровладелец под именем производителя продает свой товар выше стоимости, а под именем потребителя он же покупает товары выше их стоимости.[298 - «Мысль, что прибыль выплачивается потребителями, без сомнения, совершенно абсурдна. Кто такие эти потребители?» (G. Ramsay. «An Essay on the Distribution of Wealth». Edinburgh, 1836, p. 183).]

Поэтому последовательные сторонники иллюзии, будто прибавочная стоимость возникает из номинальной надбавки к цене, или из привилегии продавцов продавать товары слишком дорого, предполагают существование класса, который только покупает не продавая, следовательно, только потребляет не производя. Существование такого класса с той точки зрения, которой мы пока достигли, с точки зрения простого обращения, еще не может быть объяснено. Но забежим вперед. Деньги, на которые постоянно покупает такой класс, должны, очевидно, постоянно притекать к нему от тех же товаровладельцев, и притом без обмена, даром, на основании какого-либо права или насилия. Продавать представителям такого класса товары выше стоимости – значит только возвращать себе часть даром отданных денег.[299 - «Если кто-либо страдает от недостаточного спроса, посоветует ли ему г-н Мальтус дать деньги другому лицу с тем, чтобы это последнее купило у него товары?» – спрашивает негодующий рикардианец у Мальтуса, который, как и его ученик, поп Чалмерс, возвеличивает экономическое значение класса чистых покупателей, или потребителей. См. «An Inquiry into those Principles, respecting the Nature of Demand and the Necessity of Consumption, lately advocated by Mr. Malthus etc.». London, 1821, p. 55.] Так, например, города Малой Азии платили Древнему Риму ежегодную денежную дань. На эти деньги Рим покупал у них товары, и покупал по завышенным ценам. Малоазийцы надували римлян, выманивая у своих завоевателей посредством торговли часть уплаченной им дани. И все же в накладе оставались малоазийцы. За их товары им во всяком случае платили их же собственными деньгами. Это отнюдь не метод обогащения или создания прибавочной стоимости.

Будем поэтому держаться в границах товарного обмена, где продавец является покупателем и покупатель – продавцом. Быть может, мы попали в затруднение вследствие того, что рассматривали лиц только как персонифицированные категории, а не индивидуально.

Товаровладелец А может быть настолько ловким плутом, что всегда надувает своих коллег В и С, в то время как эти последние при всем желании не в состоянии взять реванш. А продает В вино стоимостью в 40 ф. ст. и посредством обмена приобретает пшеницу стоимостью в 50 фунтов стерлингов. А превратил свои 40 ф. ст. в 50 ф. ст., сделал из меньшего количества денег большее их количество и превратил свой товар в капитал. Присмотримся к делу внимательнее. До обмена имелось на 40 ф. ст. вина в руках А и на 50 ф. ст. пшеницы в руках В, а всего стоимости на 90 фунтов стерлингов. После обмена мы имеем ту же самую общую стоимость в 90 фунтов стерлингов.

Находящаяся в обращении стоимость не увеличилась ни на один атом, изменилось лишь ее распределение между А и В. То, что для одной стороны является здесь прибавочной стоимостью, для другой представляет недостающую стоимость, плюс для одного есть минус для другого. Тот же самый результат получился бы, если бы А, не прикрываясь процессом обмена, прямо украл бы у В 10 фунтов стерлингов. Очевидно, сумму находящихся в обращении стоимостей нельзя увеличить никаким изменением в их распределении, подобно тому как еврей, торгующий старыми монетами, ничуть не увеличит количества благородного металла своей страны, если продаст фартинг времен королевы Анны за гинею. Весь класс капиталистов данной страны в целом не может наживаться за счет самого себя.[300 - Дестют де Траси, несмотря на то, а может быть, именно потому, что он член Института (Имеется в виду Институт Франции – высшее научное учреждение, состоящее из нескольких отделений, или академий; существует с 1795 года. Дестют де Траси был членом Академии моральных и политических наук.), придерживался противоположного взгляда. Промышленные капиталисты, говорит он, получают прибыль благодаря тому, что «они все товары продают дороже, чем стоит их производство. Кому же продают они их? Во-первых, друг другу» (Destutt de Tracy, цит. соч., стр. 239).]

Как ни вертись, а факт остается фактом: если обмениваются эквиваленты, то не возникает никакой прибавочной стоимости, и если обмениваются неэквиваленты, тоже не возникает никакой прибавочной стоимости.[301 - «Обмен двух равных стоимостей не увеличивает и не уменьшает общей массы стоимостей, имеющихся в обществе. Обмен неравных стоимостей… также ничуть не изменяет суммы общественных… стоимостей, а лишь прибавляет к имуществу одного то, что берёт из имущества другого» (J. B. Say. «Traitе d'Еconomie Politique», 3?me еd., Paris, 1817, t. II, p. 443, 444). Сэй почти дословно заимствует это положение у физиократов, причём, конечно, ничуть не думая о вытекающих из него выводах. Насколько основательно эксплуатировал он для увеличения своей собственной «стоимости» сочинения физиократов, в его время почти совершенно забытые, явствует из следующего примера. «Знаменитое» положение г-на Сэя: «Продукты покупаются только на продукты» (там же, т. II, стр. 441), в оригинале у физиократа (Le Trosne, цит. соч., стр. 899) гласит: «Продукты оплачиваются только продуктами».] Обращение, или товарообмен, не создает никакой стоимости.[302 - «Обмен вообще не придаёт никакой стоимости продуктам» (F. Wayland. «The Elements of Political Economy». Boston, 1843, p. 169).]

Отсюда понятно, почему в нашем анализе основной формы капитала, той его формы, в которой капитал определяет собой экономическую организацию современного общества, мы пока совершенно не будем касаться наиболее популярных и, так сказать, допотопных форм капитала, т. е. торгового капитала и ростовщического капитала.

В собственно торговом капитале форма Д – Т – Д', купить, чтобы продать дороже, проявляется в наиболее чистом виде. С другой стороны, все его движение протекает в пределах сферы обращения. Но так как из обращения самого по себе нет возможности объяснить превращение денег в капитал, образование прибавочной стоимости, то торговый капитал представляется невозможным, поскольку обмениваются эквиваленты;[303 - «При господстве неизменных эквивалентов торговля была бы невозможной» (G. Opdyke. «A Treatise on Political Economy». New York, 1851, p. 66–69). «В основе различия между реальной стоимостью и меновой стоимостью лежит тот именно факт, что стоимость вещи отлична от так называемого эквивалента, даваемого за неё в торговле т. е. что этот эквивалент не является эквивалентом» (Ф. Энгельс. «Наброски к критике политической экономии» в журнале «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher», издаваемом Арнольдом Руге и Карлом Марксом. Париж, 1844, стр. 95, 96 [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., т. 1, с. 553]).] поэтому его существование может быть выведено лишь как результат двустороннего надувательства покупающих и продающих товаропроизводителей паразитически внедряющимся между ними купцом. В этом смысле Франклин говорит: “Война есть грабеж, торговля есть надувательство”.[304 - Benjamin Franklin. «Works», vol. II, edit. Sparks, in «Positions to be examined, concerning National Wealth», p. 376.] Чтобы объяснить возрастание торгового капитала иначе чем простым надувательством товаропроизводителей, необходим длинный ряд промежуточных звеньев, которые здесь, где единственной нашей предпосылкой является товарное обращение и его простые моменты, пока еще совершенно отсутствуют.

То, что мы сказали о торговом капитале, еще в большей степени применимо к ростовщическому капиталу. В торговом капитале оба крайние пункта, – деньги, бросаемые на рынок, и возросшие деньги, извлекаемые с рынка, – связаны, по крайней мере, через посредство купли и продажи, опосредствованы движением обращения. В ростовщическом капитале форма Д – Т – Д' сокращена, крайние пункты соединяются без всякого посредствующего звена: Д – Д' деньги, обмениваемые на большее количество денег, – форма, противоречащая самой природе денег и потому необъяснимая с точки зрения товарообмена. Поэтому Аристотель говорит:

“Существует двоякого рода хрематистика: одна относится к торговле, другая к экономике; последняя необходима и достойна похвалы, первая основана на обращении и потому справедливо порицается (ибо она покоится не на природе вещей, а на взаимном надувательстве). Таким образом, ростовщичество справедливо ненавидимо всеми, ибо здесь сами деньги являются источником приобретения и употребляются не для того, для чего они были изобретены. Ведь они возникли для товарного обмена, между тем процент делает из денег новые деньги. Отсюда и его название (“?????” – “процент” и “порожденное”). Ибо порожденное подобно породившему. Но процент есть деньги от денег, так что из всех отраслей приобретения эта – наиболее противна природе”.[305 - Aristoteles. «De Republica», кн. I, гл. 10 [стр. 17].]

В ходе нашего исследования мы обнаружим, что и. капитал, приносящий проценты, подобно торговому капиталу, является производной формой, а вместе с тем увидим, почему исторически оба они возникли раньше современной основной формы капитала.

Как видим, прибавочная стоимость не может возникнуть из обращения; следовательно, для того чтобы она возникла, за спиной обращения должно произойти нечто такое, чего не видно в самом процессе обращения.[306 - «Прибыль при обычных условиях рынка не создаётся обменом. Если бы она не существовала раньше, она не могла бы существовать и после этой сделки» (Ramsay, цит. соч., стр. 184).] Но может ли прибавочная стоимость возникнуть откуда-либо еще, кроме процесса обращения? Обращение есть сумма всех меновых отношений товаровладельцев. Вне обращения товаровладелец сохраняет отношение лишь к своему собственному товару. Поскольку дело касается стоимости, это отношение ограничивается тем, что товар данного лица содержит известное количество его собственного труда, измеряемого согласно определенным общественным законам. Это количество труда выражается в величине стоимости его товара, а так как величина стоимости выражается в счетных деньгах, то оно выражается в цене товара, например в 10 фунтах стерлингов. Но его труд не выражается в стоимости товара плюс некоторое ее превышение, не выражается в цене, равной 10 и в то же время равной 11, не выражается в стоимости, которая больше самой себя. Товаровладелец может создавать своим трудом стоимости, но не возрастающие стоимости. Он может повысить стоимость товара, присоединяя к наличной стоимости новую стоимость посредством нового труда, например, изготовляя из кожи сапоги. То же самое вещество имеет теперь больше стоимости, так как заключает в себе большее количество труда. Сапоги имеют поэтому большую стоимость, чем кожа, но стоимость кожи осталась тем, чем она была. Она не возросла, не присоединила к себе прибавочной стоимости во время производства сапог. Следовательно, товаропроизводитель не может увеличить стоимость и тем самым превратить деньги или товар в капитал вне сферы обращения, не вступая в соприкосновение с другими товаровладельцами.

Итак, капитал не может возникнуть из обращения и так же не может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то же время не в обращении.

Мы получили, таким образом, двойственный результат. Превращение денег в капитал должно быть раскрыто на основе имманентных законов товарообмена, т. е. исходной точкой должен послужить нам обмен эквивалентов.[307 - После всего вышеизложенного читатель понимает, конечно, что это означает лишь одно: образование капитала должно оказаться возможным и в том случае, когда цепы товаров равны их стоимостям. Его нельзя объяснить из отклонений товарных цен от товарных стоимостей. Если цены действительно отклоняются от стоимостей, то необходимо их сначала свести к последним, т. е. отвлечься от этого обстоятельства как совершенно случайного, чтобы иметь перед собой в чистом виде явление образования капитала на почве товарного обмена и при исследовании его не дать ввести себя в заблуждение побочными обстоятельствами, затемняющими истинный ход процесса. Известно, впрочем, что такое сведение отнюдь не является одним только научным, методологическим приёмом. Постоянные колебания рыночных цен, их повышение и понижение, компенсируются, взаимно уничтожаются и сами собой сводятся к средней цене, как своей внутренней норме. Средняя цена является путеводной звездой, например, для купца или промышленника во всяком предприятии, рассчитанном на более или менее продолжительное время. Следовательно, товаровладелец знает, что, если рассматривать достаточно большой период в целом, товары действительно продаются не ниже и не выше, а как раз по своим средним ценам. Если бы незаинтересованное мышление было вообще в его интересах, то он должен был бы поставить проблему образования капитала следующим образом: как может возникнуть капитал при регулировании цен средней ценой, т. е. в конечном счёте стоимостью товара? Я говорю «в конечном счёте», потому что средние цены прямо не совпадают с величинами стоимости товаров, как думали А. Смит, Рикардо и т. д.] Наш владелец денег, который представляет собой пока еще только личинку капиталиста, должен купить товары по их стоимости, продать их по их стоимости и все-таки извлечь в конце этого процесса больше стоимости, чем он вложил в него. Его превращение в бабочку, в настоящего капиталиста, должно совершиться в сфере обращения и в то же время не в сфере обращения. Таковы условия проблемы. Hic Rhodus, hiс salta![308 - Hic Rhodus, hic salta! (Здесь Родос, здесь и прыгай! – В переносном смысле: Здесь и покажи, на что ты способен!) – слова, обращённые к хвастуну (из басни Эзопа «Хвастун»), утверждавшему, что на острове Родос он совершал огромные прыжки.]

3. Купля и продажа рабочей силы

Изменение стоимости денег, которым предстоит превратиться в капитал, не может совершиться в самих деньгах, ибо как покупательное средство и средство платежа они лишь реализуют цену товаров, покупаемых на них или оплачиваемых ими, между тем как застывая в своей собственной форме, они превращаются в окаменелости неизменных величин стоимости.[309 - «В форме денег… капитал не производит никакой прибыли» (Ricardo. «Principles of politica1 Economy», 3 ed. London, 1821, p. 267).] Столь же мало может возникнуть это изменение из второго акта обращения, из перепродажи товара, так как этот акт лишь превращает товар из его натуральной формы опять в денежную. Следовательно, изменение должно произойти с товаром, покупаемым в первом акте Д – Т, а не с его стоимостью, так как обмениваются эквиваленты, причем товары оплачиваются по их стоимости. Таким образом, это изменение может возникнуть только из потребительной стоимости товара как таковой, т. е. только из его потребления. Но извлечь стоимость из потребления товара нашему владельцу денег удастся лишь в том случае, если ему посчастливится открыть в пределах сферы обращения, т. е. на рынке, такой товар, сама потребительная стоимость которого обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости, – такой товар, действительное потребление которого было бы овеществлением труда, а следовательно, созиданием стоимости. И владелец денег находит на рынке такой специфический товар; это – способность к труду, или рабочая сила.

Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости.

Но для того чтобы владелец денег мог найти на рынке рабочую силу как товар, должны быть выполнены различные условия. Обмен товаров, сам по себе, не содержит никаких иных отношений зависимости, кроме тех, которые вытекают из его собственной природы. А раз это так, рабочая сила может появиться на рынке в качестве товара лишь тогда и лишь постольку, когда и поскольку она выносится на рынок или продается ее собственным владельцем, т. е. тем самым лицом, рабочей силой которого она является. Чтобы ее владелец мог продавать ее как товар, он должен иметь возможность распоряжаться ею, следовательно, должен быть свободным собственником своей способности к труду, своей личности.[310 - В реальных энциклопедиях по классической древности можно встретить нелепое утверждение, что в античном мире капитал был вполне развит, – «не хватало только свободного рабочего и кредитных учреждений». Г-н Моммзен в своей «R?mische Geschichte» тоже совершает одну quid pro quo [нелепость] за другой.] Он и владелец денег встречаются на рынке и вступают между собой в отношения как равноправные товаровладельцы, различающиеся лишь тем, что один – покупатель, а другой – продавец, следовательно, оба – юридически равные лица. Для сохранения этого отношения требуется, чтобы собственник рабочей силы продавал ее постоянно лишь на определенное время, потому что, если бы он продал ее целиком раз и навсегда, то он продал бы вместе с тем самого себя, превратился бы из свободного человека в раба, из товаровладельца в товар. Как личность, он постоянно должен сохранять отношение к своей рабочей силе как к своей собственности, а потому как к своему собственному товару, а это возможно лишь постольку, поскольку он всегда предоставляет покупателю пользоваться своей рабочей силой или потреблять ее лишь временно, лишь на определенный срок, следовательно, поскольку он, отчуждая рабочую силу, не отказывается от права собственности на нее.[311 - Поэтому различные законодательства определяют максимальный срок рабочего договора. У народов, у которых труд свободен, законодательство всегда устанавливает условия расторжения договора о найме. В некоторых странах, особенно в Мексике (до Гражданской войны в Америке также и на территориях, отвоёванных у Мексики, а по существу дела и в Дунайских провинциях до переворота Кузы)(Упоминаемый Марксом «переворот Кузы» является важным событием в истории Румынии. В январе 1859 г. произошло избрание видного общественного и политического деятеля Александру Куза господарем сначала Молдавии, а затем и Валахии. Объединением этих двух Дунайских княжеств, находившихся долгое время в вассальной зависимости от Оттоманской империи, были заложены основы единого румынского государства. Придя к власти, Куза задался целью осуществить ряд буржуазно-демократических реформ. Однако его политика встретила серьёзное сопротивление со стороны помещиков и известной части буржуазии. После того, как Национальным собранием, в котором преобладали представители землевладельцев (бояр), был отвергнут предложенный правительством проект аграрной реформы, Куза предпринял в 1864 г. государственный переворот, приведший к роспуску реакционного Национального собрания, обнародованию новой конституции, расширению круга избирателей и усилению роли правительства. Принятая в этой новой политической обстановке аграрная реформа предусматривала отмену крепостного права и наделение крестьян землёй на основе выкупных платежей.), рабство существует в скрытой форме, в виде так называемого «пеонажа». Посредством ссуд, которые должны быть отработаны и обязательства по которым переходят из поколения в поколение, не только отдельный рабочий, но и вся его семья становится фактически собственностью другого лица и его семьи. Хуарес отменил «пеонаж». Так называемый император Максимилиан снова ввёл его декретом, который в палате представителей в Вашингтоне правильно был заклеймён как декрет, восстанавливающий рабство в Мексике. «Мои особенные, телесные и духовные умения и мои возможности деятельности и ограниченное во времени пользование ими я могу отчудить другому лицу, так как они вследствие этого ограничения получают внешнее отношение к моей целостности и всеобщности. Но если бы я отчудил всё моё время, становящееся конкретным в процессе труда, если бы я отчудил мою производственную деятельность как целое, то я сделал бы собственностыо другого самую сущность этой деятельности, мою всеобщую деятельность и действительность, мою личность». (Hegel. «Philosophie des Rechts», Berlin, 1840, S. 104, § 67).]

Второе существенное условие, необходимое для того, чтобы владелец денег мог найти на рынке рабочую силу как товар, состоит в том, что владелец рабочей силы должен быть лишен возможности продавать товары, в которых овеществлен его труд, и, напротив, должен быть вынужден продавать как товар самое рабочую силу, которая существует лишь в его живом организме.