Поступь инферно

Но Ян никак не мог оказаться в «Восхождении»: он должен был сейчас учиться, как и она сама, на третьем курсе (что его зачислили на бюджет в СПбГУ, она знала), а в семье парня (если так можно было назвать пьющую мать-одиночку) денег не было отродясь.

– Совпадение плюс моя буйная фантазия, – постановила Вероника, мысленно давя ногами «червячок сомнения»…

Просигналил о новом входящем сообщении мобильный, перепугав девушку (она аж вздрогнула). Объявился Стас с предложением встретиться, «когда ей будет удобно».

– Не «если», а «когда», вот же!.. – возмутилась Вероника.

Самым неприятным было то, что, после «откровений» Анны, «когда» было намного вероятнее, чем «если»: узнать, что именно говорил профессор о ее работах (и говорил ли, или это выдумки однокурсницы), требовалось.

«Завтра в первой половине дня», – набрала Вероника ответное сообщение, дождалась лаконичного: «Ок. Заеду в полдень», – затем пошла на кухню, соображать легкий перекус вместо ужина.

Наряжаться на встречу она не стала: не свидание. Джинсы со свитером, волосы собраны, ноль косметики, обувь без каблука – вот и все приготовления. В таком же виде она в супермаркет за продуктами ходила.

Стас, проявив чудеса пунктуальности, позвонил за минуту до означенного срока, сообщил, что припарковался возле парадной и ждет ее внизу. Спускаясь, Вероника ощущала не самое «правильное» из чувств – злость. На себя, на Стаса, на безымянного (пока) профессора, на демона зависти (вроде бы Левиафана, но классификацию по чинам обитателей преисподней девушка помнила смутно), на… На весь мир?..

– Белозерова, не прожги дыру в машине, ладно? – притворно нахмурился преподаватель. – Перекусим? А то я даже не завтракал.

Вероника безразлично передернула плечами. По ее мнению, поездка, прием пищи и обратный путь были лишней тратой времени, но вслух она этого не произнесла.

К счастью, вкус куратору не изменил: он выбрал весьма демократичное кафе, без пафосных наворотов, к тому же – малолюдное. И кофе там оказался очень даже ничего…

– Перед пленэром меня вызвал ректор, – без вступительных речей сказал Стас, едва отложив вилку и столовый нож. – О тебе говорили. Я – не смотри на меня страшными глазами – офонарел от его слов. Когда я защищаю студентов – это в порядке вещей, но чтобы они меня… Знаешь, впервые в жизни такое.

Девушка залилась краской, пунцовостью щек соревнуясь с алыми полевыми маками. Почему-то ей казалось, что Юрий Алексеевич содержание их беседы распространять не станет… «Наивная!» – невесело ругнула себя Вероника.

– Однажды я чуть было не женился, – задумчиво и несколько «не в тему» сообщил куратор. – Ты не против, я закурю?

Вероника помотала головой, Стас прервался на поиски портсигара и зажигалки. Закурив, с видимым удовольствием втянул никотиновую отраву в легкие.

– Ее звали Надя. Надежда; но надежд в сфере живописи она не подавала. Если бы ты знала, сколь мало по-настоящему талантливых ребят среди поступающих в училища, ты бы удивилась… По моим наблюдениям, их чуть меньше, чем нисколько, но случаются счастливые исключения. Скажем – ты. Но я отвлекся. Наденька казалась ангелом во плоти. Когда у нее что-то не получалось, она расстраивалась столь мило, что не исправить ее ляп казалось чуть ли не бесчеловечным. Наде помогали все, включая и меня… С тех пор, кстати, огребя нехилый нагоняй, я стараюсь как можно реже прикладывать кисть к студенческим полотнам. Надежда же пришла к своим выводам из моих порывов и решила… действовать более решительно Был ее день рождения, небольшой сабантуй в группе, к которому я присоединился – зазвали. Сабантуй перетек в посиделки у Наденьки дома с ящиком текилы, а затем… ну, ты понимаешь. Через месяц она переехала ко мне. Это было против правил училища, но я не возражал. Я вообще мало в чем ей перечил – Надя была чертовски, то есть ангельски, мила. Воспротивился я только, когда она стала настаивать на свадьбе, месяца через три после переезда ко мне. У меня уже тогда была своя студия, определенный круг покупателей… Короче говоря, я предложил ей сначала доучиться. Днем позже она пошла к ректору. Затем к родителям… Были: педсовет, обвинения в некомпетентности, копания в грязном белье и разговор по душам с Надиным отцом. Отец, к слову, оказался самым вменяемым из всех, с кем я тогда общался. Пойми меня правильно: я был не против отношений с Надей, да и женитьба меня не пугала. Почему нет? Но свистопляска, которую она развернула, чтобы вынудить меня надеть ей на палец кольцо – это был верх идиотизма. Можно жениться на милой, но не очень умной девушке, если тебе с ней комфортно, но на дуре, пытающейся тобой манипулировать, еще и с привлечением народа со стороны – ни в жизнь.

Сигарета, от которой Стас сделал ровно одну затяжку, дотлела. Он щелкнул зажигалкой, закурив вторую.

– Я уперся. Работа в училище? Да увольняйте, мне же спокойнее. Обвинения? В чем? В хорошем обращении? Не эпоха коммунизма, право слово, партбилет на стол класть за связь вне брака не требовалось. Надя плакала, я ее жалел, ощущая себя скотиной, но стоял на своем; в итоге она ушла из училища, скандал замяли. Гадко было, но еще гаже было бы пойти у нее на поводу, а потом выставить из своей жизни. С тех пор я дистанцирую себя от студентов, а от студенток – особенно. Поэтому долго молчал, хотя видел, что самая одаренная из моих студенток пишет раз за разом натуру с пустыми лицами. Были исключения, хоть и редко, и я откладывал разговор: с технической точки зрения для твоего уровня писалось все безупречно. Но, молчи я дальше, закончилось бы большим разочарованием.

Вероника, не издавшая ни звука с начала монолога Стаса, подавила вздох: в некотором роде, разочарование уже имело место быть…

Подошла официантка, с медлительностью сонной мухи убрала посуду. Стас попросил еще два кофе, работница вяло кивнула.

– Пока не произошло ничего непоправимого, но мне уже совестно, – продолжил куратор, когда официантка удалилась. – На следующий день после просмотра с какой-то радости в училище явился Панченко, член приемной комиссии и профессор нашей Академии художеств. Он критиковал твои работы с натурой. Говорю тебе это, потому что слухи рано или поздно до тебя дойдут.

Не сумела она удержать на лице заинтересованно-вежливую гримаску, поморщившись. Осадок от разговора с Аней не улегся и по сей день.

– Ага, уже, значит, – уловил изменение в выражении лица девушки Стас. – Учти, что при этом композиционные твои работы он хвалил. К ним и впрямь сложно придраться, чувство цвета у тебя изумительное. Я к чему тебе всю эту речь-то толкаю: Белозерова, у тебя – талант. И если я, твой куратор, облажаюсь и не помогу ему раскрыться, то грош мне, как наставнику, цена. Панченко, хрыча старого, слушать не стоит, он не знает ни тебя, ни твою историю, а я – знаю. И очень надеюсь поспособствовать твоему развитию в живописи. Ты интересна мне. Как художник, как человек с твердыми принципами, как девушка, наконец, которой приятно дарить цветы. Антураж признаниям не очень соответствует, но я буду рад, если ты не выплеснешь мне сейчас кофе в лицо, а просто скажешь, что поразмыслишь над моими словами.

Дотлела и вторая прикуренная сигарета. Стас сидел, откинувшись на спинку стула, потягивал кофе. Теперь, с «открытыми картами», без ореола интриги, он был… просто мужчиной далеко за тридцать, хорошим преподавателем, но не более.

– Мне все очень льстит, – наконец подала голос Вероника. – Но цветы – неуместны.

Она ответила на его прямой, почти ищущий взгляд.

– Понял, – кивнул он, допил одним глотком весь кофе. – На следующей неделе будет частная выставка одного коллекционера. Редчайшие экземпляры будут представлены, тебе стоило бы ее посетить. Буше, Ватто, Фрагонар… Не настаиваю, потому как общество там соберется чванливое до омерзения, но полотна стоят того, чтобы потерпеть.

Вероника с сомнением покачала головой.

– Если надумаешь – набери меня, я все устрою. И как ты относишься к тому, чтобы пару раз в месяц посещать детишек? Они от тебя в восторге, девчонки так вообще. Это нужный опыт, хоть и неоплачиваемый.

Девушка замялась.

– Я так сразу не отвечу, нужно подумать. Ничего, если я возьму несколько дней на раздумья?

Куратор улыбнулся.

– Конечно, Белозерова. Но к сентябрю я хочу получить от тебя не меньше двух портретов. Не важно, чьих, можно даже не в масле. Лишь бы написаны были не слабее, чем девочка у дуба.

«Напишу Барби с Кеном. Парой. Ее – зеленоликую, его – с ушами двадцатисантиметровыми!» – ехидно-озорная мысль заставила Веронику улыбнуться Стасу в ответ. Вообще, тлела в ней уверенность, что на влюбленного Стас не походил, а почти полное отсутствие реакции на ее «ответ» впечатление усугубляло. «Флирт, как лекарство от грусти? Он ведь может…»

Что именно «может» Стас, додумывать она решила дома. Тем более, что куратор вежливо предложил на выбор некую «культурную программу» и обратный путь до парадной Вероники.

Девушка, разумеется, выбрала второе.

Дом требовал уборки, чем она и занялась, чихая и чертыхаясь. За месяц без пригляда полочки покрылись слоем пыли, паучок даже поселился в углу возле стиральной машинки. Процесс наведения чистоты изрядно располагал к раздумьям…

Стас сказал ей многое, но не все – это выглядело очевидным, если слегка призадуматься. Вероника допускала, пусть и с долей иронии, что он вполне позитивно мог «прикладывать» ее к роли «подруги» по кисти и по жизни, особенно теперь, зная больше на один эпизод истории… В сердце Стаса для женщины места было не так уж и много – там царила Живопись, истинная любовь и страсть его жизни.

…Однажды, лет в тринадцать, начитавшись книг о возвышенных чувствах, дуэлях за даму сердца и прочая, Вероника устроила матери допрос: что такое любовь? «Яркое солнце в дождливый день», – ответила мама. Потом добавила, что это цитата… с вкладыша-комикса к жевательной резинке[7 - Имеются в виду вкладыши к жевательной резинке ‘Love Is…’ Процитирована подпись к 4-му вкладышу от 1993 г.].

– А если говорить серьезно, – продолжила она тогда, – любовь – это то, что греет, и то, что ранит. Это весь спектр эмоций с эпицентром на объекте любви. Н-да, дочь, а не перейти ли тебе на чтение детективов?..

Вероника смахнула нечаянную слезинку.

– Это от пыли! – грозно сказала она себе.

Возвращаясь к Стасу: из его рассказа исходя, девушка в его понимании должна не доставлять неудобств, быть приятной во всяческих смыслах, при необходимости выступать в качестве натуры для его замыслов; сильные чувства же – для полотен. Вот где его страсть была видна невооруженным глазом!

Не укладывались в стройную концепцию только «социальные проекты», такие, как детдом и… помощь одной студентке со странностями. Тут смутно угадывалось некое чувство вины, с совершенно неясными причинами. Не принять помощь и советы Стаса было бы глупостью и неблагодарностью, но что-то большее? «Нет, спасибо!»

Впрочем, незаметно было, чтобы Стаса ее отказ расстроил, следовательно, это его предложение больше походило на метод «эмоциональной встряски», так сказать, замещение отрицательных эмоций положительными.

Ситуация, хотя бы отчасти, прояснилась. И это не могло не радовать.

Посидеть подле храма, вытянув ножки, после домашних хлопот было сущей благодатью. Хэйт любовалась облачками, плавно плывущими над головою, квестовый таймер тикал, виртуальная бабочка порхала над виртуальным цветком, словно не решаясь на него опуститься…

– Лепота-а, – адептка потянулась, улыбаясь миру, бабочке и самой себе. Затем встала (едва тренькнуло оповещение о зачтенном времени), отряхнулась, двинулась в сторону ремесленной мастерской: производственные навыки сами по себе не улучшались!

На полдороге, правда, перехватил ее какой-то бородатый хмырь.

– Срочно! Трагедия! Паника! Я разорен!!! – в чайного цвета глазах хмыря плескался неподдельный ужас, поэтому Хэйт остановилась рядом с причитающим.