Внучка берендеева. Третий лишний

– Пусть хоть все глаза выглядит, – промолвила Милослава. – Он мне не ровня…

– Хватит! – Верень ляснул кулаком по столу. – Я сказал…

– Ты жене своей говори, она послушает, клуша. А я, дядечка, чтоб ты знал, своим умом жить приучена… мне таланты развивать надо… дар!

– Своим…

– Тише. – Красава взяла мужа за руку. – Пускай…

Не то чтобы она хотела помочь Милославе, просто вдруг осознала: не уживется. Не даст супруг Милославе воли, не позволит ей в столицу отбыть, так ведь кого Милослава изводить станет?

На ком обиду выместит?

А дом, в котором свара на сваре, долго не простоит.

– Пускай едет. Здесь и вправду… молодой девушке в столице жениха отыскать проще… – Она говорила тихо, и муж остывал.

Успокаивался.

– Дура ты, – сказал он Милославе, и та вспыхнула.

– Это жена твоя…

– Еще одно слово – и отправишься. Не в столицу. В монастырь. И будешь там свои таланты развивать, – тихо он произнес, но Красава поняла: и вправду отправит он племянницу в монастырь.

Та тоже, верно, осознала.

И разрыдалась.

Слез же женских он на дух не выносил.

– Вот чего с нею делать… неможно ей в столицу… – сказал он ночью.

– Почему?

По ночам на Красаву нападала бессонница. И лежала она в перинах, что овец считала, что звезды, что думала о всяком, да без толку – не шел сон.

И голова становилась на удивление ясной.

– Прости. – Муж поцеловал ее в щеку. – Но тебе о том лучше не знать… и что мне делать?

– Если… если и вправду у нее родичи имеются, то напиши. Будут готовы принять? Пусть едет.

Она точно помнит, что этой ночью видела деда. Что будто бы стоял он на распутье, опираясь на посох свой, и глядел в упор на нее. И губы дедовы шевелились, да только Красава, как ни силилась, ни словечка разобрать не могла.

…Милослава отъехала летом. И, говоря по правде, пусть и заповедано Божиней с роднею ладить, но дни до отъезда Красава считала, опасаясь, как бы не передумал муж. Он же, невзирая на письмо, со столице пришедшее – родич Милославин от слов своих не отступился, ждал ее у себя, – ходил смурен, вздыхал и все про договор вспоминал. Но что за он – говорить не желал.

Милослава же чуяла неуверенность эту.

И в слезы ударялась.

В жалобы.

Дескать, вздумал дядечка сгноить ее в глухоманиях. И только когда села в возок – а пришлось для этакой дороги новый покупать, ибо не дело это – боярыне знатной на старом возку в столицы ехать, – успокоилась. И даже нашла в себе силы улыбнуться Красаве.

– Счастья вам, – пожелала Милослава скупо. И оглянулась, проверяя, стоит ли подвода, ладно ли гружена, все ли сундуки на нее поставлены.

– И тебе удачи, – ответила Красава от чистого сердца, – пусть дорога твоя легка будет…

Она стояла и глядела на возок, запряженный парой коней, может, не больно-то красивых, зато сильных – этакие и по дороге полетят птицами, и по бездорожью вытянут, – и думала, что теперь-то жизнь ее нехитрая наладится.

Заживут они.

Миром.

Ладом.

Дитя появится и…

…и счастье порой становилось безмерным, за ним Красава забывала обо всем.

Напомнили.

Сестрица дорогая, забытая уже, явилась в первый день осени. И намедни собаки выли, будто упреждая, а старую яблоню, про которую супруг сказывал, что росла она во дворе едва ль не от начала времен, ветер повалил. Ветер был не силен, а вот поди ж ты, не вынесла, обрушилсь под собственной тяжестью. Добре, что никого не загубила.

Яблоню и убирали. Пилили.

Корчевали пень, как назло, разлапистый и цепкий. А Красава смотрела, чтоб, корчуя, чего лишнего не порушили. Да и то, хорошая погода была. Тепло, а не жарко, ветерок обдувает, и комарье притихло… милое дело. Она не сразу заметила, что пылит дорога.

– Едет, едет, – закричал дворовой мальчонка, который крутился подле. Мало ли, вдруг да боярыне яблочка поднесть надобно или водицы, или чего восхочется.

Местные холопы Красаву любили за норов тихий и незлобливость.

Вот и мальчонка старался.

Знала, чаял – вдруг да приглянется, тогда, может, и в дом взят будет. А родит Красава мальчика, так тому приятель надобен будет… и как себя не показать.

– Возок едет! – крикнул он на самое ухо.

Красава к дороге и повернулась. Ничего, помимо пыли, что столбом стояла, и не увидела. А мальчонка, просьбы не дожидаясь, на тын взлетел, уселся, кота дворового потеснивши.

– Возок едет! – крикнул он, и холопы остановились. Смолкли топоры, поунялись пилы. Куры и те перестали копаться в мусорной куче. Видать, им тоже интересно было. – Не нашенский… коней ажно четверо… и заводные еще… охрана… двое… верхами идут… неа, точне не нашенский…

И Красава поверила.

Своих мальчонка знал. Да и не было принято в гости являться вовсе без упреждения.

Она поднялась, с печалью подумав, что день ныне пропадет. Нет, гостям Красава была рада, но ныне, в тягости, сделалась медлительна. Уставала быстро. И ей бы в светлицу вернуться.