Провинциальная история

– Случается, – сказала ветеринар. – Если брать в непроверенном месте. Но ничего, с виду крепкий, выходим. Ему витаминок бы попить, а лучше прокапать, потому как подозреваю, что без рахита дело не обойдется…

Капали.

И оказалось, что котик – это не так-то дешево и просто, но в кои-то веки денег было не жаль. А котик рос, рос и вырос…

Стася улыбнулась и почесала Беса за ухом.

Вырос.

Что тут еще скажешь?

А впереди показались кованые ворота, перед которыми кобылка и остановилась.

– Это… – возничий замялся. – Того… приехали, госпожа ведьма…

И картуз с головы стащил, согнулся в почтительном поклоне, не спуская, однако, взгляда с ведьмы. Мало ли, что ей в голову втемяшится? Вдруг осерчает на что да и обратит честного человека в жабу.

Или в кого похуже.

Но ведьма лишь вздохнула тяжко-тяжко и с возу слезла, потянулась, согнулась, в спину упираясь – со злости ее скрючило или от старости, ибо всем известно, что ведьмы – твари древние и любят людям головы дурить, личины молодиц примеряя – да и побрела к воротам.

Медленно так.

Прихрамывая.

И Килишка уверился, что именно эта ведьма стара. Лет двести ей, может, а то и все триста, вона, Килишкина тещенька, чтоб ей икалось, в недобрый час помянутой, так же ходит, только еще и бурчит все время. А стало быть…

Килишка оглянулся, прокляв тот момент, когда согласился на Гришанькины уговоры и ведьму повез, ему бы тихонечко и домой… и…

– Мр-ряу, – сказал черный зверь, уставившись на Килишку круглыми своими глазищами. – Мр-ры!

– Да я так… – Килишка сглотнул. – Я ж… просто…

Зверь сел на тропинку.

А Килишка с тоской подумал, что домой его точно не пустят, что сейчас заманит ведьма в дом и заставит служить семь дней, которые на самом деле годами обернутся. И как отпустит, то окажется, что все-то в городе про Килишку забыли.

И жена вновь замуж вышла.

И дети его другого папкою называют…

Себя стало жалко до невозможности. Килишка шмыгнул носом и дал зарок, что если живым выберется, то… то пить бросит! Вот как есть бросит! И жене платок купит. Два! И теще тоже! Два! Чтоб ей в оба закрутиться. А еще…

Додумать не успел. Ворота в заброшенную усадьбу – а про нее в городе и слухи-то пускать опасались, до того дурным место было – отворились с протяжным скрипом, и ведьма велела:

– Заводи…

А зверь ее усмехнулся.

Три… три платка теще… если живым выберется.

Глава 3 Где Верховный маг города Канопень несет тяжкое бремя государевой службы

Подходить к выбору человека следует со всей ответственностью, осознавая, что существа эти при всей ограниченности своей отличаются болезненной привязчивостью. И, если оставить их, впадают в тоску, а то и вовсе заболевают.

«Семь крыш и одна синица, или же Мысли о сути жизни и рыбных потрохах». Рассуждения премудрого кота Мура, так и не оформленные им в книгу в силу врожденной лени и общей ненадобности.

Верховный маг города Канопень считал мух. Занятие сие, конечно, нельзя было считать высоко интеллектуальным, однако оно все же требовало некоторой сосредоточенности, да и со скукой худо-бедно помогало справиться.

Мухи же…

Гудели.

Ползали, что по необъятному столу, глядясь в полированную древесину, – мореный дуб и красное дерево, и никак иначе, ибо невместно целому Верховному магу сидеть за менее солидным столом. Забирались на серебряную чернильницу, переползали через перья и даже нагло усаживались на солидный нос Государя-Батюшки Луциана Первого.

Нос был в достаточной мере велик, чтобы мухи на нем чувствовали себя раздольно. А если кому не хватало носу, то на занимавшем всю стену полотне – подарок благодарного купечества – имелись еще государево чело, государевы уши и руки. Но мухи отчего-то жаловали именно нос.

Верховный маг города Канопень устало прикрыл глаза.

Мухи зажужжали активней.

А ведь артефакт отпугивающий он третьего дня заряжал самолично, но… артефакт был старым, силу расходовал в немеряных количествах, в то же время эффективностью не отличался. И следовало бы разобраться, поправить потоки, уравновесить ядро, которое того и гляди развалится, и тогда мух в присутствии станет куда больше, но…

Лень.

Ежи вздохнул и приоткрыл глаз, наблюдая, как медленно кружит одна, особа наглая, собираясь опуститься не на нос Государя, но на собственный Ежин. Он даже руку поднял было, готовый самолично с мухою расправиться, когда где-то внизу хлопнула дверь.

А следовало сказать, что управа располагалась не в ратуше, но занимала отдельную башенку, во времена давние поставленную именно с тем расчетом, чтобы маги в ней и обретались, не смущая видом своим обыкновенный люд. Лет с той поры минула не одна сотня, башенка то приходила в запустение, то перестраивалась, пока не обрела нынешнее, доволи странное, к слову, обличье.

– Ежи! – голос Анатоля пронесся через все пять пролетов, спугнув муху и разбудив мирно дремавшего секретаря. Последний, не разобравшись спросонья, что происходит, поспешил вскочить, однако неудачно, перевернувши стул и едва не перевернувши стол.

Стул грохнулся, добавляя шуму.

Стол устоял, однако листы прошений и отчетов с него слетели, закружились, подхваченные ветерком.

– Ежи!

И муха поднялась к потолку.

Потолок, никогда-то белизной не отличавшийся, нынешним годом вовсе сделался пятнист. И пятна—то затейливые, узорами, того и гляди скрытый смысл в них искать можно будет.

– Чего орешь? – поинтересовался Ежи Курбинский, покосившись на секретаря, что, понявши, кто пришел, листы собирал медленно, лениво, зевоты не скрывая. А ведь где-то там, среди них, и квартальный отчет был, который надлежало отправить в Гильдию сегодня. Пусть даже скопированный с предыдущего, как тот в свою очередь был скопирован с более раннего, а более ранний с еще более раннего, но вот как раз тот, самый первый, Ежи честно писал.

Собственною, между прочим, рукой.

И потому нахмурился, неодобрение выражая, отчего секретарь засуетился еще больше.

– В городе ведьма!